— Говорите, убивать не надо никого. Но у вас был автомат и браунинг с четырьмя обоймами. Все это для игры в футбол?
Человек молчит. Садится, снова встает:
— Будет мне прощение, гражданин генерал? Ведь никого не убил. Можно сказать, вина только в том, что сам не явился с повинной. За это готов отвечать.
— Уведите его, — устало, как после тяжелой физической работы, говорит Сергей Ильич.
Как всякий настоящий политработник, генерал Гусаров убежден: в тех случаях, когда кто-то оступился, полетел под откос, виноват не только он, но и те, кто вовремя не разглядел в нем какой-то изъянчик, выверт, червоточину, не поправил, не пришел на помощь.
А вот приводят к Сергею Ильичу человека, у которого побудительными причинами для ухода в другой лагерь были интересы более глубокие.
В 1943-м на своей родине в Молодечненской области семнадцати лет пошел на службу в 13-й батальон войск СД националист Иван Филистович. Участвовал в карательных операциях. А когда немецких захватчиков и их пособников вышвырнули с территории СССР, Филистович сражался в Италии против местных партизан и союзнических войск.
Через год после войны он в Париже связался с антисоветским «Белорусским центром» и пять лет работал в этой организации. Был завербован и после обучения в американской разведшколе города Бад-Верисхофена в ФРГ выброшен в Белоруссии, в Ильянском районе, где родился. Имел задание развернуть антисоветскую националистическую деятельность, создать и возглавить нелегальную вооруженную организацию; все сведения шпионского характера обязался поставлять по определенному адресу в Париж, в упомянутый антисоветский центр.
— Долго действовали? — спрашивает Сергей Ильич у остроглазого темнолицего человека с хищным волевым лицом.
Тот обескураженно махнул рукой.
— Сорвался на первой же вербовке…
Генерал Гусаров торжествующе усмехается: у этого националиста союзников не отыскалось.
Да, так получается: миллионы мальчишек учатся, вступают в пионеры и комсомол, идут работать на заводы и в колхозы, а начинается война — оказываются в танках, за пулеметами, на оборонных заводах. Из этого прекрасного поколения, воспитанного всем строем нашей жизни, выламываются людишки, которым наплевать на высокие идеалы их поколения, на судьбу Родины — им лишь бы вырвать себе собственную, личную обустроенность. Вялые, куцые запросы мещанства питают индивидуалистов. Националистическая зверушечья ограниченность тоже ведет в лагерь врагов Советской Родины.
Сердечный, чуткий к людям, самозабвенно отслуживший три десятка нелегких лет в пограничных войсках, генерал Гусаров становится каменно-непреклонным, когда затрагиваются исповедуемые им принципы.
В Западной Украине бандеровское движение шло на убыль. Оно было разгромлено не только превосходящей военной силой, но и терпело идеологический крах.
Потерпевшие поражение оуновцы могли теперь действовать только «боивками» — группами от двух-трех до десяти-двадцати человек. По преимуществу в эти «боивки» входили оголтелые палачи, на счету которых было много невинных жертв.
Каждое утро в Политуправлении погранвойск страны появлялась сводка за истекшие сутки. Каждое утро начальник Политуправления генерал Гусаров не начинал свой рабочий день, не прочтя сводки.
Наибольший процент потерь по-прежнему проходил по Украинскому пограничному округу.
…Убиты в селе на Волыни две девушки-комсомолки и девочка-пионерка, трупы брошены в костер и обуглены; действовала «боивка» из трех человек.
…Убито двое солдат-пограничников, тела повешены, вспороты животы.
…Трое солдат внутренних войск, попавшие в плен к бандеровцам, запряжены в сани (летом) и замучены до смерти.
Так почти каждый день.
Звонит начальник погранвойск Закарпатского округа генерал Мироненко. Стало известно, что надрайонный проводник (руководитель ОУН промежуточного звена между районом и областью) по прозвищу Зеленый начал колебаться. Многолетняя лесная звериная жизнь в сырых тайных ямах-«схронах» привела к тому, что он заболел туберкулезом. Кстати, на днях в Черновицкой области обнаружили «схрон», в котором находились трое мужчин и женщина, жена одного из бандитов. В этой затхлой норе родились и выросли двое детей — полутора и трех лет. Ничего, кроме звериных чащоб, они не видели и смотрели на советских офицеров и солдат, как лесные зверьки, вылупив глаза.
— Петр Никифорович, — говорит Гусаров, — этих ребятишек, пока родители находятся под следствием, определите в хороший детский дом и берегите, чтобы оуновцы их не выкрали и не утащили снова в лес. Что же касается Зеленого, очень важно продемонстрировать ему и подобным: пока они ведут жизнь зверей в лесных «схронах», настоящая жизнь проходит мимо них. И своих детей они обрекали на то же самое.
— Сергей Ильич, для начала мы покажем ему фильм «Тарас Шевченко», — говорит генерал Мироненко. — Я недавно смотрел и до сих пор под впечатлением игры Бондарчука. Пусть бандеровец задумается, кто является истинным наследником Тараса Шевченко: мы, интернационалисты, создатели нового общества, или националистическое отребье, всегда служившее черт знает кому, но только не украинскому народу.
— Очень хорошо! — живо отзывается генерал Гусаров. — Вижу, закваска старого политработника сильна в вас по-прежнему. Держите нас в курсе ваших дел. Я ожидаю хороших вестей.
И в самом деле, умел заглядывать в суть сложных общественных процессов пограничник, комиссар двадцатых годов Сергей Гусаров. Зажужжал особым своим голосом телефон ВЧ, и бодрый, ясный голос генерала Мироненко прорвался через полторы тысячи верст:
— Бандит Зеленый вышел. Показали ему тот фильм. Рыдал несколько часов, проклиная себя и тех, кто потащил его на бандитский путь. Согласился обратиться к бандитам с разоблачением главарей ОУН. У него туберкулез в открытой форме, и он говорит, что хочет перед смертью предостеречь вчерашние соратников не повторять его ошибок.
— Пусть его здоровьем займутся лучшие врачи. Для этого человека еще не закрыта дорога в общество — верю, что мы сможем вытащить его из националистической ямы. Нет и неизлечимых физических недугов. Я верю в могущество нашей науки, — говорил Сергей Ильич, в эти минуты забывший за делами о приговоре, который был вынесен ему самому, или все же начинавший ему вопреки надеяться…
Какие бы личные нравственные тяготы ни удручали Гусарова, его ни на минуту не покидал живой интерес к службе, людям, жизни.
По-иному не мог жить комиссар Гусаров. Множество людей шло к нему по служебным делам, с личными заботами. И всегда этот тяжело больной человек терпеливо и добро выслушивал каждого. Он не просто принимал участие в чьем-то деле или интересовался чьей-нибудь судьбой — Сергей Ильич умел словно вживаться в другого человека и вместе с ним за время общения принимать решение. Порой оно бывало не в пользу просителя, но и тогда Гусаров стремился убедить его в разумности принятого решения. Не любил поэтому решать вопросы по бумаге, в отсутствие человека, обратившегося к нему. Живое слово, личное общение всегда составляло для него основу взаимоотношений с людьми.
Его распоряжения выполнялись лучше и охотнее, быть может, потому, что не было в них начальственной непоколебимости, а присутствовало желание одного человека убедить другого в нужности исполнения.
— Товарищ Сухов, я вас прошу…
— Иван Александрович, о важности этого вопроса мы с вами уже толковали…
— Это неправильно, товарищ Сергейчук, сделать необходимо вот так… — принимался доказывать, почему его распоряжение правильно.
Особый дар убеждения не врожденное качество коммуниста, а то, что он должен воспитывать в себе, — так считал генерал Гусаров.
Родился Сергей Ильич Гусаров в Москве, на Чистых прудах. Отец был рабочий, машинист, водил поезда. Что-то с ним случилось: то ли несчастный случай в мастерских, то ли в японскую войну голову сложил, а по другим рассказам Илья Гусаров и его жена умерли оба от чахотки. Во всяком случае, мальчишкой лет шести Сережа очутился уже в Смоленске у дяди. Учился даже в гимназиях — губернской, а потом в городе Дорогобуже. В 1916 году, после шестого класса, выбыл, не закончив курса учения, потому что опекун-родственник умер. Раньше чем стать чернорабочим на лесопильном заводе, хлебнул и беспризорщины. Взяла доброго и смышленого подростка на воспитание жалостливая трудовая семья — ее глава работал на лесозаводе Богданова в Смоленске.
Февральская революция застала 16-летнего Сергея подручным рамщика на лесопильном заводе Долгорукова. В октябре хозяин сначала из господина стал гражданином, а вскоре и вовсе исчез с горизонта. А через год, в конце 1918-го, Сергей записался добровольцем в Красную Армию. Попав в 25-й автоброневой отряд Западного фронта, воевал поначалу бойцом, а потом помощником адъютанта отряда против контрреволюции, выкрашенной в одинаковый ненавистный цвет: белогвардейцев, белополяков, белолатышей. С таковой должности впервые оказался в военном госпитале — в одном из боев контузило. После излечения Гусарова направили в 34-ю пограничную бригаду войск ВЧК в Иркутск. Здесь в боях с бандой Шубина снова был ранен и лечился, правда, тоже недолго, потому что по молодости все раны казались легкими и заживали быстро, да и валяться по лазаретам было недосуг.
Война, а потом жестокая борьба с контрреволюцией и бандитизмом не только кидали его, работника ВЧК, в дальние районы республики, но и возвращали в милые смоленские, тверские, белорусские края. В 1922 году в Смоленске красноармеец 19-го Богучарского полка ОГПУ Сергей Гусаров стал членом партии, а вслед за тем и политруком, комиссаром в пограничных отрядах.
В Белоруссии познакомился Сергей с девушкой. Ее отец и мачеха, богобоязненные обитатели местечка, запротестовали против встреч дочери с «красным комиссаром». Отец однажды попытался с помощью палки урезонить непослушную дочь — шрам на ее плече с той поры остался на всю жизнь…
Сергей вспоминал семью, десяток лег назад приютившую его, голодного и холодного юнца. То были настоящие пролетарии, начисто лишенные жалкой национальной ограниченности. Молодой комиссар возмущался и доказывал Дориному отцу, что он не имеет права рассуждать так, будто не было революции.