— Ведомственная поликлиника… А что? Неплохо.
Глава двадцать первая
Когда стемнело, Инна встала и зажгла верхний свет, она не любила темноты. Она перемешала сахар в чае, посмотрела на часы и подумала, что Радченко задерживается на целый час. Сегодня они хотели погулять у океана, но, видимо, не получится.
Инна стала листать журнал мод. Фотография дизайнера одежды, плешивого старика с изжеванным лицом и кроличьими глазами, помещенная на развороте, очень похожа на одного человека из окружения Дробыша. Старика зовут дядя Витя, он сам хотел, чтобы его так называли.
Инна на всю жизнь, в деталях, в мелких ненужных подробностях запомнила день, когда впервые переступила порог особняка с белыми колонами, огромным внутренним залом, похожим на музей изящных искусств. Она была настолько ослеплена и подавлена этим великолепием, этой роскошью, которую прежде не видела даже в кино, что несколько минут лишилась дара речи. Дробыш взял ее за руку и провел через зал. Свет лился откуда-то сверху из невидимых окон. На потолке изображение старинной усадьбы, крестьяне, убирающие рожь, карета, запряженная тройкой лошадей. Мраморные полы, картины в массивных золотых рамах…
— Тебе тут нравится? — спросил Дробыш.
Инна не сразу смогла ответить.
— Нравится, — прошептала она.
Откуда-то сбоку, из незаметной узкой двери выскользнул тот старик с изжеванным лицом и слезящимися глазами. Дробыш сказал, что человека зовут его дядя Витя или дедушка Витя, как ей больше нравится. Он все покажет, обо всем позаботиться. И выполнит все желания, разумеется, желания разумные.
Дядя Витя отвел ее в верхнюю комнату, где стояла кровать под балдахином из прозрачной сетки. Он много говорил, старался что-то объяснить, но Инна не могла сосредоточиться и все понять. Старик несколько раз повторил, что жизнь в доме состоит из многих условностей, неписаных правил, которые не обязательно понимать, но их надо усвоить, запомнить и соблюдать неукоснительно.
Главное, ничему не удивляться и поменьше думать о всякой ерунде. Перед тем, как лечь в постель, надо принять душ, надеть ночную рубашку. Он вытащил из стенного шкафа несколько коробок, в которых были короткие шелковые рубашки, полупрозрачные на узких бретельках. В таких рубашках она будет спать. Она быстро привыкнет, потому что это вещи дорогие и удобные. В постели она должна находиться с десяти часов, это тоже правило, которое надо запомнить. Не надо разговаривать громко, нельзя кричать. Пользоваться телефоном можно только с его, дяди Вити, разрешения.
Он говорил что-то еще, но Инна все не запомнила. В отдельной комнате, под названием гардеробная на плечиках висели новые платья, рубашки, свитера. Как объяснил дядя Витя, все куплено в лучших магазинах, потому что господин Дробыш не любит нищих замарашек. Он вообще очень добрый человек, с широкой душой и золотым сердцем. Иногда он бывает строг, но это только потому, что порядок и дисциплина — для него не пустые слова. А вещи — это так, ерунда… Ты любишь рисовать? Хорошо. Он купит тебе кисти, краски, цветные мелки. Дробыш купит все, что захочешь. Надо только быть послушной и ласковой.
Инна легла в постель ровно в десять. Переполненная впечатлениями, она лежала в постели с открытыми глазами и думала, что не сможет заснуть еще очень долго. Через полчаса, не постучавшись, в комнату ввалился Дробыш. В одной руке он держал стакан с каким-то напитком, в другой пепельницу, полную окурков. Запахло водкой и табаком. Он включил верхний свет, поставил на комод стакан и подошел к кровати.
Дробыш вывалил окурки на пол и сказал:
— Вот какой папочка неаккуратный. Ну, чего смотришь? Собери это.
Инна села на кровати, поправила свалившуюся с плеча бретельку прозрачной рубашки. Она потянулась рукой к халату, Но Дробыш сказал громко и твердо:
— Нет, не надо халата. Я не разрешаю. Так поднимай…
Она волновалась, у нее тряслись руки, а собранные с пола окурки снова вываливались из пепельницы. Дробыш, не отрывая взгляд, смотрел на нее наготу. Душу жгло чувство стыда, она раскраснелась и готова была зарыдать. Дробыш приспустил штаны и сел в кресло.
Когда она подняла последний окурок и положила в пепельницу, Дробыш поднялся, повалил ее на кровать. Пружины прогнулись, зазвенели под его тяжестью. Инна до боли закусила нижнюю губу, она старалась не закричать от боли, но не сдержалась. Под утро он снова появился в спальне и взял ее силой второй раз.
Радченко вошел в подъезд через черный ход, поднялся по темной лестнице на второй этаж. Открыв дверь в квартиру, выпалил:
— Собирай вещи, мы уезжаем.
Инна отложила журнал. Радченко открыл дверь стенного шкафа, бросил в спортивную сумку несколько рубашек и куртку. Инна смотрела на него с испугом.
— Что случилось?
— Случилось то, что… За мной следили. Еще вчера показалась подозрительной машина, которая весь день простояла напротив лавки. В ней сидели люди. Потом ее место заняла другая тачка. Кажется, меня фотографировали. Я не придал этому значения.
— Этого просто не может быть. Никто не знает, что мы здесь.
— В вечерней газете написано, что человек, от которого я звонил каждую неделю в Москву, пропал без вести. Его ищет полиция. Надо уезжать.
Радченко пошел на кухню, напился воды. Инна открыла небольшой чемодан, сняла с вешалок вещи, торопясь, кое-как сложила их. Радченко повесил сумку на плечо, подхватил чемодан, пропустив Инну вперед, вышел следом. Он закрыл дверь на ключ, остановился и прислушался. Коридор освещала единственная лампочка, было тихо. Радченко спустился вниз по лестнице, оказавшись на заднем дворе, подошел к машине, положил вещи в багажник.
По Бруклинскому мосту добрались до Манхэттена. В той части Бродвея, где находились театры, было столпотворение, публика выходила на улицу после представлений, останавливались такси, пешеходы перебегали дорогу, где попало. Радченко свернул на какую-то улицу и, заметив свободное место возле тротуара, остановил машину.
— Кажется, за нами никого, — сказал он.
Он вылез, побродил возле машины, всматриваясь в темноту улицы. Одинокие прохожие, редкие фонари. Ничего подозрительного. Он снова сел за руль, развернулся и поехал в обратную сторону. Возле Юнион Сквер, притормозил. Из темноты появился Дик. Распахнул заднюю дверцу, он бросил сумку на пол и улыбнулся Инне. Она давно заметила, когда Дик улыбается или смеется, его глаза почему-то всегда остаются грустными.
— Надо забрать Роберта, — сказал он. — Наша поездка отнимет, может быть, дня два. В мое отсутствие припрутся старые приятели брата, те самые уроды. Принесут пару доз. Боб снова сорвется с нарезки.
Когда машина остановилась у кирпичного дома на Стейтон айленде, Дик исчез, но вскоре появился. За ним брел худой парень, он прихрамывал на левую ногу. Дик сел впереди, Боб упал на заднее сидение рядом с Инной, поздоровался и сунул в рот жвачку.
Вскоре машина вырвалась из города и понеслась по хайвею на запад. Потянулись скучные пригороды Нью-Джерси, небольшие городки возникали впереди и пропадали из вида. Взгляду не за что было зацепиться, кроме дорожных указателей и табличек. Пустые поля, туман в низинах, похожий на дым, в котором плавали далекие огоньки. Ночная дорога засасывала их в бесконечную темноту ночи, в слепой тоннель, куда легко попасть, но откуда трудно выбраться.
За лобовым стеклом, освещенным фарами идущей сзади машины, угадывался силуэт человека, сидящего за рулем. И сердце начинало биться тяжело и беспокойно, страх, рождаясь из ночной темноты, становился осязаемым, хватал за душу холодной лапой. Но вот одна машина сворачивала, и сердце ненадолго успокаивалось. Боб выбросил жвачку и, свесив голову на грудь, задремал.
Дик, за всю дорогу не проронил десятка фраз. Опустив стекло, он курил и молчал. Радченко, державший скорость под семьдесят миль, кажется, тоже нервничал. Ему наверняка кажется, что любая машина, висящая на хвосте, преследует именно их.
Дик повернулся назад и сказал:
— Открой мою сумку. Там вода и бутерброды.
Она вытащила шесть банок фруктовой воды, скрепленных пластиковой лентой, пакет из вощеной бумаги с бутербродами и еще пару бутылок безалкогольного пива. Радченко отказался от еды, сказав, что сыт. Но ему надо где-то остановиться, около гостиницы или ресторана, он должен позвонить в Москву. Таков был уговор: если он переезжает на новое место, то сразу же звонит. Пользоваться мобильником нельзя по соображениям безопасности.
Стас Тухлый весь вечер просидел в офисе торгово-закупочной фирмы «Люкс — Трейд», находившейся в одном из высотных зданий в деловой части Манхэттена. Официальным хозяином фирмы был Сэм Кроткий. На самом деле Сэм просто присматривал за делами и персоналом, иногда знакомился с финансовыми отчетами или пробегал глазами аналитические записки, в которых ничего не смыслил.
Этот офис и этот бизнес принадлежал Игорю Дробышу, делами занимались профессиональные менеджеры, прибыль от спекулятивных операций и контрабанды предметов искусства уходила в оффшорные зоны. Когда босс прилетал в Нью-Йорк из Москвы, он работал в этом кабинете. Дробыш мог подолгу сидеть в глубоком кожаном кресле возле окна, потягивая коллекционное шампанское, и любоваться на россыпь золотых огней.
Сейчас в кресле возле окна сидел Стас Тухлый. Он пил виски, разбавленное содовой, и ждал, когда подготовят полугодовой отчет о закупках продовольствия. Из Москвы попросили поторопиться. Тут запищал мобильный, Тухлый сказал «але» и стал слушать. Звонил старший группы, которая вела наблюдение за адвокатом Радченко и девчонкой. Человек сообщил, Радченко весь день проторчал в лавке.
Час назад он завернул в бруклинскую квартиру, забрал оттуда девчонку. Теперь он подобрал в районе Юнин сквер еще одного человека, лицо которого рассмотреть не удалось. Скорее всего, это Дик. Теперь вся компания на Стейтон айленде, похоже, ребята собираются на пикник или в дальнюю поездку.