— Они помогут тебе быть счастливой, девочка, — решительно опроверг мои слова Вельзевул Аззариэлевич. — Оставь прошлое в прошлом. Просто живи. Жизнь прекрасна и удивительна, поверь!
Сложно верить человеку с такими одинокими глазами, сложно смотреть в лицо своему страху, так чертовски сложно прятаться от жизни!
— Соня, — Пауль положил руку на мое колено и почти в тот же миг отдернул, словно обжегшись, со словами:
— Прости! Я...
Не бояться.
Медленно взяла его за руку и положила назад. Мне совсем-совсем не страшно. Вот ни капельки. Не рядом с Павликом.
Афиноген мурлыкнул, прыгнув к захныкавшей Оливке, а я решилась посмотреть в глаза Эро.
— Это ты меня прости. Я тебе верю, правда.
И в доказательство прижала его кисть своей рукой.
— Видишь, никаких истерик. Меня даже не тошнит! — гордо и немного удивленно сообщила я.
Признаков тошноты и приближающейся паники действительно не было.
— Я рад... — тоскливо ответил Эро и косо ухмыльнулся.
Осторожно высвободил свою ладонь из моего захвата и, словно извиняясь, произнес:
— Но нам правда надо ехать, если мы хотим успеть до заката.
Кажется, он обиделся, но возможно, это только очередной приступ моей паранойи.
Старуха проснулась непривычно рано, скрипя и постанывая, спустила ноги с высокой кровати и посидела с минуту, рассматривая в полумраке осенней ночи скрюченные пальцы с разбухшими изношенными суставами. Жизнь прошла как-то незаметно: казалось бы, еще вчера они с подружками пускали венки по воде, гадая, кто из них раньше выйдет замуж, а уже сегодня зима основательно забелила голову и прибила спину к земле сугробом старости.
В умывальне безжалостное зеркало глубокими морщинами и выцветшими глазами констатировало скоротечность жизни. Куда пропала красота? Словно корова языком слизнула…
— Что ты бормочешь, мать? — проворчал муж, отворачиваясь к стене. — Не спится ж тебе…
Не спится, давно не спится и тревожно гонит из дому, едва умолкнут полуночные птицы. Совсем как в молодости, когда бабкина кровь не давала покоя и гнала прочь из дома. Пройтись по осенней росе, рассекая вмиг повлажневшим подолом молочный туман, передернуть от морозного воздуха плечами, распустить черные тяжелые косы и танцевать, подняв руки навстречу к матери-луне.
Но косы давно уже не черные и не густые, а руки не так-то просто поднять над головой, да и подруги по танцам не один десяток лет танцуют в другом месте.
Осторожно ступая по предательским половицам, старуха дошла до двери, принюхалась к тяжелому ночному духу дома, изогнула шею и оскалилась на пискнувшую в углу мышь, повернула щеколду и шагнула во двор.
Луна совиным глазом смотрела с еще совершенно черного неба. Сколько еще до рассвета? Два часа? Три? Что заставило подняться так рано и выгнало из дома? Не тот уже возраст, чтобы гнаться за лунным светом, миновали буйные дни непоседливой молодости. Что ж ты тянешь меня, богиня? Я уже стара, чтобы быть достойной дочерью…
К босым ногам немедленно прилип влажный от росы песок и мелкий домашний мусор, за стеной сарая протяжно и громко вздохнула Мальвина, досадуя на свой невеселый коровий век, Жук тявкнул несмело и звякнул цепью, выбираясь из будки, чтобы посмотреть, что заставило хозяйку подняться еще до рассвета. Окинул старуху внимательным собачьим взглядом и вдруг попятился, оскалившись и вздыбив шерсть на загривке.
— Ошалел ты к старости, что ли? — беззлобно спросила женщина и протянула к псу морщинистую руку, но он не вильнул хвостом и не сложил радостно уши, а прижал голову к земле и протяжно завыл, припадая на передние лапы.
— Да что ты, Жу… — старуха сделала осторожный шаг, еще не зная о том, что это последний шаг в ее жизни, и вдруг оглянулась на странно знакомый звук за спиной. Из темноты блеснуло желтым, послышалось недовольное ворчание, а потом чудовищная сила бросила женщину назад, вырвала остатки жизни из немощного тела, разворотила, раздробила, уничтожила, разбрасывая куски человеческой плоти на метры вокруг.
Жук забился в дальний угол конуры, не скулил, не визжал, не лаял, а только дрожал, не сводя глаз с того, кто хозяйничал сейчас во дворе. Старый пес, поджав хвост, следил за тем, как чудовище, щелкнув мощными челюстями, шагнуло к дому, а спустя минуту оттуда раздался глухой вскрик хозяина. Прислушивался к шуму и грохоту, проклиная себя за трусость и за то, что даже не предпринял попытки спасти тех, кто кормил и любил его долгие годы. Вздрогнул, когда дверь дома распахнулась…
Чудовище двигалось неспешно, уверенно, не боясь никого и ничего. Шерсть на морде забурела и слиплась, а желтые клыки окрасились красным. Оно подошло вплотную к конуре, склонило лобастую голову и, глядя Жуку в глаза, рыкнуло несдержанно:
— Где они?
И старое собачье сердце не выдержало, разорвавшись от ужаса и горя. Что может быть хуже, чем пережить смерть своих хозяев? Уж лучше так, пусть страшно, но вместе с ними, за ними… Убежать в зеленые луга предков, виляя хвостом и любуясь на тонкий стан и черные косы молодой хозяйки, и вдыхая сильный мужской дух хозяина чутким носом.
Чудовище посмотрело с отвращением на мертвое тело пса, раздраженно одним ударом тяжелой лапы разнесло хлипкую конуру в щепки, бросило короткий взгляд на луну и медленно покинуло поля боя. Напрасная трата времени, напрасный риск быть обнаруженным. Тех, за кем его послали, здесь не было.
Луна шокировано моргнула, торопливо спряталась за набежавшей тучей и не появлялась из-за облаков до самого рассвета, а ближе к восходу солнца пошел мелкий осенний дождь. Вначале он напоминал морскую водяную пыль, но постепенно капли становились крупнее и крупнее, и вскоре по земле, щедро политой кровью, барабанил настоящий ливень.
Дождь лил не переставая уже три часа, когда скрипучая калитка медленно качнулась внутрь, и на дорожку, посыпанную битым кирпичом, ступила элегантная ножка в черной лаковой туфельке.
— Мам, пап? Почему не встречаете?
Женщина легко впорхнула во двор, но успела сделать всего пару шагов, когда мужчина, шедший за ней, вдруг замер и, поймав свою спутницу обеими руками за талию, развернул ее лицом к себе.
— Гай? — девушка рассмеялась, не замечая обеспокоенного выражения на мужском лице. — Прекрати! Маме не понравится…
— Сигни, подожди меня за воротами!
— Да в чем дело? — нахмурилась и недовольно топнула ножкой. — Снова ты со своими…
Она не договорила, потому что боковым зрением заметила предмет, который показался ей странным и неожиданным. Ему точно было здесь не место. Повернула темноволосую головку, украшенную модной шляпкой, наклонила зонтик, чтобы лучше рассмотреть то, что привлекло ее внимание, и, издав сдавленный звук, обмякла в руках мужчины.
— Проклятье! — прорычал он, подхватив девушку на руки, и крикнул громоподобным голосом, оглянувшись назад:
— Боцман! Твою мать! Где ты застрял?
Боцман не преминул появиться, да так быстро, что калитка не выдержала столкновения с его ногой и слетела с петель.
— Капитан, проблемы?
Всегда уравновешенный мужчина выругался и удобнее перехватил тело своей молодой супруги.
— Вызывай эфоров… Здесь какой-то кошмар.
Широко шагая, он покинул обезображенное смертью место, размышляя над тем, как он станет объяснять любимой женщине, почему она вдруг стала сиротой.
А боцман даже не проводил капитана взглядом, он наклонился к лежащей у калитки голове и попытался опустить морщинистые веки, лишенные ресниц, но ничего не вышло. То ли тело уже успело окоченеть, то ли дрожащие пальцы не справились с делом, но теща грозы морей, легендарного капитана Гая Ботана смотрела на него укоризненным мертвым взглядом, словно винила в том, что они прибыли так поздно.
Боцман передернул плечами, возблагодарив мысленно безрукого вахтенного, посадившего корабль на мель. Кто знает, что бы произошло, приедь они на хутор вчера вечером, как планировали изначально.
— Надо будет выписать Кротику премию, — проворчал боцман, пятясь со двора. — После того, как он с гауптвахты выйдет…
Ночевать в Вечно Зеленых лугах нам не пришлось, потому что эльфийская таможня продержала нас на блокпосту почти двое суток. И дело тут было даже не в моей волчьей крови, а в том, что стоило Павлику вручить остроухому пограничнику свои документы, как тот издал условно приличный звук, посмотрел на нашего с Оливкой сыщика влюбленными глазами и немедленно умчался прочь, не забыв прихватить с собой и мой паспорт. А спустя минут пятнадцать и спутника нашего тоже прихватил.
И осталась я с козой, повозкой и уставшей от долгой дороги лошадью на руках, сама, подобно той лошади, мечтая об одном. Нет, не о красивом и смертельном коновале, но хотя бы о цианистом калии.
Жить не хотелось вовсе. Потому что, во-первых, уже почти сутки шел дождь. А во-вторых, как выяснилось, от дождя растут не только грибы, но и зубы у некоторых капризных и непоседливых детей.
Гостиницы на пограничном переходе не было, но я, если честно, радовалась и тому, что нас разместили в казарме. Нет, сначала-то я отказывалась, надеясь, что Павлик исчез ненадолго, но потом дежурный офицер, расстроенно покрутив жемчужную сережку в бледном ухе, сообщил:
— Леди, вам все-таки стоит перебраться в тепло. Говорят, ночь будет холодная, а у вас повозка отсырела...
— Ночь? — я растерялась. — Откровенно говоря, мы надеялись заночевать уже...
Офицер вздохнул грустно и покачал головой.
— Не получится.
А потом непонятно пояснил:
— Сомневаюсь, что Павликан Ирокезович сможет быстро освободиться... Я бы вас отпустил, мне-то что?.. Но они же четкое приказание отдали: никуда вас не отпускать.
Как будто мне было дело до какого-то их начальства, которому я непонятно зачем понадобилась. И что значит, не отпускать?