Он смотрел на юную волчицу мертвыми глазами. Не с укоризной, не со злобой или бешенством, не с ехидством, без вечного чувства собственного превосходства. Он просто смотрел пустым мертвым взглядом, прошибая своим равнодушием до холодного пота.
— Ты должна сделать это сама, детка, — мама опустилась на пол, не обращая внимания на кровь и грязь, — мое время выходит… а тебе… жить с этим, солнышко.
— Я не понимаю…
— Голова, — она задыхалась, словно от долгого бега, и непрестанно облизывала губы. — Проклятый Унольф провел обряд… Спрячь его голову так, чтобы ее не нашли… Нет, подожди…
На четвереньках она доползла до тела единственного живого волка, сидящего без сознания в углу. Его голова упиралась подбородком в грудь, а из уголка рта вытекала тонкая струйка. Было непонятно, почему мужчина оставался в сидячем положении, так как все указывало на то, что он находился в глубоком обмороке.
Незнакомка доползла до него, постояла возле тела, уткнувшись лицом в мужские ноги, а, набравшись сил, села на колени, откинувшись на пятки, и запустила руку в правый карман брюк.
— Подойди и возьми, — прохрипела она. — Я хочу… просто… тебе…
Речь становилась все отрывистее и непонятнее, глаза закатывались, ноги дрожали, выкручиваемые многочисленными судорогами. Ингрид протянула руку и, с усилием разжав пальцы ледяной ладони, взяла очки, абсурдно розовые линзы в тонкой металлический оправе.
Мама моргнула, а потом зеленые глаза помутнели.
— Ухожу. Прости.
Теперь в углу было два бессознательных тела и одно вполне живое, но с мертвой головой, от которой надо было избавиться. Розовые очки жгли руки, и Ингрид нацепила наивные розовые стекла на свой бледный испуганный нос, ворча едва слышно:
— Какой обряд?.. Ты не сказала мне, мама… И я тоже ничего не сказала, а хотела же… Промолчала почему-то снова.
— Потому что ты идиотка, — молча прокричала мертвая голова, глядя на юную хозяйку женского флигеля пустым равнодушным взглядом. И девушка вздрогнула всем телом, борясь с приступом внезапной тошноты. — Ни на что не годная тупица. Мало я тебя воспитывал, мало. Ни почтения к живым, ни уважения к мертвым. Все, что у тебя есть хорошего — это мягкие большие сиськи да маленькая…
— Довольно! — она тряхнула головой, отгоняя ненавистное видение. — Ты мертв. Ты мертв и больше ничего мне не сделаешь.
Она положила голову своего главного мучителя на большое медное блюдо, широким жестом освободив его от фруктов, почесала задумчиво бровь, а затем метнулась за приоткрытую дверь, где у Унольфа была лаборатория. Зачем оборотню была нужна самая современная алхимическая лаборатория, Ингрид не знала, да, если честно, и знать не хотела. Ей вполне хватило информации о том, что там, в шкафчике со стеклянной дверью, в большой прозрачной бутыли стоял реактив, который ныне покойный вожак клана Лунных Волков называл «Невидимка».
Как-то он в порыве безумного веселья пригласил Ингрид поучаствовать в опыте над мышами. Опыт заключался в том, что мышь помещалась в емкость, больше всего похожую на довольно большое ситечко для чая, после чего емкость помещалась в сосуд с раствором.
— И вуаля, — Унольф восторженно сверкал черными глазами. — Фокус-покус!
Грызун в мгновение ока превращался в сиротливый худенький скелетик.
Это было ужасно.
Но в некотором роде поучительно и даже полезно. Поучительно — потому что Ингрид получила новые знания. Полезно — она знала, куда теперь спрятать голову так, чтобы ее никто и никогда не нашел.
Она вернулась из лаборатории спустя минуту с бутылью в руках и с сумасшедшей улыбкой на белых от страха губах.
— Вуаля, — прошептала она и вылила на темечко мертвого мужа половину остро пахнущего смертью раствора.
Кожа поползла вниз, вместе с волосами и жилами, выжигая глаза, которые и после того, как исчезли, все еще продолжали смотреть на маленькую хозяйку женского флигеля.
— Я никогда тебя не отпущу, — змеиным шепотом просвистел даже не призрак, но видение. — Ты всегда будешь моя.
И словно в ответ на эти мысли огнем загорелась на плече брачная метка.
— Это мы еще посмотрим… — пробормотала Ингрид и, взяв череп двумя руками, поспешила в Зал Предков, который, несмотря на всю свою мрачность, наверное, был самым любимым ее местом в этом доме ужасов.
Из-за черных ли стен и традиционных шкур, приколоченных к этим стенам, из-за многочисленных ли прародителей Лунных Волков, с укоризной взирающих на посетителей пустующими глазницами, или из-за холода, скользящего по ногам, но эту комнату обитатели Большого дома старались обходить стороной. И Ингрид активно этим пользовалась, чтобы побыть одной. Нечасто. И только когда вожак уезжал на охоту либо был занят чем-то другим, не ею… Ее ему даже не надо было искать по запаху. Достаточно было выйти на лестничную площадку второго этажа, облокотиться о резные перила и негромко позвать:
— Ингри-ид, где ты прячешься? Иди сюда, зайчишка-трусишка, поиграем…
— Хватит уже, наигрались, — рыжая волчица фыркнула и громко чихнула, когда пыль, потревоженная резкими движениями ее тела, достигла носа.
— Хорошего понемножку, — аккуратно втиснула останки своего мучителя между черепами других мучителей, выставленных на всеобщее обозрение в Зале Предков, кивнула довольно и наградила голову мертвого вожака клана Лунных Волков увесистым щелбаном. — Тут тебя точно никто не станет искать.
Генерал Штормовский пользоваться мгновенными переходами не любил и, по возможности, старался избегать этого суперсовременного средства передвижения. Зеленым спиралям перехода он по старинке предпочитал старую добрую лошадь, карету, на худой конец, летающую циновку. Дыры в пространстве его пугали и вызывали приступы мигрени и спазмы в желудке. Лекари же настойчиво повторяли наперебой, что в его почтенном возрасте надо стараться избегать ситуаций, приводящих к этим самым мигреням и спазмам.
И вот сейчас он сидел в кресле главы начальника Речного эфората и старался удержаться от болезненной гримасы. Маленькие черти прямо в голове, за тонкой височной костью, поставили миниатюрные наковальни и теперь гремели тяжелыми молотками, мешая жить, но и не позволяя умереть.
— Все это очень интересно, — проговорил генерал, глядя на нахального подчиненного, который не отказался от предложения присесть и теперь развалился в кресле вполоборота к начальству, протянув длинные ноги к огню. — Мне остается непонятной только одна вещь. По какому праву вы нарушили прямой приказ и покинули пределы Ивского эфората? Мне казалось, что именно туда я отправил вас не далее, чем…
Молодой человек наклонился вперед, непочтительно прервав генерала тем, что с удовольствием, громко царапая плотную ткань брюк, почесал собственное колено.
— Обязанности по расследованию, возложенные на меня Его Величеством, вынудили меня совершить небольшое путешествие в Зачарованный Лес… И в Речной город тоже, — Эро бросил на генерала короткий взгляд и закончил с невинным видом:
— …я прибыл не для удовлетворения своих тайных желаний и извращенных фантазий.
— Я… — Штормовский наклонился вперед, бешено скрипнув зубами и почувствовав, как от ярости налились кровью глаза, что привело маленьких чертей в голове в состояние невиданной эйфории, и они замолотили по своим наковальням с утроенной силой.
— Вы можете спросить об этом у директора Ясневского. В Речной город я как раз по его… просьбе отправился.
— Вы должны прислушиваться к моим просьбам и к моим приказам! — взвизгнул генерал совершенно не мужским голосом и, раздосадованный собственным срывом, вскочил на ноги.
— Вы человек военный, господин Эро. И если вы позабыли устав, я готов вам напомнить, что…
Проклятый сыщик плавно поднялся из кресла и посмотрел на свое начальство свысока, презрительно искривив губы.
— Уж если мы заговорили об уставе, то я тоже могу процитировать несколько пунктов о чести и достоинстве офицера.
Побледнели оба. А затем оба посмотрели в окно, за которым изрешеченное осенью небо заливалось дождем.
— Я с каждым днем все больше и больше думаю об отставке, — признался Пауль Эро, и эта фраза у генерала вместо ожидаемого чувства восторга вызвала острый приступ паники, даже работа на наковальне на миг умолкла в изможденном мозгу. Штормовский с тоскою подумал о том, кем он будет затыкать все дыры, ужаснулся, что кошмарное дело, над которым сыщик трудится прямо сейчас, скорее всего, так и останется не раскрытым, и молча схватил разинутым ртом побольше воздуха, не зная что сказать.
— Конечно, я завершу все начатые дела, прежде чем уйти в частный сектор… Но вы должны понимать, господин генерал, мое семейное положение обязывает меня больше времени уделять молодой жене… Мало ли что…
Наглец решил довести его до ручки. Это же понятно. Штормовский со свистом выдохнул и неграциозно плюхнулся назад в неудобное кресло, спрятав малиновые щеки и дрожащие от ярости усы за папкой с отчетом.
А Пауль Эро постоял еще какое-то время, рассматривая капли, стекающие по стеклу, даже и не думая сожалеть о некрасивом намеке, который он только что сделал генералу, заставив того вспомнить о причинах, по которым он, известный столичный сыщик, был «повышен» в захолустье. Впрочем, генерал об этих причинах, конечно же, и не забывал. На генеральском месте он, Павлик Эро, себя же, Павлика Эро, удавил бы голыми руками.
Приступ неадекватной ревности к самому себе неожиданно захлестнул тяжелой горькой волной, оставив после себя неприятный осадок. Это было новое чувство и где-то, пожалуй, даже болезненное. Пауль кивнул собственным мыслям и принял окончательное решение: плевать на карьеру. Имя он себе уже сделал, а выслуживаться ради того, чтобы эльфы увидели в нем кого-то кроме полукровки, глупо по определению. Сыщик даже рот открыл, чтобы сообщить умолкшему начальству, что решение об отставке принято окончательно и бесповоротно. Да так и замер, слов