Первая попытка была отражена. Новиков опустил на землю приклад пулемета, отполз за ствол дуба. С тыльной стороны его была железная скоба, вбитая в дерево и служащая как бы ступенькой лестницы. Он подтянулся и, удерживаясь на одной руке, поймал самый нижний, толстый и прочный сук. Мгновение — и он уже сидел на нем верхом. Отсюда, с этой своеобразной смотровой площадки, обзор гораздо лучше, и младший сержант мог теперь заглянуть даже за прибрежный кустарник. Но ничего утешительного он там не увидел.
— Дело, брат, дрянь… Похоже, что в Пермь я уже не поеду.
— Думаешь, еще полезут? — настороженно спросил Ставницкий.
— Тут и думать нечего. Их там как саранчи. А застава уже горит, — Новиков озадаченно потер лоб. — Да, заваривается каша.
— Что же теперь делать, Алексей? Новиков ответил вопросом:
— А ты как думаешь? Приказа отступать нам не было. И, наверно, не будет.
— Значит, стоять.
— Вот именно. Будем стоять насмерть. Давай, Коля, на заставу.
— Она же горит…
— Все равно. Нужны патроны. Еще ящик патронов. Понял?
— Слушаюсь!
Проводив солдата, Новиков влез на свою «смотровую площадку» с пулеметом, так как оттуда он мог стрелять на более дальние дистанции. Выстрелы гремели по всему участку заставы. По-прежнему шелестели над головой снаряды и мины. Но теперь разрывы ложились все ближе к берегу, гитлеровцы явно пытались нащупать огневые точки, которые мешали их переправе.
Пристроиться с пулеметом на дереве было непросто. Сломав перед собой несколько веток, он хорошо разглядел тот берег и скопление фашистов за кустами. Целился долго. Потом так же долго не снимал палец с крючка, нажатого до отказа. Когда диск, сделав полный оборот, опустел и пулемет умолк, из-за Буга донеслись приглушенные расстоянием крики. Фигурки, только что толпившиеся у берега, рассыпались по полю.
Но «ответ» ждать долго не пришлось. Вот уже одна, вторая мина упала в дубовой роще. По стволам защелкали осколки и пули. Били из автоматов, с дальнего расстояния и неприцельно, по площади, однако и такой огонь представлял опасность. Опять искать защиты у дуба? Прятаться в его дупле? Что ж, пожалуй. Для одного бойца не такая уж и плохая крепость.
— Товарищ младший сержант… Алексей. Помоги… Новиков вздрогнул. Ставницкий? Ранен? Младший сержант огляделся. Из неглубокой лощины к нему полз повар. Еще не распечатанный, полный патронов ящик он с трудом волочил за собой. Доски ящика почернели и обуглились.
— Выхватил все-таки… Из огня выхватил, — еле слышно проговорил Ставницкий.
— Коля, ты ранен? — Новиков бросился к солдату, обхватил его за плечи.
— Я сам…Возьми только ящик… Мне уже не под силу…
— Куда ранило? Надо перевязать…
— Все… Мина… Тебе теперь одному придется…
— Коля!
Ставницкий высвободил руку, державшую ящик, еще чуть-чуть прополз к дубу и, внезапно и как-то очень глубоко вздохнув, затих.
— Коля, Коля! Он уже не ответил.
Это была первая смерть, которую Новиков в этот день видел.
Суетливыми движениями рук младший сержант расставил сошки пулемета, направив его в сторону реки. Там, на воде, уже чернели округлые бока резиновых лодок, холодно, неярко поблескивали макушки касок, мелькали среди брызг лопасти весел.
Новиков ударил по лодкам короткими, прицельными очередями. Сначала потопил переднюю. Потом, шумно выпуская воздух, вместе с солдатами опрокинулась и следовавшая за ней. Он перенес огонь на остальные. Вываливаясь из лодок, тяжело шлепались в воду и тут же исчезали в ней раненые и убитые, и лишь немногие, бросив оружие и отчаянно взмахивая руками, плыли обратно, к берегу.
— Это вам за Ставницкого! — Оп вытер лицо, залитое потом.
В дупле было душно, пахло пороховыми газами, от накалившегося ствола растекался перегретый, смешанный с гарью воздух. Но из дупла не высунуться. Фашисты заметили, откуда бьют по их переправе, и теперь вели уже прицельный огонь. По роще снова ударили минометы. Закружились срезанные осколками листья, полетела свежая щепа. На траву, рядом с дуплом, бурой трухой сыпалась отбитая со ствола кора.
Огневой налет продолжался около часа. Вслед за ним возобновилась переправа, третья по счету. И снова заговорил пулемет Новикова. И опять захлебнулась в мутной воде Буга атака гитлеровцев.
Над рекой воцарилась тяжелая тишина. Она была хуже боя. Что еще предпримет враг? Какие силы бросит в атаку? Ударит опять в лоб или изменит тактику? Томительно текло время. Как хотелось, чтобы подоспела подмога! Но откуда ее ждать, если там, в тылу, тоже идет бой?
Последняя атака началась под вечер. Фашисты скопились за рощей. Выпустили несколько мин, переждали, потом еще. Одна мина взорвалась у самого дупла. Спину и плечи точно обожгло кипятком. По коре дуба змейкой поползло пламя. И тогда, предчувствуя успех, гитлеровцы разом вскочили и, стреляя из автоматов, ринулись к дереву.
Новикова едва вытащили из дупла. Он терял сознание.
— Переправить на тот берег! — распорядился офицер.
Пограничника дотащили до Буга, бросили в лодку. Приволокли в здание монастыря. Офицер попытался допросить пленного.
Алексей так и не разомкнул губ.
Схоронили Новикова служители монастыря. По древнему обычаю в могилу положили Алексея без гроба. Как воина, погибшего на поле брани.
Сегодня эта граница спокойна. Но тот факт, что лежит она теперь между двумя дружественными государствами, отнюдь не означает, что именно здесь не попытаются нарушить ее лазутчики. Расчет ведь бывает и такой: авось здесь менее бдительны, удастся и проскользнуть. Отчего бы и не рискнуть, не попробовать? Пограничники это учитывают. И они всякий раз уходят в дозор, настроив себя на вполне вероятную возможность встречи с врагом. С этим же настроением они отмеряют за ночь не один километр вьющейся вдоль границы тропы, угадывая ее либо на ощупь, либо каким-то своим особым чутьем. С этим же настроением они часами лежат в засаде, мокнут под дождем, от которого даже в их добротной одежде к рассвету не остается ни одной сухой ниточки, до боли в ушах вслушиваются во все многообразие звуков, которыми наполнена пограничная тишина.
А если вдруг тревога, то каждый стремится попасть на свой рубеж как можно быстрее и перекрыть его не позже расчетного времени.
Боевые тревоги здесь хотя и не столь уж часты, но застава живет их ожиданием. Команда «В ружье!» поднимает солдат, отдыхающих ночью в казарме, всякий раз внезапно и никогда — неожиданно. Пограничник, рассказывая об этом, употребит именно это слово — «внезапно». Он не назовет тревогу неожиданной потому, что на собственном опыте убедился: ею может обернуться любая секунда.
Вечером на заставе начинаются новые пограничные сутки. И служба по охране границы, и учебные занятия, и вся жизнь этого небольшого, внешне даже кажущегося обособленным гарнизона течет по иному плану. Иначе распределены на новые сутки силы и средства заставы, неизменным осталось лишь одно — боевая задача. Капитан Олейняк на боевом расчете сформулировал ее так:
— Личному составу и впредь не допустить безнаказанного нарушения государственной границы. Каждому солдату проявлять высокую бдительность, действовать четко, смело и решительно…
Сумерки опускаются над границей. Тускнеет опаленное солнцем небо, расплываются на его фоне очертания наблюдательной вышки, часовой, прохаживающийся по ее верхней площадке, все чаще поглядывает вниз, готовясь вот-вот сойти на землю. Из группы солдат, собравшихся под акацией покурить, — ночью, в наряде, уже не сделаешь ни одной затяжки — почти незаметно, бочком выскальзывают те, кому пора собираться на службу. Надо в последний раз проверить оружие, осмотреть постовую одежду да еще заглянуть на кухню. Электрические котлы и титан действуют там, можно сказать, круглосуточно, подкрепиться у повара всегда найдется чем.
Дежурный все чаще поглядывает на часы. И вот он уже стучится в комнату начальника заставы:
— Товарищ капитан, очередной наряд к получению задачи на охрану границы готов.
Капитан Олейняк, еще не дослушав рапорт, порывисто встает из-за стола, надевает фуражку и, привычно расправив под портупеей гимнастерку, следует за дежурным. На ходу, как бы между ирочим и тоже лишь в силу привычки, приглаживает свои черные, короткие, аккуратно подстриженные усы. Потом, между делом, Олейняк расскажет, как решил обзавестись ими еще в пограничном училище. Досталось же ему тогда от офицера-воспитателя, пока последний не узнал, что дело тут вовсе не в подражании моде. У курсанта Олейняка имелась на то особая причина. Он был очень похож на своего отца, так говорила мать, потому что Иван никогда в жизни отца не видел. Для полного сходства недоставало только усов. Парень еле дождался той поры, когда стало возможным их отрастить, — уж очень хотелось ему повторить живые черты отца, не вернувшегося с войны. Когда в училище узнали действительную причину, его поняли и оставили в покое…
Перед тем как поставить наряду задачу, Олейняк спросил солдат, хорошо ли они себя чувствуют, отдохнули ли перед службой, все ли захватили с собой — запасные магазины к автоматам, ракетницу, телефонную трубку…
В наряд уходит на этот раз и ефрейтор Комаров. Сейчас его черед стеречь пядь земли, за которую сражался Алексей Новиков. Я смотрю на подтянутого, сосредоточенного солдата, и в памяти снова проходит недавняя поездка к Бугу, взволнованные слова на месте боя у дуба-великана, рассказ Владимира о себе. И как-то по-иному, необычно понимается много раз слышанная фраза: «Уходит на охрану границы». И хочется вместо нее сказать: «Уходит на охрану страны…»
Владимир Комаров — тоже из Перми. Станция Кын, на которой жил до службы Алексей Новиков, рядом с городом. Именно туда он посылал свою последнюю карточку на память родителям — Анне Дмитриевне и Александру Ивановичу.
— Когда в Перми узнали о подвиге своего земляка, многие из города туда ездили, особенно мы, молодежь, — рассказывал Комаров, — а потом стало традицией посылать служить на эту заставу пермяков. Вот и меня послала Пермская комсомольск