— Я нарушила какой-то закон? — поскандалить захотелось со страшной силой. Ну, просто холодно, мокро, Оливка капризничает, Павлика утянули куда-то, а Афиноген сам умчался следом за ним. И еще офицер этот со своим начальством. Заботливого из себя строит... Одни убытки от этих мужиков!
— Пресветлая мать! Нет, конечно... Причем тут закон? Но просто ведь вот... — неопределенно махнул рукой и носом шмыгнул.
Вот так и получилось, что мы нашей маленькой чисто женской компанией — я, Оливка и Зойка — встали на довольствие в пограничной эльфийской казарме.
В первую ночь капризничали все: ребенок, коза и даже я. И если первых можно было простить, то мне не было оправдания. Я лежала на кровати, уставившись в потолок и слушала, о чем говорят местные жители. И разговоры их уж точно не прибавили им в моих глазах бонусов. Им в частности, и всему мужскому населению обоих миров в принципе.
Поначалу, перемежая речь гнусными смешками и унизительными комментариями, они с бегемотской грацией и со слоновьей деликатностью прошлись по моей внешности. Обсудили улетную жопу, знатные дойки и про блядское платье не забыли. Я даже специально встала, не поленилась, сбегала в умывальную комнату к зеркалу, чтобы убедиться, что на мне все то же папино платье, синее, в мелкую полоску, с высоким горлом, без декольте и разрезов.
Извращенцы! Обычное платье! Ничего в нем такого. Я вообще никогда ничего такого не надеваю. Вернулась в комнату расстроенная и злая. И еще было противно, потому что злилась я не на этих дураков из соседней комнаты, а на себя.
Пока я бегала, таможенники закончили с душещипательным обсуждением моей внешности и перешли к предположениям на тему «прет ли ее Жмуль». Я сначала растерялась, соображая, кто такой Жмуль, и почему, по мнению остроухих, я должна состоять с ним в интимных отношениях, но потом сообразила, что Жмулем они обзывали Павлика. Странная кличка, но кто их поймет, этих мужиков...
— Жмуль вообще круто устроился, никогда бы не подумал... — проговорил давешний вежливый офицер. Во время разговора он, судя по звуку, чем-то ковырялся в зубах, поэтому немного шепелявил, но я его все равно узнала.
— Полукровка... — с радостью подхватил второй, которого я ненавидела заочно, за нелестный отзыв о моем платье. — Я бы, на его месте, в детстве утопился... А он ничего, живет себе... Никакой гордости.
— Какая гордость?! — офицер стремительно терял очки. — Ты его папашу видел?
И заржали дружно, а я, задумавшись, случайно матрас когтями пропорола. И испугалась почти до потери пульса, потому что когтям неоткуда было взяться, потому что первое, что сделал офицерик перед тем, как проводить меня в казарму, это запирающий амулет на моей шее застегнул.
Сжала продолговатый кулон в кулаке, а он в ответ приятно и ласково обогрел кожу ладони.
Когти были. И звуки мира не утратили громкость. И запах... Он был на месте, с тех пор, как я избавилась от фильтров на дороге и по сей момент. Я уже успела по достоинству оценить всю прелесть ароматов мужского общежития и слабовольно, как пьяница со стажем мечтает об утренней опохмелке, мечтала вернуть свои магические затычки для носа. Мысль о том, что они лежат на дне дорожного сундука, не давала мне покоя, но я вырабатывала силу воли.
Кулон в ладони послал мне импульс одобрения в виде очередной порции тепла, и я откинулась на подушку, задумавшись о причинах этого странного явления.
Вариант, что запирающий эльфийский кулон сломался, я даже не рассматривала, потому что у них ничего не ломается. Они идеальны по определению. Это аксиома.
Тогда в чем дело?
Медленно провела рукой по затылку, нащупывая отметку в виде круглого шрама, которая появилась у меня в тот день, когда я стала Стражем. У меня, у Юлки и у Алекса с Павликом.
Юлка сразу называла метку клеймом, а во время первой своей беременности, задумчиво поглаживая огромный живот, как-то раз заявила:
— Нет, это не клеймо. Это тавро!
В преддверии ночи Разделения миров метка чесалась, ныла и всячески напоминала нам о своем существовании и мешала спокойно жить.
— Почему тавро?
— Это понятно, — она тогда тяжело вздохнула и попыталась увидеть кончики своих ног, не наклоняясь вперед. — Что такое тавро, Ини? Метка для коров...
Еще раз вздохнула и в подтверждение своих слов добавила грустное:
— М-у-у-у...
Мысль о корове заставила заурчать мой желудок. Как скверно-то!
Я поднялась с кровати, прошлась по комнате и заглянула в окно. Дождь закончился, свежий ветер разогнал мрачные тучи, луна подмигнула мне совиным глазом, и я застонала сквозь зубы. Проклятье! Что я буду делать на территории эльфов без оборотной магии, но с неработающим запирающим амулетом?
Зойка мэкнула во сне и дернула задней ногой, видимо, от Павлика убегала с куском его штанов в зубах.
У кого мне совета спросить? У Оливки? Где, спрашивается, хранитель наконец-то заснувшего ребенка, где мой собственный провожатый, который настаивал на том, что отпустить меня в такое путешествие одну он не может. И при этом бросил в логове остроухих пошляков.
Эльфы… Все у них не так. Может, и правильно, что у волков с ними отношения не сложились. Может, они вовсе не потому не сложились, что у нас ни с кем не складывается, а из-за Зачарованного леса и его природной магии.
Легенда гласит, что все народы вышли отсюда, но только эльфы оказались достойными остаться здесь навсегда. Первый волк поднял голову к ночному небу, скрываясь от охотников в тени деревьев Зачарованного леса, здесь он преданно лизнул молочно-белую руку богини. Сюда мы все хотим вернуться, потому что только тут второе я соединится с первым, и мы станем цельным существом.
Опять-таки, по легенде. На практике же, эволюция не затронула эту часть мира, поэтому волки здесь не могут противостоять луне. И если жестокой Койольшауки придет в голову зазвонить в свои золотые колокольчики, ничто не остановит меня от оборота. Потому и не пускают эльфы волков на свою территорию без запирающего амулета. Без запирающего амулета, который не работает…
Полнолуние приближалось и спрятанное внутри меня второе я нетерпеливо ворочалось, предвкушая свободу ночного бега. Я прижалась лбом к холодному стеклу и сделала то, чего не делала уже много-много лет: закрыла глаза и прошептала знакомые с детства слова, обращаясь к богине, которую не хотела признавать своей:
— В руке моей пучок сонной травы.
Я бегу по молочной реке к тебе, о богиня!
Мои ноги быстры, словно ветер,
Мое сердце открыто для жизни!
Не лиши меня радости мысли…
Не звони в колокольчики смерти, о богиня!
Койольшауки, я твоя безымянная тень…
За время службы приходилось видеть разное: от безобразного и абсурдного до пугающего и смешного. Одни истории годились для того, чтобы привлечь внимание понравившейся дамы, другие — чтобы от этого внимания избавиться, рассказать за кружкой пива друзьям, поделиться с голодными до сенсаций журналистами…
То, что Пауль Эро увидел на Волчьем хуторе, относилось к тем историям, о которых говорить нельзя и забыть невозможно. К тем, которые потом долго буду приходить в пугающих липких снах.
Думать о том, что здесь было до того, как место очистила следственная бригада, не хотелось, но брызги крови на стенах, развороченная мебель и следы на набухшей от дождя земле рисовали столь яркие картинки, что Пауль в очередной раз проклял свое богатое воображение и покосился на кучу досок в углу двора.
— Что там? — за небрежностью жеста попытался скрыть дрожание руки.
— Да хлам какой-то, господин Эро. Что вам до того?
Не похоже на хлам. Не было в этом дворе хлама. Все было ухожено, травка низко пострижена, дорожки кирпичом посыпаны, даже стены сарая выбелены, причем выбелены недавно, судя по яркости и чистоте краски, а значит, что хозяева на красоту не скупились, иначе зачем бы они стали стены белить в конце осени. Следовательно, не может тут быть никакого хлама.
Пауль кончиком сапога откинул в сторону доску и протянул руку в черной перчатке, чтобы поднять блеснувший в сумраке утра предмет, который под этой доской скрывался.
И замер, загипнотизированный мертвым желтым взглядом.
Пес был старым и седым. И умер он, вероятно, в ту же ночь, что и его хозяева. Следов крови видно не было, а значит животное умерло своей смертью. Либо…
Старший следователь, с трудом скрывая раздражение, следил за действиями столичного хлыща. Эк он вырядился, как на парад, даже сапоги блестят. А нос кривит. И сглатывает все время, пытаясь избавиться от приступа тошноты. Все они такие. Белоручки…
Приедут, посмотрят с умным видом, стеком вот еще могут потыкать в разные стороны. Бывший-то начальник большим любителем стеков был, говорят, даже в постели с ним не расставался. А зачем он ему в постели-то? Девок пороть? Стыдоба… Что только эльфы не придумают, а еще приличный народ.
Нынешний начальник эльфом был наполовину, хоть и скрывал это всеми силами, но у Тимофея Блинова глаз наметанный, ему не надо кончик уха видеть, чтобы определить, с какой расой разговаривать приходится.
Столичный выскочка прошвырнулся по дому, выбежал на крыльцо, подышал глубоко и неспешно, надеясь, что следователь не заметит его слабости, а потом заинтересовался грудой мусора в дальнем углу двора. И Блинов немедленно недоэльфа проклял мысленно, понимая, что начальство не станет марать ручки, а велит ему, Тимофею, в этом мусоре покопаться. Одним богам известно, что там может быть!
О прошлом месяце вон бригаду в Веселое вызвали, мол, на почте нечистая завелась. Запах какой-то странный стоит, мешает честным людям работать. Это в столице бы почтовиков послали подальше. А здесь нельзя — Приграничье, опасная земля. И даже запах может говорить о возможном нарушении равновесия.
Понятное дело, что на место выехал старший следователь собственной персоной. А как иначе? Жалко только, что это было его, Тимофеево, дежурство.