Итак, город, особенно большой, — как бы сгусток цивилизации, который в конденсированном виде преподносит все ее достоинства и недостатки. Что же бросается в глаза, если взглянуть на эту «визитную карточку» прогресса?
В атмосфере над средним мировым городом в 150 раз больше вредных примесей, чем над океаном, а над сельской местностью — лишь в 10 раз. Что ж, промышленность, транспорт, энергетика «поработали на славу». Но попробуем посмотреть на дело трезво.
Во-первых, глобальное усреднение несколько нивелирует картину, а она неодинакова в разных странах. Достаточно напомнить недавнее признание американского журнала «Тайм»: 40 процентов промышленных отходов, загрязняющих нашу планету, приходится на США, которые занимают лишь 6 процентов суши. Что касается СССР, то и атмосфера, и почва, и водоемы у нас гораздо чище, чем в Англии, ФРГ, Японии, не говоря уж о США.
Показателен пример Москвы, которая за годы Советской власти стала одним из крупнейших в мире индустриальных центров и транспортных узлов. Небо над столицей СССР чище, чем над любым зарубежным городом подобных масштабов. В Москве на одного жителя приходится 45 квадратных метров зеленых насаждений (в Вене — 25, в Лондоне — 9, в Париже — 3, Марселе — 1). Что касается Москвы-реки, то вот факт, который говорит сам за себя: в ней водится рыба, и удильщики на набережных не без гордости продемонстрируют вам свой улов.
Во-вторых, само по себе различие в концентрации примесей к живительному газу, которым мы дышим, в деревнях и городах, еще ни о чем не говорит. Достиг ли ее верхний уровень допустимых пределов? — вот в чем вопрос. Стерильная среда немыслима даже над океаном.
В лесу, например, каждый кубометр воздуха содержит приблизительно 500 микробов, а в жилой квартире — до 20 000. Ну и что? Прямо у нас под носом, на каждом квадратном сантиметре чистейшей физиономии гнездится до 70 000 микробов! Больше всего их у бородачей, меньше всего — на лице, полностью лишенном растительности, скажем, женском; но даже у ребенка этих непрошеных постояльцев сотни на любой столь же крохотной площадочке — с гривенник величиной.
И представьте, живем и здравствуем. Гораздо дольше, чем наши предки, которые всю жизнь проводили среди дикой, первозданной природы, в лесных кемпингах санаторного типа, то бишь в землянках и курных избах, не имевших, как сами понимаете, даже совмещенных санузлов.
А если судить по таким конечным результатам, как показатели долговечности? Поднимем материалы всесоюзной переписи 1959 года. Средняя продолжительность жизни нашего сельского населения тогда была равна 68,88 года, городского — 68,13. Различие, как видно, малозаметное. Во всяком случае, гораздо меньшее, чем между горожанками (71,42 года) и «селянами» — жившими в деревнях мужчинами (64,90 года).
Чересчур усредненные показатели? Хорошо, возьмем какой-нибудь конкретный пример — промышленный центр и транспортный узел. Более или менее типичный, не из гигантов-миллионеров, но и не из карликов-десятитысячников. Допустим, Днепропетровск. В 1959 году там насчитывалось 660 тысяч человек. Оказывается, средняя продолжительность жизни для них для всех была даже больше, чем для миллиона с лишним в деревнях области. Правда, опять-таки ненамного: у женщин—74,15 года (город) и 74,08 (село), у мужчин соответственно 67,93 и 67,56.
Конечно, если взять тех лишь наших соотечественников, кому 100 лет и более, то в целом по стране их в городской местности раза в 4 меньше, чем в сельской. Но, как мы увидим, и из этого правила есть исключения.
Разумеется, борьба за чистоту нашего дома — всего земного шара, а значит каждого государства, города, села, — проблема, которую смешно отрицать. Недаром в последние десятилетия ее обсуждали на сотнях международных конгрессов, конференций, симпозиумов. Высказано немало обнадеживающих рекомендаций. Многое сделано. Появились открытия и изобретения, облегчающие решение этой важной, но непростой задачи.
Понятно, что осуществление научно-технических идей требует благоприятных социально-экономических условий. Самые энергичные выступления печати, самые строгие юридические запреты могут остаться просто бумажками, просто благими пожеланиями, если за ними нет солидной материальной базы. Если говорить об СССР, то у нас на охрану и улучшение природы выделяются многие миллиарды рублей ежегодно. Ни одна новостройка — в столице ли, в другом ли городе, рабочем поселке или колхозе — немыслима без учета санитарно-гигиенических рекомендаций.
Ясно: сколь бы велики ни были старания одного народа, их эффективность может ослабить отсутствие таких же усилий у прочих наций, даже заокеанских. Планета одна на всех. К счастью, уже налажено и расширяется межгосударственное сотрудничество в решении этих актуальных проблем. Оно нашло свое отражение в соглашении между СССР и США. Еще раньше — в Комплексной программе социалистической экономической интеграции, принятой в 1971 году странами — членами СЭВ и рассчитанной на поэтапное осуществление в течение 15–20 лет.
В рамках СЭВ речь идет о том, чтобы постоянно снижать уровень загрязненности; хотя бы стабилизировать его — так ставят вопрос западные державы и в национальных, и в международных масштабах (скажем, в рамках «Общего рынка»). Как бы там ни было, сдвиги налицо.
— И все же бурный «атомный век» так или иначе сказывается на нас. Во всяком случае, подтачивает душевные, а с ними и физические силы организма.
— Преувеличенные страхи перед «таинственными угрозами», которыми якобы чреват «атомный век», зачастую опаснее самих его реалий. Например, ядерные электростанции не более опасны, чем любые иные промышленные объекты, привычные и потому не внушающие страха.
— Но темпы, темпы! Недаром же именно сейчас, когда мир стал поистине быстродействующим, заговорили о стрессе.
— И здесь не стоит поддаваться страхам, рожденным «кошмарами цивилизации».
Вообразим, что на Бродвее каким-то чудом объявился неандерталец (или его гипотетический прямой потомок — пресловутый «снежный человек»). Слыша на каждом шагу «стресс», «стресс», «стресс» и уразумев наконец, что сие означает, новоявленный конкурент местных хиппи наверняка изумился бы очередному откровению человеческого гения, оценив по достоинству новое слово науки. «Удивительно, ребята, как вы узнали название этой самой штуки? — заявил бы он в интервью с простодушием троглодита. — Сама-то она нам хорошо знакома, да вот только я имени ее не знаю: им, таким мудреным и, оказывается, популярным, мы ни в жизнь не догадались бы поинтересоваться. Мы как-то не думали об этом».
И добавил бы, указывая пальцем на «стада железных зверей в каменных джунглях»: «Оно конечно, в вашем каменном веке тоже, видать, хлопот полон рот. Четырехколесных вокруг вас больше, чем некогда четвероногих вокруг нас, но… Эх, побывали бы вы в нашей шкуре! В звериной, я имею в виду. В той, за которую мы костьми ложились на охоте. А вам манто завертывают в универмаге. Наши пещеры были пониже, но населяла их не менее беспокойная публика. Всякое бывало».
Жаль, что нет такого свидетеля. Но его устами глаголет наука, (разумеется, в более изысканных выражениях).
Да, темпы «атомного века» довольно-таки напряженны. Казалось бы, они не могут не травмировать психику человека. Ведь «биологические часы» — те, что «тикают» внутри нас, задавая ритм нашей жизнедеятельности, — настраивались в процессе эволюции при совершенно иных условиях. Но в чем иных-то? Тишь да гладь, божья благодать?
Нет, «идиллии» ледниковой эпохи — такой же миф, как и «безвозвратно минувший золотой век сверхдолголетия». Неспроста советский антрополог Я. Рогинский, профессор МГУ, говорит о «тягостной аритмии, которую вносила мысль в деятельность палеолитического охотника». И троглодит вполне мог бы (если бы сумел) произнести философически-поэтическую сентенцию: «Вечный бой! Покой нам только снится».
Ну а урбанизация? Уж если, оглядываясь назад, на брюсовский город с кэбами и омнибусами, мы видим «яростный людской поток», то сегодня нечего и говорить. Многие уверены: погружаясь «в эту бурю, в этот адский шепот», мы подвергаем опасности душевное, а не только телесное здоровье. Другое, мол, дело деревня. Она дальше от «злодейки цивилизации», ближе к природе, там нет такого движения, шума, сутолоки, тех треволнений.
И, дескать, прямо беда, что доля городского населения все увеличивается: в 1926 году в СССР она составляла 18 процентов (26 миллионов человек), в 1959 году — 48 процентов (100 миллионов), а в 1970 — уже 56 процентов (136 миллионов); прогноз на будущее дает такие цифры: приблизительно 70 процентов (свыше 200 миллионов) в 2000 году и 90 процентов (более 400 миллионов) в 2070-м.
Предоставим, однако, слово статистике: процент душевнобольных среди сельских жителей тот же, что и среди городских. Разница, конечно, есть, но качественная, не количественная: там преобладают одни психические недуги, здесь другие. К сожалению, нет сопоставимых данных, чтобы сравнить те же показатели в разные эпохи.
Могут возразить: почему же на Западе с такой тревогой говорят про «кошмары асфальтовых джунглей», про «этот безумный, безумный, безумный мир»?
Посетив не так давно Стокгольм, где жителей немногим более миллиона, профессор Д. Валентей, руководитель Центра по изучению проблем народонаселения при МГУ, рассказал: «„Пятачок“ перед гостиницей, где я жил, служил местом ежедневных сборищ наркоманов. Кто они, эти обитатели городского „дна“? Я думаю, ответ ясен: люди без каких-либо идеалов, без цели». Ученый приводит такой пример: в Дельта-сити (США) меньше 30 тысяч человек, и три четверти из них — алкоголики, наркоманы, правонарушители (официальная американская статистика). Спрашивается: при чем тут «перенаселенность»? Нет, виной всему нечто иное — ощущение бессмысленности существования, духовное; отчуждение от общества.
Напоминая, что в СССР и других социалистических странах тоже есть городские агломерации, притом не ме