— Тут генерал Штормовский. Он рвет и мечет. Требует тебя на ковер… Пашка, где тебя носит???
Я удивленно ахнула: не знала, что господин Рост с моим Павликом в столь тесных отношениях, что может себе позволить обращаться к столичной звезде «на ты». А потом произошло очередное событие. И я вообще на какое-то время разучилась думать, дышать и чувствовать, потому что за спиной у Павлика, который все еще удивленно таращился на вестник, вдруг появился совершенно незнакомый мне мужчина в черном; он покачал головой из стороны в сторону и произнес:
— Ну, ни в какие ворота просто! Что за балаган? Ангелы не выполняют обязательств, волки влюбляются, домовые сходят с ума… Что за жизнь?
Рука его стальной молнией метнулась вперед еще до того, как Поль успел обернуться, и грудь моего мужа, которому я даже не успела сказать о том, что люблю, немедленно окрасилась в красное, хлынувшее из открытых жил на горле.
Где-то кто-то закричал женским голосом. Пугающе громко, испуганно и безумно, а с потолка водопадом хлынул тяжелый дождь, забивая легкие холодными потоками воды. Мне потребовалось несколько бесконечно длинных секунд, чтобы понять, что кричит никто иной, как я, и броситься к Павлику, который начал заваливаться налево, глядя на меня полными сожаления глазами, из которых медленно и навеки утекала жизнь.
— Нет-нет-нет… — прошептала я, обнимая его за плечи.
— Нет-нет-нет! — повторила, когда его веки опустились.
— Нет!! — закричала громко, на пределах своих сил, а потом посмотрела почему-то на Генку, сидящего рядом с обреченно повешенной головой, и прошептала:
— Сделай что-нибудь!
— Я… — он спрятал от меня глаза, а я почувствовала, как мои щеки расчерчивают обжигающие ручьи слез.
— Пожалуйста! — оглянулась беспомощно по сторонам.
Вот Гаврик закрыл лицо руками и тихонечко поскуливает, вот Ларс, напряженный, как струна, по-прежнему сидит в кресле, вот Фенрир, бледный и злой, не сводит глаз с того, кто только что убил человека, научившего меня любить.
— Черт знает что, — проговорил убийца, стирая кровь моего мужа с кинжала о белизну батистового платка. — Хранитель, тебе надо было вернуть мне череп, а не провоцировать к его уничтожению.
Зло отшвырнул в сторону лезвие и рявкнул:
— Что стало с этим светом за жалкие несколько тысяч лет!? Почему все и всюду нарушают правила?
Он, не глядя по сторонам, подошел к столу, взял в руки череп Арнульва, хохотнул, глянув на скрючившегося у стены Фенрира, а после этого легким росчерком разорвал пространство и покинул нашу маленькую компанию.
— Нет! — крикнул тот, кто назвал себя моим отцом, и бросился вперед, потому что Павлик уже больше не мог удерживать его своими путами, но мне было наплевать.
Я задыхалась, не видя ничего вокруг. Я сцеловывала остатки жизни со стремительно бледнеющего лица своего мужа. Всего за несколько секунд я пообещала всем известным мне богам все, что только могла пообещать и даже более того, молясь о том, чтобы они вернули моему мужчине жизнь.
— Павлик, — безнадежно позвала, впиваясь пальцами в крепкие руки, которые еще только этим утром так страстно одаривали меня любовью. — Пашка, не смей умирать! Не хочу без тебя… не могу… — слезы капали на проклятые розовые очки, воруя у меня последние мгновения жизни любимого. — Не хочу без тебя, Павлик мой!
Я уткнулась лицом в промокшую от крови рубашку.
— Попробуй только умереть, сволочь! — проорала я, услышав, что сердце под моим ухом замедлило свой ход.
— Я тоже люблю тебя, милая, — прохрипел Павлик и перестал дышать.
Он на самом деле перестал дышать.
— Ненавижу тебя, — пробормотала я, неверяще глядя в неживое лицо. — Ты не можешь умереть.
Разве может умереть тот, кто вдруг стал центром моей вселенной? Разве может он умереть после того, как научил меня любить?
— Счастье мое, — задохнулась я, вдруг поняв, что жизнь все-таки покинула тело любимого навсегда. — Счастье… я…
Прохладные пальцы коснулись моей руки, после чего кто-то произнес надо мной голосом Афиногена:
— Теперь я знаю, как с тобой рассчитаться.
Я посмотрела на него удивленно. Рассчитаться? Мне нет дела до каких-либо долгов. Я, кажется, только что умерла, а он тут говорит о чем-то, не понимая, что прямо сейчас закончилась не одна жизнь, а сразу две, потому что жить без Павлика я не собиралась. Не дольше, чем до первого достаточно крутого обрыва, которых в Волчьей долине было более чем достаточно.
Афиноген же грустно улыбнулся и качнул головой.
— Не думаю, что это хорошая идея, — произнес негромко. — Ты слишком хороша для смерти. Поживи еще.
— Я не могу, — призналась я искренне, — на самом деле не могу.
Ангел-хранитель настойчиво отодрал меня от тела Павлика и мягко оттолкнул в сторону.
— Тут постой пока, — я растерянно оглянулась и, кажется, даже удивилась отстраненно абсолютной тишине.
Ларс закрывал собой испуганного Гаврика от освободившегося Фенирира и рычал тому в лицо что-то явно ругательное на волчьем. Я не стала вслушиваться в его слова, вместо этого я выхватила из воздуха магическую нить и обрушила на старого оборотня ледяную молнию, вложив в силу удара всю свою ярость, все бешенство от отвратительного чувства беспомощности, тоской своей приправила, завязала горестным узлом — и жахнула.
Фенирир упал на пол застывшей статуей, а я выдохнула несколько раз через нос и сощурилась в сторону Ларса:
— Ни. Одного. Гребаного. Звука.
И посмотрела на Афиногена, который опустился на колени возле Павлика.
— Помоги снять рубашку, — велел он, я же не стала возиться с пуговицами, а ухватилась за ворот и рванула, срывая с мужа одежду. В другой раз он бы улыбнулся, сказал бы что-нибудь в стиле:
— Милая, твой энтузиазм меня заводит.
Или поцеловал.
Слезы снова навернулись на глаза. Я засопела и отбросила в сторону остатки рубашки, а потом заглянула Афиногену в лицо.
— Генка, что ты хочешь сделать?
— Ты знаешь, что ангелы почти бессмертны? — вместо ответа спросил он.
— Я думала, это сказки.
— Не совсем так, — он обмакнул пальцы в лужицу крови на полу и нарисовал напротив сердца Павлика маленькую шестиконечную звезду, больше похожую на снежинку с кривым хвостом. — Точнее, совсем не так. Воды не принесешь?
Не глядя, выхватила из воздуха магическую нить и протянула ангелу ковш из ладоней, наполненный ключевой водой. Генка обмакнул в нее пальцы, провел кончиками по лицу Павлика, словно рисовал дорожки слез, затем повторил этот жест, подняв руки к своему лицу, и выдохнул тихонечко:
— Отдаю добровольно.
А затем ослепительный свет резанул по глазам с какой-то звериной яростью, я, вскрикнув, закрыла лицо руками, услышав над своей головой произнесенное кем-то проклятие и удивленный вскрик, по вискам ударило обжигающей волной, и я рухнула на пол, распластавшись рядом с телом Павлика, слушая, как сквозь оглушающую боль до меня долетают непонятные слова какого-то странного напева:
— Что взято добровольно,
То принято однажды,
Что отдано спокойно,
То навсегда уйди.
И мне давно не больно.
Теперь уже не страшно.
Что взято добровольно,
То навсегда уйди...
А вслед за ним очередной возмущенный вскрик и кто-то гневно шипит сквозь зубы:
— Ты не смеешь, ты не имеешь право отдавать ему то, что принадлежит не тебе одному!
Я по-прежнему ничего не вижу из-за болезненного приступа, но я слышу шорох одежды и понимаю, что наша компания пополнилась еще несколькими людьми. А еще я чувствую, как в теле, лежащем рядом со мной, медленно и неуверенно шевельнулось сердце, словно пробуя жизнь на вкус.
— Не мне? — прохрипел Афиноген, а я повернула на голос голову, пытаясь найти хранителя слепыми глазами. — Теперь, пожалуй, что так и есть.
— Это был безответственный поступок, мы не можем отдать ему твою жизнь.
Слепо шаря руками, я добралась до медленно наливающейся теплом шеи своего Павлика и вцепилась в нее обеими руками. Не отдам. Не подпущу никого. Мое!
— Это добровольная... жертва, — пробормотал Генка. — Как бы там ни было... уже поздно... я чувствую пульс.
Кто-то дотронулся до моего плеча, и я заорала, огрызаясь по сторонам, не слушая успокаивающих слов, не видя того, кто пытается оторвать меня от мужа. Кажется, я кого-то ударила. И, если верить соленому металлическому вкусу крови во рту, даже покусала, а потом вместе со странным звоном на мою голову обрушился, судя по ощущениям, целый сугроб колючего снега, и я, продолжая цепляться слабеющими пальцами за Павлика, потеряла сознание.
В себя пришла от тихого шепота над моей головой:
— Слушай, может все-таки позвать кого-то? Вторые сутки пошли...
— Тебе Дуная что велела?
— Сидеть и не дергаться...
— Вот и не дергайся. И ради богов! Прекрати ныть все время. Мало мне Совета, так еще и ты со своим нытьем.
Я осторожно приоткрыла один глаз и выдохнула с облегчением: зрение все-таки ко мне вернулось.
Вернулось, чтобы сообщить мне о том, что я лежу на кровати в женском флигеле в своей собственной старой комнате, в той самой, где мною были пролиты ведра слез и истрачены километры нервов.
— Проклятье!
Я рывком села на постели и застонала, когда от резкого движения в голове зазвенело.
— Соня! — одновременно вскрикнули Ларс и Гаврик, которые стояли справа от меня. — Осторожно!
Двумя руками ухватилась за голову и прохрипела:
— Что происходит?
— Ты очнулась, — улыбнулся Ларс.
— Я боялся, что ты никогда не вернешься, — вдруг всхлипнул Гаврик и, упав на колени, уткнулся лицом в одеяло в районе моих колен.
— Почему я здесь? — спросила я о ненужном, потому что о нужном спрашивать было страшно.