— Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует!
Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что интересное для себя я подметил — напор Матузного.
Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые аргументы, которые приводили Нарыв и его группка.
— А тут таких много, — продолжал Малюга.
— Каких? — спросил я с интересом.
— Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я, вот, тоже не знаю.
— Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал. Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо.
Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и рявкнул:
— Тихо, я говорю!
Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих — заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные.
— Так, значит, с решением вы, как с Лазаревым быть, я смотрю, подкачали.
— Как это, подкачали? — удивился Мухин.
— Так. Не можете к общему знаменателю прийти.
Тут со всех сторон, и от «саботажников», и от «официальщиков», как я окрестил для себя эти две группы, стали лететь недовольные выкрики.
— А чем это тебе не нравится, чего мы предлагаем?
— У тебя, Сашка, другие идеи есть? У меня вот нету!
— Надо, все ж, жалобу. Так правильнее всего будет.
— Послушайте, — поднял я две руки, но рокот остановился не сразу, — послушайте, я говорю. Тихо!
Не сразу, но я все же смог утихомирить погранцов.
— Значит, слушайте, — продолжил я, когда крики и рокот наконец стихли, — как известно: «критикуешь — предлагай». И я могу и покритиковать, и предложить. Ну как, готовы выслушать?
Сначала несмело, но потом все активнее со всех сторон понеслись одобрительные выкрики: давай, мол, говори.
— Значит, слушайте, что я думаю, — начал я. — С одной стороны, тут есть те, кто хочет дискредитировать Лазарева неподчинением. А также чинить мелкие неурядицы, чтоб подчеркнуть, что с обязанностями своими он справляется плохо. Так?
— Так точно! — крикнул Матузный.
— Ну.
— Так и думаем!
— Да только, — продолжил я, — только забываете вы, что в таком случае, можете подорвать боеспособность всей заставы. Способность ее выполнять свое прямое предназначение — охрану границы.
— Так она и сейчас уже подорвана! — возмутился Матузный. — Уже все идет через хрен собачий!
— Подорвана, говоришь? — улыбнулся я. — А ты что, в наряды не ходишь? Границу не меряешь шагами? Лазарев вторые сутки как начальник заставы, и по-твоему все прахом уже?
«Саботажники» притихли. Принялись переглядываться. Вдруг Матузный снова подал голос:
— Ну, может быть, еще не прахом, но скоро точно будет!
— Обязательно будет, — согласился я, — если с Шишиги бензин слить, как тут кто-то предлагал, а тревожке надо будет на выезд.
Умурзаков, предложивший слить бензин, стыдливо опустил глаза.
— Ну вот! Саша дело говорит! — встал Нарыв. — Я ж говорю — надо жалобу написать! Надо по официальному каналу идти, чтоб все было как надо! Да, Саша?
— По официальному, через полит отдел — долго, — покачал я головой. — А еще, неэффективно. Или все забыли, как Лазарева с Вакулиным сам начальник отряда покрывал?
Нарыв удивленно округлил глаза. А потом медленно, аккуратно сел на место.
В сушилке повисла тишина. Густая, душная, она душила, сдавливала горло.
Все, кто тут был, уставились на меня.
— И чего ж ты предлагаешь? — решился спросить Мухин. — А? Сашка?
Я вздохнул, прочистил горло и офицерским тоном начал:
— Подлянки — детский сад. Лазарев ждет этого. Это повод кого-то сгноить на губе или отправить на самый гиблый участок. Он выставит нас смутьянами перед отрядом. Мы потеряем моральное превосходство и единство.
Пограничники слушали, не перебивая. Казалось, внимали каждому слову. Наученные армией, они подсознательно почувствовали лидера. А мне это и было нужно.
— Да и второй вариант не лучше, — продолжал я. — Как я уже сказал, Давыдов уже покрыл Лазарева раз, когда мы их задержали. Да и политотдел — гиблое дело. Вакулин там теперь свой. Документ утонет, а Лазарев узнает и будет мстить нам точечно. В общем, это долго и ненадежно.
Я сделал намеренную паузу. Обвел всех присутствующих взглядом. А потом заговорил:
— Есть третий путь. Наблюдать. Фиксировать. Анализировать. Лазарев и Вакулин что-то затевают. Я думаю — это не просто вредный начальник. Нам нужно понять, чего именно они хотят добиться. Тогда мы ударим наверняка, зная их слабое место. А пока – внешне безупречная служба. Никаких глупостей. Помните: Шамабад – это мы. Не дадим им нас расколоть. Возьмем все в свои руки. Ведь мы не мелкие хулиганы. Мы не жалобщики и сутяжники. Мы — пограничники. Так давайте и действовать, как пограничники.
Погранцы молчали. Смотрели на меня широко раскрыв глаза. Все сработало, как я и ожидал. Оставалось сделать последний шаг:
— И сейчас я расскажу вам, братцы, — продолжил я, — как мы с вами будем действовать.
«Совещание» в сушилке закончилось через пятнадцать минут после моего прихода. Пограничники, по одному, по двое, принялись расходиться. Ну, чтобы внимания не привлекать.
Когда мы с Уткиным, Нарывом и Канджиевым поднимались по лестнице, нас вдруг догнал Матузный.
— Слушай, Саша, — начал он с улыбкой, — ну ты, конечно, дал. Я знал, что ты балакать умеешь как надо. Но речь ты толкнул такую, что любой депутат на партсобрании позавидует.
Алим с Нарывом переглянулись. Вася вопросительно приподнял бровь. Я молчал.
— Слушай, а что делать-то будем, когда… — Матузный заговорщически втянул голову в плечи и зыркнул на выход в коридор. Продолжил: — Когда соберем информацию?
— А вот когда соберем, — сказал я, — тогда и решим.
Матузный задумался. Покивал.
— Разумно. Ну лады. Давайте, пойду я, пока Черепанов не просек, что мы тут кучкуемся. Да и наряд у меня скоро. Так что — бывайте!
Когда Матузный обогнал нас и исчез в коридоре, я притормозил остальных:
— Братцы. Есть дело.
Все трое: Алим, Уткин и Нарыв переглянулись. Потом с интересом и некоторым замешательством уставились на меня.
— Слушайте сюда, — я приблизился, положил Уткину и Нарыву руки на плечи. Тогда все вчетвером мы образовали кружок. — Надо бы нам кое за кем тоже проследить.
— За кем это? — удивился Уткин.
— А вот слушай, — я обернулся, глянул, не идет ли кто следом. Никто не шел. — Сейчас все расскажу…
— Значит, что мы имеем? — сказал я и глянул сначала на Матузного, а потом на Нарыва. — Давайте сложим все, что мы узнали.
С момента того самого нашего «совещания» в сушилке прошло семь дней. На протяжении этого времени пограничники больше не собирались. Только несли службу.
И стоит отдать должное — несли справно. Хотя и условия этой службы существенно изменились.
Сегодня, после боевого расчета, я все же позвал парней в сушилку. Но позвал далеко не всех. Нас было шесть человек. Кроме меня пришли еще Нарыв, Матузный, Уткин, Канджиев и Малюга.
— Саша, а ты ж говорил, что что-то придумал, а? — спросил Матузный нетерпеливо. — Сказал…
— Придумал. Но не гони коней, — покачал я головой, а потом подался вперед, оперся о свои колени.
Остальные уселись на лавку рядом или передо мной. Слушали. Ждали.
— Значит, перво-наперво — наряды, — начал я. — Последние четыре дня почти по всему участку мы больше чем в двоем не ходим. Укрупненных нарядов на границу почти не отпускают.
— Но они ж все-таки бывают, не? — удивленно округлил глаза Матузный.
— Бывают, — кивнул Канджиев. — Я, как ты, Саша, и просил, старался запомнить, кто укрупненными нарядами в последнее время ходил. И куда ходил. У меня вот…
Оберегая заживающую руку в гипсе, Алим привстал, достал свернутый тетрадный лист. Стал с трудом его разворачивать, показывая остальным свой корявенький почерк.
— Так, — начал он. — Вчера укрупненный был на правом фланге. Ушли вчетвером. Старшим был Барсуков. Позавчера — Левый фланг у красных камней. Пять человек, рабочая группа, их комнех наш новый вел.
— Под предлогом проверки системы, — вспомнил я. — Да только они с собой групповое оружие брали. Пулемет. Точно не рабочая группа — а настоящая засада.
— Да и проблем с системой в тех местах не было, — сказал Нарыв, — все девять сработок отработали нормально. Я был на пяти.
— И до этого, в среду, — продолжал Алим, вчитываясь в свои записи, — у Белой скалы снова укрупненный. Снова Барсуков старшим ходил. Брали пулемет.
— А! В субботу еще засада была! — вспомнил Нарыв. — Укрупненная. Черепанов вел, но Барсукова все равно в наряд засунули. И застава — вхолостую.
Я задумался. Забавно, но меня в последнее время ставили на участки подальше: то у моста часовым, то у Угры дозором ходить. На два дня уходили мы на Бидо конными. Вчетвером. Все было ясно — Лазарев старается держать меня подальше. Чтоб не отсвечивал.
— Видите закономерность? — спросил я.
— Да, — кивнул Нарыв сурово. — Почти по всему участку ослабили наряды. Но вокруг определенных мест — у Белой скалы и Красных камней — наряды укрупненные. Еще у Волчьего камня усиленным ходят.
— Я был в трех таких, — сказал Малюга, — во всех нам предписали передвигаться строго с соблюдением маскировки.
— Угу… — покивал я. — Почти везде надзор за границей оставили, но именно в этих местах шуруют как надо. Так…
У меня уже были определенные мысли относительно того, что же происходит на заставе. И я почти уверен — мысли эти верные. Лазарев с Вакулиным пришли на заставу не просто так. Они ждут здесь Призраков Пянджа. Ждут, потому что, как мне рассказывал Марджара на Бидо, призраки считают, что капсула, которую спрятал когда-то в Бане Абади, все еще тут, на Шамабаде.