— Есть у нас вакантное место помощника начальника заставы «Степная» номер пять. Участок охраны — девятнадцать километров по фронту. Расположена на берегу Днестра, восемь километров до Григориополя. Вокруг степь голая, ни куста, ни двора. Скала над рекой, обрыв, все вокруг далеко видно, и застава, естественно, на сопредельной стороне отлично видна… Как вы?..
И испытующе впился взгляд майора в лицо лейтенанта. Но тот не дрогнул:
— Я согласен, товарищ начальник отряда.
Строгач улыбнулся, кивнул:
— А мы и считали, что вы дадите согласие. Что ж, в добрый час, товарищ лейтенант. Ждите скоро в гости…
Тужлов стал начальником заставы очень скоро — его предшественник уехал за новым назначением. И почти тотчас судьба послала лейтенанту испытание.
С той стороны прорвались нарушители. Тужлов с бойцами обложил их и после двухдневной блокады одного сумел взять. Позвонил лейтенант в отряд, майор ответил:
— Сам приеду.
Через час черная длинная машина начальника отряда вынырнула из клубов пыли на проселке. Лейтенант подбежал с докладом, но майор раньше всего крепко пожал руку:
— Вот твое крещение. Пойдем, покажешь нарушителя.
Пятой на нарушителей «везло» чуть больше, чем другим заставам, но здесь был молодой командир — и комендант участка капитан Агарков, и сам майор Строгач уделяли Тужлову чуть больше внимания, чем другим лейтенантам.
Весной тридцать девятого, когда сообщили со «Степной», что получены данные о предстоящей заброске боевика, капитан и майор приехали и вместе с нарядом легли в засаду. Строгач поставил Тужлову задачу — обязательно взять лодку с боевиком. Вскоре после полуночи заплескали осторожно весла. Два богатыря-пограничника схватили лодку, а она оказалась на веревке, которая тянулась на тот берег. Нарушитель бросился в воду, его скрутили, но лодка скрылась во тьме. Боевик оказался русским белогвардейцем, шел на диверсию.
Уже летом сообщил Тужлов: на той стороне Днестра, против Григориополя, возник пляж. А в городе — воинские части, наверняка их собрались разведывать «королевские пограничники».
— Давайте откроем свой пляж, — предложил лейтенант.
Агарков доложил Строкачу, тот ободрил лукавую выдумку. Желающих купаться с нашей стороны нашлось множество: молодежь на лодках оккупировала пляж с утра до ночи, и пограничникам оставалось только наблюдать за поведением раздосадованных «соседей». Через две недели Тужлов доложил, что они пляж убрали. Майор засмеялся в телефонную трубку:
— Кончайте спектакль и вы…
«Крестники» Тимофея Амвросиевича из спецпополнения уже несли самостоятельную службу: Никольский стал заместителем политрука на заставе № 2 «Парканы», Сидоров работал в отрядной многотиражке «На страже социализма», Брютов был на комсомольской работе.
Полковник (с осени 1939 года) Строкач внимательно следил за ростом своих питомцев: достойным предлагал оставаться в кадрах, давал партийные рекомендации, рекомендовал в училища для строевых командиров и политработников.
Учась на краткосрочных курсах, Василий Никольский стал младшим политруком. Полковник приехал на заставу № 4, минуя комендатуры, вызвал его к себе.
— Почему нарушаете форму? — Ничего не понимающий замполитрука молчал. — Есть приказ о присвоении вам нового звания, а вы… — и подал специально привезенные алые «кубари».
В этот вечер свободные от нарядов пограничники провели вечер с начальником отряда. Сначала устроились в сушилке — только что вернулась иззябшая, в сырой одежде и обуви смена. На глиняном дымоходе сохли галифе и портянки. Все курили и говорили по душам, рассказывали о доме, о планах на дальнейшую жизнь… если не будет войны, давали читать письма матерей, жен, невест и «просто знакомых».
Потом перешли в столовую, поужинали. На столах в тарелках остался нарезанный крупными ломтями хлеб и в блюдцах колотый сахар. Полковник пил горячий чай из кружки. Крошил в сильных пальцах сахар и рассказывал, жевал душистый здешний хлеб, чутко слушал, опять рассказывал, снова слушал.
— От девушки письмо я получил, Тимофей Абросимович, — сказал доверительно Василий, когда все улеглись. (Он произносил отчество полковника на свой лад, в неслужебной обстановке тот любил обращение не по званию.) — Из Ленинграда…
— Не секрет?
— Нет, что вы, пожалуйста!
Хорошее было письмо, товарищеское: сообщала о своей жизни — о работе, прочитанных книгах, просмотренных пьесах и фильмах, интересовалась, что Вася читает, чем интересуется. Сквозь строчки, написанные ученическим еще почерком, проглядывали добрая и чистая душа, пытливый ум. Но особенно тронуло Тимофея Амвросиевича доверие молодого политрука, которого он хорошо знал, любил и ценил.
И, как в большинстве случаев, не ошибся в человеке.
Очень скоро он посетил заставу Тужлова, и тот признался:
— Одному, Тимофей Амвросиевич, тяжело жить.
— Не хочешь ли жениться?
Покрасневший Тужлов пробормотал что-то не очень понятное.
— Сейчас в отпуск нельзя, сам понимаешь почему. А потом поедешь, дадим из штаба замену. Зачем отпуск, Василий Михайлович, добрый розум говорыть: любощи не вкажешь. Но если ты еще в местную не влюблен, езжай, друже мий, и вези жену оттуда.
Говорилось с мрачноватым юмором, лукавым, перенятым от отца украинским подтекстом, который вольно или невольно брал в свою речь Строкач, когда бывало горьковато на душе.
После давно ожидаемых и подготовляемых летних событий 1940 года Тужлов поехал не куда-нибудь, а прямехонько в Москву и привез жену, только успевшую закончить десятилетку, из столицы…
К августу сорокового особенно стремительно неслось время в отряде. Только некоторые старшие командиры в штабе оказались привлеченными к разработке операции: начштаба майор Фадеев, его помощник майор Медведев, один из разведчиков, капитан Цыганов.
В штабной работе полковник Строкач сам разбирался отлично, высоко ее ставил и требовал от подчиненных филигранности, четкости в разработке операций; приблизительности в работе, расхлябанности, недисциплинированности не выносил, и в таких случаях ему изменяла обычная корректная сдержанность. Полковник вспыхивал — впрочем, самое большее, что он себе позволял, — повышать голос.
Но вот обнаруживается, что проштрафился штабной командир. Из штаба погранвойск округа пришла директива: для лучшей охраны границы там, где ее участки плохо просматриваются, натянуть нити между кустами. Это выполнено не было. Вызванный для объяснений начальник строевого отделения пренебрежительно сказал:
— Незачем такими пустяками заниматься. Ерунда это. Другие дела поважнее есть…
Полковника, который почти ежедневно бывал на границе, искал неутомимо новые методы ее охраны и ценил все новшества, даже подкинуло:
— Откуда у вас такое высокомерие? Это очень простой и эффективный способ распознавания места, где прошел нарушитель. Вы не дали себе труда понять и сочли пустяком. А кроме того: есть же приказ, который, как известно, не обсуждается. Идите и обдумайте все всерьез…
Ночью, накануне дня, к которому в отряде долго и тщательно готовились, стало известно: все обойдется мирно, румынское королевское правительство приняло все условия, территория Бессарабии будет очищена в течение трех суток. Начальнику пограничного отряда полковнику Строкачу предстояло подписать соответствующий документ от имени советской стороны.
На той стороне, возле моста через Днестр, соединяющего Тирасполь с Бендерами (совмещенный автогужевой и железнодорожный, дореволюционной постройки), поставили стол, стулья.
А близ старой крепости, на холмах, возле дороги, по берегу стояли толпы молчаливых людей. Ждали. Их отгоняли жандармы, они разбегались и вновь сходились неподалеку. Из крепости высыпали солдаты без оружия — тоже глядели, что происходит у моста. С нашей стороны, кроме комиссии и часового, возле никого не было; мост и берег были пусты, чтоб не обвинили нашу сторону в демонстрации силы.
За столом комиссии заседали советские и королевские представители; жарко палило солнце; тихо плескался о быки моста Днестр; неподвижно и молча ждала толпа на том берегу.
Но вот все встали из-за стола и высокий, видный с обоих берегов советский полковник поднял руку.
И тотчас все переменилось.
На румынской стороне появились над толпою красные знамена, флаги: «Да здравствует Советский Союз!» Там запели, закричали, двинулись к мосту. С восточного берега понеслись по нему нетерпеливые машины — отрядные грузовики, бронеавтомобили, тачанки, а впереди всех юрко шмыгнула на ту сторону «эмочка».
Полковник Строкач проводил ее внимательным взглядом и поехал на бывший пограничный пикет королевства. Все здесь брошено, кроме оружия. Красноармейцы приветствуют начальника отряда, ведут в кухню, канцелярию. Остались на стенах столовой фотографии малолетнего короля Михая, королевы-регентши Елены. Их изображения на брошенных под ноги тетрадках, журналах.
ЗИС-101 начальника отряда с красным металлическим флажком на радиаторе медленно двигался но дороге, запруженной демонстрантами, отходящими частями королевской армии с оружием и без оружия, военными повозками, крестьянскими возами.
На заднем сиденье лежал, широко разевая рот, огромный сом, поднесенный на берегу рыбаками. Они подошли толпою:
— Примите, чем богаты. Мы вас двадцать лет ждали!.. — И попросили «зирочки червоные».
Полковник предупредил комендантов и начальников застав, выдвигавшихся к новым местам дислокации, что не исключаются провокации, засады, обстрелы. Ничего подобного не было. При виде советской машины люди расступались, кричали «ура!». Бессарабцы, служившие в королевской армии, спрашивали: «Что нам делать?» — «Идите домой!» — ответил полковник. Они складывают где-нибудь в стороне оружие, срывают коричневые погоны, расходятся по домам. Дети смело подбегают, просят у «дяди-товарища» «зирочку». Красноармейцы раздают алые звездочки с фуражек. Предприимчивые хозяйчики в городках и местечках уже украсили свои заведения новыми вывесками: «Парикмахерская „Революция“», «Пекарня „СССР“, Моисей Зельцер и сын», «Ресторан „Ленинград“, Логин Чекченев и Кº»… Улыбается полковник Строкач.