ь с Дэвидом…
– Нет, – твердым голосом перебиваю я. Речь идет о Дэвиде Прескотте, декане. Я этого не потерплю. – Папа. Перестань разговаривать обо мне с Прескоттом и просить об одолжениях. Заместитель декана уже ненавидит меня, потому что считает, что я пользуюсь особым положением… Подожди, забудь об этом, – останавливаю я сама себя. – Если так жаждешь одолжений, сделай мне одно.
– А я потом не пожалею? – смеется он.
– Ты можешь выяснить место рождения Хэла Ричмонда?
– Кого?
– Заместителя декана Брайара. У него британский акцент, но я уверена, что фальшивый.
Охота открыта.
– Принцесса, – вздыхает папа, – ты изводишь беднягу?
– Никого я не извожу, – протестую я. – Просто у меня есть подозрения, и я бы очень тебе благодарна, если бы могла узнать, где он родился. Для тебя это дело пяти секунд.
– Посмотрим, что можно сделать. – И он оглушительно смеется в трубку.
Я все еще пребывала в приподнятом настроении, когда позднее села делать наброски по теме промежуточного экзамена. Мама позвонила перед ужином, и мы целый час обсуждали по телефону все, что произошло за время разлуки. Никого из соседей всю ночь не будет дома, так что можно поработать в тишине. Из-за СДВГ слишком легко отвлекаюсь, а любой раздражитель сбивает меня с мысли. В докладе написать как развивалась нью-йоркская мода в первой половине двадцатого века и какие факторы повлияли на ее трансформацию. Объем работы немного пугает: предстоит разобрать пять десятилетий моды, отмеченных такими крупными событиями, как Великая Депрессия и Вторая Мировая война.
В старших классах мой коррекционный педагог… о боже, меня тошнит от этих слов. Коррекционный педагог. Это чертовски унизительно. В общем, у педагога, назначенного мне, имелся целый арсенал подсказок, чтобы помочь лучше сосредотачивать внимание. Например, делать флеш-карты или клеить стикеры с кратко записанными мыслями. Со временем я пришла к выводу, что лучше записывать на стикер лишь одну мысль, а затем расположить все так, чтобы вместе они образовывали связную последовательность. Приступая к теме промежуточного экзамена, я сажусь на пол в своей комнате и раскладываю в ряд все необходимое: маркеры, листки для заметок, ручки со стираемыми чернилами. На мне толстые шерстяные носки, а под рукой большая кружка травяного чая. У меня все схвачено. Я – рок-звезда.
Начинаю с того, что перечисляю десятилетия на четырех желтых листках: 1910-е, 20-е, 30-е, 40-е. Вероятно, будет легче организовать работу в хронологическом порядке. Впереди меня ожидает масса исследований, но сейчас полагаюсь на уже известные факты об этих периодах времени. Вплоть до Великой Депрессии последним писком моды точно были яркие цвета. Помечаю это на стикере.
В «ревущие двадцатые» в ходу были прямые от плеч до колен платья, вовсе без талии. Еще один стикер подписан.
Какое-то время в женской моде был популярен стиль «под мальчика»… Может, в 30-х годах? Приклеиваю на пол очередную заметку. Но разве в 30-е годы не шили также и множество женственных, кружевных топов? И, к слову, на каникулах я видела штук пять подобных в «Барниз» на Мэдисон-авеню. Они снова в моде?
Ох, и я забыла рассказать о «Барниз» подруге из отделения Браун! Там ожидается суперсекретная VIP-распродажа в День Святого Валентина. Она сойдет с ума, когда узнает.
Хватаю телефон и отправляю короткое сообщение Кортни. Та мгновенно отвечает.
КОРТНИ: «БОЖЕ!!!!!!»
Я: «Знаю!!!»
КОРТНИ: «Мы же идем, да?»
Я: «ЕСТЕСТВЕННО!!»
Мы делимся восторгами, пока я вдруг не спохватываюсь, что потратила десять минут на обсуждение распродажи одежды вместо того, чтобы заниматься делом.
Р-р-р-р.
Делаю глубокий вдох и заставляю себя сосредоточиться. Перечисляю все модные тренды, какие только приходят в голову, затем одобрительно киваю. Вот. Теперь всего лишь нужно подробно остановиться на каждом из них и объяснить социальные факторы и события, повлиявшие с течением времени на моду.
Стоп. Это мой тезис?
Нет, дурочка. Тебе еще предстоит его придумать.
Прикусываю губу сильнее, чем следует. Внутренний критик, честно говоря, полная сука. Мой бывший психолог вечно пропагандировал любовь к себе, но это легче сказать, чем сделать. Когда жизнью управляет один сплошной комплекс неполноценности, он укореняется в подсознании.
Любить себя достаточно трудно. Заткнуть внутреннего критика – практически невозможно. По крайней мере, мне.
Делаю медленный, ровный вдох. Все нормально. Не обязательно придумывать тезис сию секунду. Сначала можно собрать всю информацию, а затем, когда я начну компоновать ее, сформируется и главное положение исследования.
Но информации так много. Всего пять минут погуглила в ноутбуке, а меня уже завалило фактами. И чем больше читаю, тем необъятнее кажется тема. Я понятия не имею, как сузить ее, и паника раздирает меня на части.
Делаю еще один вдох, он получается торопливый и судорожный, так что вряд ли кислород действительно попал в легкие.
Ненавижу доклад и ненавижу себя.
Мои глаза печет, начинается покалывание. Тру их, но это лишь высвобождает слезы, которые я пыталась подавить.
«Перестань плакать, – ворчит мой внутренний критик. – Не глупи. Это всего лишь доклад».
Снова пытаюсь втянуть воздух в легкие. Прокручиваю в голове упражнения, рекомендованные моими психологами и родителями на случай приступа паники: повторяю, что со мной все будет в порядке. Представляю, как крепко обнимаю себя. Думаю о бабуле Селесте (которая всегда меня успокаивает). Но стоит лишь взгляду упасть на море желтых стикеров на полу, олицетворяющих кавардак в моей чокнутой голове, как меня вновь начинают душить рыдания.
– Саммер?
Я замираю при звуке голоса Фитца. Затем раздается тихий стук в дверь.
– Ты в порядке?
Выдыхаю с судорожным хрипом.
– Д-да, – выдавливаю из себя с трудом и съеживаюсь от звука своего надтреснутого голоса.
Он тоже это слышит.
– Я сейчас открою дверь, хорошо?
– Нет! – восклицаю я. – Я в порядке, Фитц. Правда.
– Я тебе не верю. – Дверь приоткрывается, и появляется его красивое, встревоженное лицо.
При взгляде на меня с его губ срывается ругательство. Через мгновение он опускается на колени рядом со мной. Теплой рукой приподнимает мой подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза.
– Что с тобой? – требует ответа он.
– Ничего, – снова дрожит мой голос.
– Ты плачешь. Это не ничего. – Его взгляд падает на обилие стикеров на полу. – Что это такое?
– Доказательство моей глупости, – бормочу я.
– Что?
– Ничего.
– Прекрати отнекиваться. Поговори со мной. – Большим пальцем он нежно проводит по моей мокрой щеке. – Я умею слушать, правда. Расскажи мне, что случилось.
Мои губы начинают дрожать. Черт возьми, очередной прилив слез на подходе. И это снова злит меня.
– Я ни хрена не могу сделать, вот что случилось.
Протягиваю руку и смахиваю все стикеры прочь. Некоторые остаются на паркете, но остальные разлетаются по комнате, или их заносит под кровать.
– Это для статьи, над которой работаешь? – Фитц поднимает один листок и читает надпись.
– Для промежуточного экзамена, – шепчу я, – который я не сдам.
Выдохнув, он меняет позу и садится. Поколебавшись немного, тянется ко мне.
Возможно, если бы в данный момент я не чувствовала себя такой уязвимой, то нашла бы силы оттолкнуть соседа. Но я слаба и упала духом, когда он протягивает руки, забираюсь к парню на колени, спрятав лицо у него на груди, позволяю себя утешить.
– Послушай, – бормочет парень, поглаживая меня по спине, – психовать из-за учебы вполне нормально. Мы все переживаем из-за нее.
– И ты? – спрашиваю я слабым голосом.
– Постоянно.
Мужские мозолистые пальцы перебирают мои волосы, и неожиданно снова ощущаю себя ребенком. Мама всегда гладила меня по голове, когда я расстраивалась. Иногда и брат Ник так делал, если разбивала колено или ударялась головой, проказничая. Я была непоседливым ребенком. Черт, теперь я непоседливая взрослая.
Сильное тело Фитца согревает своим теплом. Прижимаюсь щекой к ключице и стыдливо признаюсь:
– У меня трудности в обучении.
– Дислексия? – уточняет он полным понимания голосом.
– Нет. Скорее, набор симптомов, относящихся к СДВГ. Мне очень трудно сосредоточиться и упорядочить мысли на бумаге. В детстве я принимала лекарства, но от них ужасно болела голова, мучили тошнота и головокружение, поэтому прием пришлось бросить. Я попыталась возобновить прием в подростковом возрасте, но побочные эффекты вернулись. – Издаю резкий, самоуничижительный смешок. – Мой мозг не любит лекарства. К сожалению, это означает, что приходится самостоятельно собираться с мыслями, а порой это действительно трудно.
– Как мне тебе помочь?
– Что? – вздрагиваю я от неожиданности.
– У тебя трудности с подготовкой к экзамену, так как мне тебе помочь? – Он искренне хочет помочь, в его глазах нет ни намека на жалость.
Я слегка в шоке. Неловко соскальзываю с его колен и сажусь рядом, скрестив ноги. Теперь, когда мы больше не касаемся друг друга, не хватает тепла его тела. В голове мелькает воспоминание о ТОМ САМОМ ПОЦЕЛУЕ, но я отмахиваюсь от него как от назойливой мухи. Фитц не поднимал разговор о поцелуе и прямо сейчас по нему не заметно, чтобы он хотел засунуть язык мне в рот.
Заметно, что он искренне хочет помочь.
– Не знаю, – наконец отвечаю я, – просто… Так много информации. – Тревога снова наполняет мой желудок. – Пять десятилетий развития моды. Не уверена, что считать главным. Так как не могу выбрать нужное, доклад растянется на пятьдесят страниц, а должен включать всего три тысячи слов, и я не знаю, как упорядочить мысли и…
– Дыши, – приказывает он.
Замолкаю и делаю так, как он сказал. Кислород немного прочищает мозги.