Я медленно прожевала информацию. Проглотила и в момент переваривания вышла из-за ширмы, кутаясь в мягкую шаль:
— Так бабушка Ната — это не ваша бабушка…
Мальчишки побледнели и зашипели на меня одновременно:
— Тихо! Упаси Пресветлая, услышит! Наша, конечно! Только не родная…
Глеанир — или Легинир, тут я не была уверена — одобрительно поцокал языком и улыбнулся:
— Определенно, твой цвет!
Я не стала его обижать тем фактом, что о том, чтo зеленый цвет мне идет, узнала еще до того, как он на свет родился, и ненавязчиво кивнула в сторону двери.
— Только тихо! — прошептал один из моих сообщников. — Папа под горячую руку может и всыпать, если за подслушиванием поймает.
Я приняла информацию к сведению, и мы помчались по коридору до скрипучей лестницы на второй этаж. Впрочем, скрипа за громкими голосами слышно почти не было:
— Я не расслышал… Что ты сделала?
— Я же сказала тебе, Ди… это вообще-то была мамина идея.
— С Гранатой Шайенновной у меня будет отдельный разговор… Но ты, Лорри… Не кажется ли тебе, что поступать так со своим сыном…
— Когда мама проделала это с тобой, ты не возмущался! — Лорридис возмущенно фыркнула. — Нет, Диллинхель, ты был в страшном восторге, ты…
— Она не моя мама, любимая. И не твоя. И ее поступок выглядел экстравагантно, не спорю, но от него не пахло предательством.
На дом на целую минуту упала тишина, и мы с близнецами переглянулись, выискивая пути к отступлению. Ладно мальчишки. Но я? Что скажу я маме и отчиму Павлика, если меня застукают в коридоре за подслушиванием. Гребаный стыд, как Венька Фростик любит говорить.
— Мне просто больно было смотреть на то, как мальчик страдает из-за той невзрачной пигалицы… Столько лет, Ди! — Лорридис всхлипнула.
— Он давно уже не мальчик. Я не раз говорил тебе об этом. И его сердце — это только его сердце. Ты не имеешь никакого права…
Я неосознанно вытянулась в струну, прислушиваясь к звенящему металлу в голосе говорившего эльфа, оправила платье и, кажется, даже перестала дышать от напряжения. Гранитный мужик. Я таких боюсь.
— А кто у нас папа? — склонилась к острому уху справа. Ухо дернулось испуганно и отшатнулось в сторону стремительно.
— Т-ш-ш!!!
Медленно выдохнула во вновь наступившей тишине.
— Не знаю, как ты собираешься исправлять то, что вы натворили… — мы с близнецами облегченно и синхронно вытерли со лбов невидимый пот, поняв, что нас не услышали. — Но если бы ты поступила так с одним из наших близнецов…
И тут случилось страшное. Мой оголодавший за длительный срок желудок возмутился, издав протяжный и почти неприличный звук, а потом застонал и, кажется, заплакал.
Глеанир — или все-таки Легинир? — бешено выпучил на меня глаза, а его брат посмотрел так, словно я только что закусила его любимой бабушкой. Кстати, идея очень неплохая...
— А тут у нас родительские покои, — громким экскурсионным голосом заговорил левый близнец, наверное, Все-таки, Глеанир. — С правой стороны коридора ты можешь лицезреть портрет нашего знаменитого предка Какаеготам кисти известного художника...
— Не паясничай, остолоп! — раздалось из-за двери. — Входи, раз уж спалился. И девушку с собой прихвати.
Ох, как нехорошо получилось-то...
— А Легги на кухню отправь, а то и вправду, оставит нас малышка без нашей любимой бабушки Гранаты...
Ой, Мать-хозяйка! Мужик, по ходу, слышащий!..
Мы с Глеаниром переглянулись, мальчишка пожал плечами, мол, сама виновата, а потом вежливо распахнул передо мной дверь, зачем-то жеманно сложив губы бантиком. Я послала ему в ответ самую благодарную улыбку, на какую только была способна, и шагнула внутрь. А в следующую секунду я поняла: не видела я красивых мужиков в своей жизни. Ни одного. Этот был как марципановое пирожное с вязкой ромово-изюмной начинкой и горькой, черной, шоколадной глазурью...
— Легги! Поторопись! — рассмеялся мужчина, а я второй раз в жизни покраснела. И с досадой подумала, что пора развязываться с Эро и его семейством. Я за последние пару недель в неловкие ситуации попадала чаще, чем за всю предыдущую жизнь.
— Это папа... с мамой ты уже знакомилась, вроде... Пап, а может, мы на кухне поедим? Павлик там для нас с Софкой велел стол накрыть...
Марципановый бог тряхнул темными шоколадными кудрями, волнами лежащими на плечах и, грозно нахмурившись, велел:
— Мигом! За братом! Весь стол сюда тащите. И для меня захватите что-нибудь.
Глеанир расстроенно посмотрел на меня, еще помялся на пороге секунду, а потом все-таки убежал, я же немедленно почувствовала себя одинокой и брошенной.
Павлик, убью тебя, честное слово!
— Прошу вас, милая леди! — хозяин дома поманил меня рукой и ласково улыбнулся. — Что же вы застеснялись? Прошу вас, проходите, присаживайтесь ...
Кивнул в сторону диванчика, на котором, поджав губы и сложив на коленях тонкие руки в кружевных перчатках, сидела мама Эро. Я демонстративно прошла в другой угол гостиной и устроилась в неудобном низком кресле. Мужчина покачал головой, но никак не прокомментировал мой демарш, зато Лорридис скривилась. Мелочь, но приятно.
— Я, наверное, должен извиниться за то, что нечаянно подслушал ваши забавные мысли.
Хорошо, хоть не заставил меня просить прощения за то, о чем я думала. А что, забавно получилось бы: «Простите меня, дорогой сэр, я не хотела думать, что вы пирожное. И бабушку вашу я есть не буду, хотя очень хотелось бы». Подумав об этом, я громко ойкнула и закрыла лицо руками.
Отчим Эро рассмеялся.
— Не смущайтесь, клянусь, я больше вас не слушаю. В тот раз все произошло машинально и только с целью узнать, кто за дверью... Честное слово, если бы я слушал всех и всегда, я бы давно сошел с ума.
Я облегченно вздохнула. Все-таки, это чудовищное счастье — иметь возможность думать о чем угодно.
— И давайте уже познакомимся, что ли, — он по-птичьи наклонил голову к плечу, и даже птичка из него получилась очень и очень симпатичная. — Диллинхель Рис, глава этого маленького сумасшедшего дома. Для друзей и близких просто Ди.
— Сонья Ингебога Род, урожденная Унольв, — представилась я и уточнила:
— Я тут как бы в гостях у Пауля.
— И что же вы делали в коридоре, милая Сонья Ингеборга? — Диллинхель ухмыльнулся, а я честно соврала:
— Я Павлика искала. Он обещал меня покормить, вернуть мне мою козу и вещи, — злобно посмотрела на Лорридис. — А потом мы бы уехали отсюда. И лично я, например, навсегда.
Гавриил переминался с ноги на ногу у высокой стеклянной витрины цветочного магазина и безмерно тосковал. Купить или не купить, вот вопрос вопросов? Купить непременно! Но, с другой стороны, денег же жалко... Не на цветы, ни в коем случае. Если бы их только удалось вручить даме сердца. Но ведь струсит же в самый последний момент.
Фиалки были чудо как хороши! И букетик такой маленький, кругленький, со смешными овальными листочками и миниатюрными веточками, усеянными ароматными белыми цветочками, похожими на ромашки. Только у ромашек середина желтая, а у тех белая была... Может, ромашек купить?
Гавриил вздохнул и толкнул дверь внутрь.
Владелица магазина стояла за прилавком и негромко что-то рассказывала пожилой посетительнице в огромной черной шали с длиннющими кистями. Женщина неспешно кивала, временами всхлипывала и дергала плечом.
Гавриил прошелся вдоль ароматных рядов с букетами и цветочными горшками, заглянул в хозяйственный отдел, зачем-то примерился к маленьким, декоративным каким-то грабелькам, а потом вдруг оказался у прилавка. Взгляд зацепился за огромную серую корзину, в которой кроваво-красные розы источали дурманяще-сладкий аромат, зеленый плющ оплел ручку, спустился с боку по краю плетения и частично зацепил черную широкую ленту, вдоль которой желтыми рваными буквами было написано: «Витеньке от мамы».
Гаврик почувствовал, как сердце сжала ледяная рука ужаса, и поспешил отвернуться, уловив окончание рассказа:
— Говорят, и в Песочне, и в Мокрых Псах. И даже в Котле одного нашли... Понимаете?
— Ох, что делается... Что делается... — пробормотала владелица чудовищной корзины. — Витеньку моего вот убили...
— Волк в лесу, говорю вам, — цветочница нахмурилась. А в эфорате молчат. И бургомистр... Чего тебе?
Гавриил вздрогнул от неожиданности, когда хозяйка лавки посмотрела на него недовольно.
— Зе-землю купить хочу... — непонятно зачем соврал он.
— Землю... — цветочница хмыкнула, как показалось Гаврику, презрительно. — Для чего тебе?
— Цветы хочу посадить? — почти удивленно спросил парень.
— Ну, понятно, что не морковь. Какие цветы-то, романтик?
— Ромашки, — и покраснел немедленно мучительно, до слез, а потом сразу полез в карман за кошельком. Расплатиться, убраться отсюда, чтобы никогда, никогда больше, до самого конца унылой жизни...
А землю выбросить. В лесу, чтобы никто не видел.
Из города Гавриил уходил дворами: мешок с землей, хоть и был довольно небольшого размера, но все равно жег руки, которые нестерпимо чесались от желания поскорее от него избавиться.
Выскочил за ворота, проигнорировав подозрительное хмыканье стражников. Вполне возможно, хмыкали они вовсе не из-за того, что у Гавриила под мышкой был плоский холщовый мешок, вышитый веселенькими ромашками и прочими лютиками. Возможно, они веселились по какому-то постороннему поводу, никак не связанному с его, Гавриковыми сердечными делами, но парнишка все равно ускорился, нетерпеливо мелькая пятками, добежал до первого поворота ровного тракта и юркнул в придорожные кусты.
Оглянулся по сторонам, размышляя над тем, высыпать ли землю из мешка, или бросить прямо так, а заодно кляня себя за мягкотелость и бестолковость. Зачем вообще он ее покупал? Ну, что такого бы случилось, купи он простой букетик ромашек? Или тех же фиалок со смешными овальными листиками?..