— Выздоравливайте, — хрипло сказала Маргарета.
И, круто развернувшись, двинулась к лесу.
Вряд ли она понимала, куда именно идёт. Зато было совершенно ясно — откуда.
— Эй! Стой. Одолжи зажигалку.
Она швырнула свою не глядя и промахнулась: металлический корпус блеснул где-то в траве.
— Вернусь к виверне, — громко сообщил Макс, выискивая зажигалку и убирая её в карман. Маргарета всё-таки остановилась у границы деревьев. — Если не затруднит, сбрось мне чего-нибудь пожрать.
— Вам не рекомендовали…
Он усмехнулся и ничего не ответил. Ему много чего не рекомендовали; жить вообще — вредное занятие, от этого умирают.
Нога ныла, но Макс, помня о гордом звании героя и всём прочем, старался хромать поменьше. Ничего, расходится, а потом устроит себе роскошную кровать из седла и проведёт в полной тишине тот месяц или чуть больше, что у виверны будет заживать крыло. В сумке есть и фляга, и котелок, и много других полезных вещей, а если Маргарета заупрямится и зажмотит даже консервы, можно будет поставить силок на птичку и нарвать да вон хоть бы и ревня. И ни устава, ни начальства, ни ножа в сердце от бывшей любви, ни-че-го.
— Но…
Кажется, она говорила что-то там ещё после этого «но». Макс привычно не слушал: после «но» никто и никогда не говорил ничего полезного.
Наконец, она сдалась. Помолчала, наблюдая, как Макс обошёл станцию и кое-как перебрался через молодой подлесок, безжалостно раздавленный вчерашним драконом. Основной лес здесь был довольно чистый, на карте его разметили бы белым, может быть в редкую зелёную штриховку.
— На два часа, — крикнула ему вслед Маргарета. — Азимутом вон ту серую скалу. Тут километров шесть, не больше.
Макс кивнул, не оборачиваясь. Он и отсюда прекрасно чувствовал, где его виверна, — как и то, что сон у неё лишь слегка тревожный. Если разорванное крыло и воспалилось, зверя это пока не беспокоило.
— Там ручей есть, — растерянно сказала девушка. — Чуть севернее.
Он снова кивнул и зашёл под деревья.
Глава 4. Лица предателей
Погода была нелётная.
Шквалистым ветром пахло с самого утра, — и пусть наука так и не смогла научиться его предсказывать, для Маргареты он почему-то никогда не был удивлением. Может быть, это потому, что Маргарета никогда не была одной-единственной Маргаретой. Их всегда было много, этих Маргарет, и утренняя знала всё то, что знала тень вечерней, и вместе они составляли жёсткий, известный от начала до конца маршрут, в котором не было места никаким удивлениям.
Макс ушёл до полудня, а уже в двенадцатичасовой сводке Маргарета подала много плохих цифр. Она не очень-то понимала в метеорологии, но за без малого год на станции привыкла к тому, как центр велит перекладывать коридоры.
С самого утра пахло ветром, по которому не полетит почтовый дракон. В половину пятого Маргарета будет стоять у окна, смотреть в небо, но оно будет немым и пустым.
Иногда ей хотелось солгать в сводке, чтобы драконы всё-таки летали.
Но, конечно, она никогда этого не делала.
К двум часам зарядил дождь, — унылый, крупными редкими каплями, из тяжёлой низко висящей тучи; такой может идти и сутки, пока где-то над ним тревожится буйное небо. Старый виверн взлетал неохотно, и Маргарете пришлось постараться, чтобы заставить его нырнуть в тучу. Незаплетённые волосы вымокли насквозь, а шарф был дурной заменой кожаному подшлемнику: в высоте он замерзал и скорее холодил шею, чем защищал от ветра. Пятичасовая Маргарета долго обтиралась сухим полотенцем и выпила сразу две кружки чая вместо одной, пытаясь напитаться паром и почувствовать себя живой.
Сполоснула кружку в уличном умывальнике, поставила на полотенце сушиться. Вытерла руки. Пробежала пальцами по корешкам книг: их было на выбор целых шесть, и если «Похождения Ладислао» — плохонький приключенческий роман, в котором герой мужественно перешагивал со страницы на страницу и рубил всех огромным топором, пока прекрасные девы падали к его ногам, — достались Маргарете от предыдущего сотрудника станции, то остальные пять она выбрала сама и знала почти наизусть. В сборнике вампирских рассказов есть «Лунолика», которую хорошо читать в дождь, а в двенадцатой главе «Цветущей яблони» буквы уже поплыли и посерели от слёз…
Так и не решившись, Маргарета дошла до последнего корешка и уронила ладонь на полку.
Мысли ползали по голове, один круг за другим. Эти круги складывались в спираль-пружину, и хотя возвращались будто бы в ту же точку, с каждым шагом сдвигались, сдвигались, сдвигались.
Как он узнал её?
Маргарета глянула в мутноватое зеркало, прикреплённое к дверце шифоньера. Низ его был совсем захвачен ржавыми пятнами, а над ними в сероватом нечётком отражении была сама Маргарета, и глаза казались чёрными провалами, хуже, чем у слепой виверны.
Она похудела с тех пор. Скулы заострились, щёки впали, а складки между носом и уголками губ почему-то стали глубже и темнее. Губы тонкие, тёмные, искривлены недовольно, — вот главное, что осталось здесь от старой Маргареты; а подбородок съехал вбок, из-за чего заострённое лицо могло показаться теперь прямоугольным. Густые раньше брови стали едва заметными сероватыми полосами.
Волосы — девичью косу, которую она всю войну упрямо закалывала в шишку до бесконечной боли в затылке, — Маргарета обрезала до плеч. Правое плечо вздёрнуто выше левого, и, как ни стриги, всегда выходило криво. Либо с одной стороны пряди касаются плеча, а с другой висят высоко над ним, либо сам срез получается косым.
Может быть, лучше было бы отрастить обратно косу, но Маргарета не хотела к ней возвращаться. А постричь саму себя совсем коротко уж слишком сложно, даже если тебя не особенно волнует красота причёски.
Наверное, её всё же можно признать в той тени, что от неё осталась. Если бы не залившая лицо кровь, Маргарета узнала бы Макса мгновенно, хотя он изменился тоже, пусть и скорее в лучшую сторону: заматерел, отрастил мужественную аккуратную щетину, обзавёлся этим своим шрамом, как на картинке…
Нет, это был неверный вопрос; верный будет другой.
Почему он узнал её?
Столько времени прошло; больше двух лет, если считать с того момента, как сгорела Маргарета Бевилаква. А он герой, его лицо в каждый газетах. Что ему до девчонки, которая когда-то скрашивала унылые будни между дежурствами и тряслась от ожидания смерти?
А может, нужно и вовсе спросить другое.
Зачем он узнал её?
Мог ведь согласиться: обознался, да. Маргарета не отошла бы от этой версии ни на шаг.
За часы после ухода Макса она прошла путь от «ну и сдохни там, скотина» до «а вдруг и правда сдохнет?!» — правда, размышление это выходило таким же вялым и остранённым, как и все остальные. К вечернему облёту Маргарета собрала и консервы (выбрала разные и посвежее), и мешок сухарей, и все лекарственные примочки, которые оставили на станции вчерашние гости, и разную другую ерунду. И, прорвавшись через поганый дождь и отстучав в центр, что улучшений пока не предвидится, взлетела снова и повела виверна к северу.
Может, Макс там вымок и замёрз так, что согласится запихнуть свою царственную гордость в задницу и вернуться на станцию. Как бы там ни было, а его здорово приложило. Да и мало ли что может случиться в лесу.
Маргарета даже уступит ему койку, что уж там, перекантуется под навесом виверна. И тогда, может быть…
Что именно может быть — вернее, чего определённо не может быть, — она не стала додумывать.
Если Маргарета опасалась — и, может быть, отчасти злорадно рассчитывала, — что Макс сидит под ёлкой мокрый, насупленный и осознавший все свои ошибки, то, конечно, зря.
В целом, этого стоило бы ожидать: всё-таки Максимилиан Серра был военный, а не восторженный мальчишка, впервые увидевший виверну. Даже с травмой он создал себе вполне приличные условия; возможно, если быть совсем честной, даже приличнее тех, что могла предложить ему метеостанция.
Маргарета оставила место крушения в беспорядке: обустраивать виверну ей пришлось спешно и в темноте, что не способствовало излишнему стремлению к совершенству. Она срубила крепенькую сосенку так, чтобы надломленный ствол упал в рогатину старой берёзы, и раненая виверна охотно перебралась под этот скошенный насест, хоть он и был ей немного низковат, и мохнатые уши почти касались земли. Выше девушка натянула пару верёвок, набросила плащевую ткань из укладки при седле и закрепила карабинами, а само седло — просто бросила под этим навесом на земле.
На этом Маргарета сочла свои обязанности по заботе о виверне выполненными. Крыло зашито, зверь дремлет, ствол крепкий, насест укрыт навесом от дождя и солнца, — что ещё может быть нужно?
Макс подошёл к своему временному жилищу куда менее утилитарно. Он расчистил и притоптал полянку, а один из краёв навеса притянул к вбитым в землю кольям. Седло разобрал и закрепил на манер гамака под тем же стволом, рядом теперь сушились вещи. У свободного края навеса был обложен камешками весёлый трескучий костерок, над которым грелась вода в железной миске, а чуть поодаль легко угадывалась яма нужника.
У него что — и лопата с собой где-то была? Но, право слово, он же не летает в тренировочные вылеты с полной загрузкой армейского разведчика? Маргарета не стала лезть в сумки и короб при седле: сперва не догадалась, а потом и незачем было. А ему, может, не так уж и нужна была помощь.
По крайней мере, та, что шла в комплекте с трясущей манерой полёта старого виверна. Не ясно ещё, что в итоге было бы полезнее с травмой головы, лежать здесь дальше или лететь к станции.
Хорошо, что всё обошлось. Что у него всё-таки не была сломана шея, и что доктор не увидел в больном ничего такого, чтобы всё-таки его эвакуировать, пусть бы и насильно. Сколько он пролежал тогда без сознания, и точно ли не заработал себе что-нибудь нехорошее? Падать с неба — это не шутки, от этого, бывает, и умирают.
Чуть реже, чем может подумать человек со стороны. И всё же куда чаще, чем хотелось бы.