– Ты видел во мне стерву? – грозно произносит она. – Что теперь скажешь?
Она прибегает к проверенному средству: щиплет за зад. Но острая боль лишь заводит.
– Тебе говорили, что ведешь себя как ребенок? – Пинком распахиваю дверь ее спальни.
Стоит опустить ее на землю, как она замахивается. Из моего горла вырывается изумленный смешок. Без труда блокирую удар кулаком, не позволяя коснуться солнечного сплетения, и приказываю:
– Прекрати.
– Почему? Потому что так ведут себя дети? Ах, и стервы тоже, да? И плохие актрисы… И девчонки из женского общества… Кто там еще был… – Ее щеки покраснели от смущения. – Ах, да. Еще дуры. Ты же так считаешь, правда? Что я пустышка?
У меня душа уходит в пятки. И не только. Стоит лишь взглянуть на обиженное лицо Саммер, как стояк выдает «не поминайте лихом».
Ее пальцы, которые до этого были так крепко сжаты в кулаки, медленно слабеют и разжимаются. Заметив выражение моего лица, она горько усмехается:
– Я слышала все, что ты сказал Гарретту в баре той ночью.
О черт. Чувство вины охватывает меня с головой, а затем сворачивается клубком стыда в животе.
– Саммер, – начинаю я и умолкаю.
– Каждое слово, – тихим голосом говорит она, – я слышала каждое твое слово, и ни одно из них не было хвалебным, Колин.
Я чувствую себя козлом.
Большую часть жизни я старался придерживаться принципа: не проявляй жестокость к другим, ни о ком не говори гадостей ни в лицо, ни за спиной. В детстве я видел между родителями сплошной негатив, бесконечный обмен ударами. «Твой отец – кусок дерьма, Колин». «Твоя мать – лживая сука, сынок». С годами они успокоились, но было слишком поздно. Токсичная среда, которую они создали, уже сделала свое, научив на горьком опыте, что словом и убить можно. И что разбитую чашку не склеить.
– Саммер, – начинаю я и снова умолкаю.
Не знаю, как все объяснить и не выдать, как сильно желал ее той ночью. Я искал недостатки, потому что мне было с ней хорошо, она смешила и заводила меня. Я хотел ее, и это шло вразрез со здравым смыслом, поэтому стал перечислять все изъяны.
– Мне жаль, что ты все это слышала, – наконец удается выдавить мне.
И тут же понимаю, что зря так сказал. Сидя на краю кровати, она поднимает печальные зеленые глаза. Боже. Этот взгляд просто как стрела в сердце.
– Я не пустышка, – произносит девушка едва слышно. Прочищает горло, и голос становится сильным и ровным. – Да, во мне дохрена энергии. Да, мне нравится ходить по магазинам, и я одержима шмотками. Да, я состояла в женском обществе, и да, я люблю танцевать и веселиться с друзьями. – Она с усилием выдохнула. – Но это не значит, что я поверхностная, Фитц. И не говорит о том, что у меня нет внутреннего мира. Потому что он есть.
– Конечно, – прерывисто вздохнув, я присаживаюсь рядом. – Мне так жаль, Саммер. Я не хотел тебя обидеть.
– Знаешь, что действительно обидно? Что ты просто решил, что для меня нет ничего важнее вечеринок и шоппинга. Я – верный друг, хорошая дочь, отличая сестра. А ты со мной общался сколько? Полтора часа? И уже посчитал, что хорошо знаешь?
Чувство вины подкатывает к горлу и сгущается как смола на асфальте. Саммер совершенно права. Хотя перечислением недостатков я пытался охладить свой пыл, все же они сразу пришли в голову. Я действительно поверил, что она просто недалекая тусовщица. Мне за это стыдно.
– Прости, – резко говорю я, – я не сказал ни слова правды, незаслуженно оскорбив тебя. А еще прости, что назвал тебя стервой при Холлисе. Ты вела себя как стерва, но теперь мне понятно почему. Мне очень жаль.
Саммер надолго замолкает. Нас разделяет фут пространства, но с тем же успехом она могла бы сидеть у меня на коленях, так остро ощущаю ее присутствие, тепло тела, вздымающуюся под рубашкой при каждом вдохе грудь, пьянящий аромат, присущий Саммер. Ее густые золотистые волосы каскадом ниспадают на одно плечо, отчего-то так и хочется запустить в них пальцы.
– Мне было приятно общаться с тобой на той вечеринке, – произносит она ровным голосом, наполненным огорчением. – Весело болтать. Дразнить тебя брюзгой. – Саммер делает паузу. – Хотя «брюзга» больше не подходит. Думаю, теперь ты «хрен».
Мое сердце сжимается, потому что это правда.
– Прости, – похоже, это все, что я могу сказать.
– Да плевать, – пренебрежительно отмахивается она. – Так мне и надо за то, что втюрилась в неподходящего парня. Думаю, не зря же мы делимся на разные типы, правда? Тебя тянет к определенным людям, а их тянет к тебе. Просто не нужно было поступать так подло, Фитц. Если я тебе не понравилась, мог бы сказать напрямую, а не поливать грязью перед Гарреттом.
Она снова стискивает кулаки и прижимает их к бедрам.
– Обычно я так не поступаю, – мне слышна мука в собственном голосе. Уверен, и ей тоже. – Но той ночью…
– Я поняла, – перебивает она, – ты не хотел быть со мной.
Стыд снова сдавливает мне горло, и я едва могу дышать.
– Но, к твоему сведению, я интереснее, чем ты думаешь, – ее голос сорвался, – у меня богатый внутренний мир.
Ох, проклятый дьявол, эта девушка разрывает мне сердце. Никогда в жизни я не чувствовал себя так гадко.
– Я знаю людей, которые любят поразмышлять о смысле жизни, о предназначении, о вселенной, о том, почему небо голубое, обо всем, о чем только можно. Но такое не для меня. Я хороша в другом: могу выслушать, когда нужно. Я…
Солнышко, мысленно заканчиваю я.
Согласно своему имени, Саммер – солнечный свет.
Вместо того чтобы закончить фразу, она меняет тему.
– И что бы ты там себе ни думал, я могу поддерживать беседу не только о туфлях и дизайнерских шмотках. Может, я и не напишу диссертацию длиной в пять тысяч слов о Ван Гоге и каждом его мазке кистью, но сумею выразить радость, которую искусство и красота привносят в мир. – Она с трудом встает на ноги. – В любом случае, извини, что грубо высказалась о твоей девушке.
– Она не моя девушка, – бормочу я, – мы сходили на одно свидание.
– Как скажешь. Извини, что смеялась над той, с кем ты ходил на свидание. Она посещает со мной историю костюма и не произвела хорошего впечатления.
– Мне правда жаль по поводу новогодней вечеринки. – Сильно прикусываю щеку изнутри. – Я не верю во все то дерьмо, которое наговорил.
Она грустно улыбается, и это снова ранит меня до глубины души. Потом пожимает плечами и произносит:
– Нет, веришь.
Как правило, выяснение отношений необходимо, чтобы наладить диалог между двумя людьми. В случае с Саммер результат получился противоположным.
После разговора мы начали обходить друг друга стороной, избегать неудобных тем и общаться только по необходимости. Такое поведение продиктовано не злобой, а лишь крайней неловкостью. Подозреваю, она все еще считает меня ослом за все сказанное, да я себя таким и ощущаю.
Что еще хуже, они с Хантером стали проводить много времени вместе. Несколько раз я заставал их сидящими очень близко друг к другу на диване. Никакого публичного проявления чувств или неприкрытой страсти, но было ясно, что им хорошо вдвоем. Хантер флиртует с ней при каждом удобном случае, а Саммер, кажется, не против.
Зато я возражаю.
Пожалуй, даже чересчур сильно, поэтому и укрылся воскресным вечером в спальне вместо того, чтобы отмечать нашу победу над командой Дартмутского колледжа внизу с друзьями. А еще мы одолели команду Саффолка, так что это двойной праздник. Но у меня нет желания смотреть, как Хантер клеится к Саммер. К тому же, все тело превратилось в один огромный синяк. Матч с Дартмутским колледжем выдался тяжелым: было много попаданий (не всегда чистых), нарушений (не всегда отмеченных штрафом) и одна травма паха у защитника команды Дартмута, при виде которой мои яйца съежились и втянулись, как голова испуганной черепахи в панцирь. Стоит ли говорить, что устал, страдаю от боли и раздражен.
Музыка, грохочущая снизу, так и норовит заглушить композиции, льющиеся из динамиков моего компьютера. Я слушаю странную смесь блюграсса[35] и инди-рока[36], которая почему-то хорошо подходит для занятия свободным рисованием. Иногда, в моменты творческого кризиса, ложусь на спину с блокнотом в одной руке и карандашом в другой, закрываю глаза, делаю вдох и выдох, медленно и плавно, а затем начинаю рисовать все, что приходит в голову. Когда-то школьная учительница по рисованию убедила попробовать это упражнение, утверждая, что оно так же эффективно очищает разум и пробуждает вдохновение, как медитация. Она была права – всякий раз этот прием выводит меня из ступора.
Не знаю, как долго я рисовал с закрытыми глазами, но когда карандаш затупился, а запястье свело судорогой, музыка в гостиной уже стихла, а собственный плей-лист звучал по второму кругу.
Я сажусь, разминая руку, опускаю взгляд на рисунок и обнаруживаю, что изобразил Саммер.
Не летний пейзаж, а девушку.
Она не улыбается ослепительно, не смеется и не краснеет от злости наливными как яблочки щеками. На портрете зеленые глаза Саммер излучают боль, как в момент, когда она шептала: «У меня есть внутренний мир». Изображенные на бумаге, ее полные губы неподвижны. Но я помню, как они дрожали, когда она делала прерывистый вздох. На рисунке кажется, что у нее вот-вот выступят слезы, и это камнем ложится на сердце. Но сжатые челюсти говорят о том, что она не сдастся без боя.
Я затаил дыхание.
Она полностью подходит для прототипа персонажа новой игры, которую я разрабатываю. Несколько последних месяцев я усердно трудился, но так и не нашел вдохновения для образа героини. Это существенно замедляло работу.
Глазею на рисунок почти пять минут, прежде чем заставляю закрыть блокнот и убрать его. Переключив мозг из режима «искусство» в режим «живой организм», я понимаю, что хочу не только отлить как скаковая лошадь, но и голоднее этой лошади и, пожалуй, даже съел бы ее. В животе громко урчит, даже удивительно, как я до сих пор не ощущал голода. Прежде всего я решаю проблему с мочевым пузырем, а затем спускаюсь вниз, чтобы раздобыть немного еды. С лестницы слышен взрыв смеха в гостиной и голос Холлиса: «