— Есть. Что за гражданский парень с девицей гуляют на вашей заставе?
Увидев, как отчужденно посмотрел на него Зимин, Степанчиков уже мягче пояснил:
— Здесь все-таки граница рядом.
— Эти парень с девицей, как вы изволили выразиться, родились на заставе, — сказал Зимин. — Парень, к тому же, не гражданский, а лейтенант — сейчас в законном отпуске. — Помолчав, добавил: — Это мои дети.
Степанчиков покраснел:
— Извините.
Зимин не ответил. Долго смотрел в окно, успокаиваясь. Перевел хмурые глаза на смущенного Степанчикова, сказал официально:
— Традиционное пограничное гостеприимство обязывает меня пригласить вас в столовую.
От обеда майор Степанчиков отказался, попросил отвезти на соседнюю заставу.
Когда «уазик» со Степанчиковым вырулил на дорогу, Зимин позвонил соседу, что к нему вот-вот приедет майор Степанчиков. Нет, звонил он вовсе не для того, чтобы начальник соседней заставы лейтенант Филимонов успел соорудить в некотором роде «потемкинскую деревню».
— Володя, я знаю, какой ты кипяток, — сказал Зимин. — Об одном прошу тебя — не взрываться. Мне, конечно, легче было с ним разговаривать — звания у нас одинаковые, а ты лейтенант. Тебе с майором сложнее толковать. Возьми во внимание: Степанчиков из-за учебы в академии давно оторвался от границы, от общения с солдатами, потому на басы усиленно нажимает... Ну да ты сам этой болезнью переболел. Так что — не кипятись в случае чего.
— Понятно, Петр Андреевич.
— Как отстрелялись вчера?
— Вроде нормально отстрелялись. Только новички опять подвели.
— Это известное дело — сами бывали новичками... Я для тебя припас новость получше: сегодня утром твой приятель с сестрицей нагрянули.
— Лена и Санька? — обрадовался Филимонов.
— Точно! Только теперь он не Санька, теперь он товарищ лейтенант!
— Дела-а... На станции-то хоть встретили?
— Не довелось, Володя, — со Степанчиковым на линейке был. Ну, да они и сами дорогу хорошо знают... Хотел тебя с супругой пригласить в гости, но вынужден отложить: полагаю, дня два-три тебе не до гостеваний будет.
— Пожалуй. Но ничего, мы наверстаем. А может, Лена с Санькой ко мне заявятся?
— Увидим по обстановке. Ну, будь здрав! Еще раз прошу: не кипятись, пожалуйста.
— Есть не кипятиться! Тете Тасе привет!..
На границах Советского Союза наберется не один десяток застав, с начальниками которых Петр Андреевич Зимин, несмотря на равное служебное положение, мог разговаривать так, как это было сейчас с лейтенантом Филимоновым, — чисто по-отцовски. За немалые годы пограничной службы многие лейтенанты в свое время побывали у него в заместителях, и каждому помог он встать на крепкие ноги, передал, не скупясь, самое ценное, что накопил за жизнь, — свой опыт и знания... В заместителях по боевой около трех лет ходил у Зимина и лейтенант Филимонов, принявший недавно соседнюю заставу. Вроде бы неплохо освоился со своим новым положением, но временами срывался — особенно когда имел дело с теми из поверяющих, которые высокомерно начинали поучать молодого начальника заставы. После каждого такого филимоновского срыва следовало строгое внушение командира части подполковника Дементьева: это безобразие, когда молодежь дерзит старшим!.. По этой причине и с присвоением очередного звания вышла задержка.
Вот поэтому Зимин упрямо твердил Филимонову: не взрывайся, не кипятись. Самого Зимина уже давно никто не поучал, да и поверяющие у него бывали редко, справедливо полагая, что старый ветеран и заслуженный человек без них хорошо знал, что и как надо делать.
Зимина совершенно не волновало, что доложит Степанчиков в политотделе, — там хорошо знали и Зимина, и дела на заставе. Проводив майора, Зимин с головой окунулся в нескончаемые заставские заботы.
После боевого расчета Зимин, прихватив своего заместителя лейтенанта Бабкина, вернулся на квартиру. Тася, жена его, с дочерью накрывали праздничный стол.
Петр Андреевич на короткий миг остановился у порога и удивился: смотри ты, пожалуйста, Ленка-то его и в самом деле стала взрослой. Он привык видеть ее худенькой, угловатой, нескладной. А тут вместе с матерью, еще стройной, но все-таки заметно огрузневшей, домовито суетилась не какая-то голенастая девчонка, на которую можно прикрикнуть, чтобы не путалась под ногами, а этакое, прямо сказать, симпатичное создание. Такое славное, что и верилось-то c трудом, будто он отец этой взрослой девушки, у которой знакомым было разве только лицо, да и оно с тем привычным, детским, сохранило лишь отдаленное сходство: вздернутый нос-пуговка выпрямился, стал тоньше; на округлившихся щеках появились ямочки — раньше они только намечались, а теперь были точь-в-точь, как у Таси лет двадцать пять назад; тонкие в детстве губы как бы припухли чуточку; на смену жиденьким льняным волосишкам, которых когда-то едва хватало на косичку-хвостичку, выросли такие, что Лена теперь сооружала из них на затылке что-то сложное, вроде золотистой короны... И неужели это ее, счастливо повизгивающую, подбрасывал он к потолку? И неужели это она спрашивала когда-то: «Два пальчика да еще один — это будет три, да, папочка?» А теперь уже без пяти минут инженер-экономист!
Петр Андреевич мельком взглянул в сторону сына. Тот, облокотившись о подоконник, задумчиво смотрел в окно. В Саньке особенных перемен не произошло вроде бы — отец уже привык видеть его военным, правда в курсантской форме. Сейчас Санька курил, но впервые — открыто. Заметив остановившегося у порога отца, сконфузился, спрятал папироску в кулак и стал еще серьезнее...
Да, пришло такое времечко, что собственных детей неудобно называть детьми... Петр Андреевич и дальше с грустинкой размышлял бы в этом направлении, но перед ним выросла Тася с тарелками в руках:
— Чего остановился? А где Никитич?
Это особенность у Таси — она не умела задавать по одному вопросу.
— Где же быть ему в это время? На складе — на завтра продукты повару отпускает, — ответил Петр Андреевич. — Сейчас придет.
— Ну проходите, проходите!
Она была властной, его жена: подчиненным Таси становился каждый, переступивший порог квартиры.
— Что ж, Сергей Николаевич, пошли. — Петр Андреевич пропустил вперед Бабкина. — Приказ есть приказ.
— Постой, постой! — вдруг спохватилась Тася; она было прошла вперед, но не поленилась вернуться. — Что же ты, Сережа, в холостяки играешь? А Тамара где?
— Марину укладывает.
— Отговорочки! Маринка у вас в двадцать два засыпает, а сейчас и двадцати нет. Пусть идут обе. Не помешает ваша дочка нашему празднику!
Такая вот она, Тася...
— Есть привести обеих! — козырнул Бабкин.
Он привел их через десяток минут. Маринка еще с порога объявила.
— Я не хочу спать!
— Правильно, Маринка. До твоего отбоя еще два часа, — серьезно поддержала ее Тася. — Садись за стол, будешь нашей дорогой гостьей.
Тамара подхватила Маринку на руки и села рядом с Леной. Они были ровесницами, но Тамара все-таки казалась постарше Лены, посолиднее.
Бабкин направился к Саньке. Приземистый, невысокого роста Бабкин держался уверенно, размашистым движением отставил стул, плотно утвердился на нем... По-юношески стройный и худенький Санька старался казаться солидным и серьезным: морщил лоб, хмурил выгоревшие брови, но нет-нет да косил глаза на новенькие звездочки — еще не привык к своему лейтенантскому положению.
Появившийся вскоре старшина Благовидов, полноватый и седеющий, — в подразделении все его называли Никитичем — соседом по столу тоже избрал человека подходящего возраста — начальника заставы. Хозяйка квартиры не стала упрекать старшину, как это было с лейтенантом Бабкиным, что он «играет в холостяка» — жена его с двумя сыновьями-школьниками жила в районном городке, работала бухгалтером в какой-то конторе, приезжала сюда с ребятами на выходные дни да в отпуск, который брала всегда в разгар ягодного и грибного сезонов. Благовидов на заставе жил один, и по этой немаловажной причине выглядел не совсем ухоженным — китель в складках, на коленках давно не глаженные брюки пузырились.
Как только Благовидов опустился рядом, Петр Андреевич поднялся из-за стола, с громким выстрелом откупорил бутылку шампанского, сначала налил женщинам — хозяйке, Тамаре, Лене, потом мужчинам:
— Итак, дорогие мои, как говорится, нашего офицерского корпусу прибыло, появился в нем лейтенант Зимин Александр Петрович. — Выпрямился, поднял искрящийся фужер. — За начало пути, Саня, за офицерскую службу твою, за то, чтобы ты пошел дальше отца!
— Постараюсь, папа.
Тася со вздохом посмотрела на сына, медленно провела под глазами пальцем — откуда-то непрошеная слезинка вдруг появилась...
Все принялись закусывать. Выпив, лейтенант Бабкин отодвинул фужер в сторону — сегодня ему отправлять ночные наряды.
— Может, ты словечко какое скажешь, мать? — спросил Петр Андреевич.
— Что сказать матери? — Тася поднялась, покачала головой. — У каждой матери одно на уме...
А что у каждой матери на уме, сказать не успела, — задребезжал зуммер телефона, «запела коза», как говорят на заставе. Все, кто сидел за праздничным столом, услышали в трубке голос дежурного:
— Товарищ майор, на правом фланге...
Боевая тревога — вот что обозначало это в переводе на более понятный язык.
Бабкин торопливо проглотил закуску, выскочил из-за стола, крикнул жене:
— Посиди здесь, Тамара!
Зимин приказал дежурному:
— Тревожную группу — к месту происшествия, заставу поднять в ружье! — Надел на ходу ремень с пистолетом, фуражку, невесело усмехнулся: — Ничего, сынок, мы еще отпразднуем, обмоем твои погоны!
Поспешно ушел и старшина Благовидов, уж не побежит и по тревоге — это было известно всем: Ивана Никитича давно уже одолевала одышка, не очень-то слушались ноги, — староват стал для такого дела. Но разве может закоренелый пограничник прохлаждаться за столом, пусть даже праздничным, если на заставе объявлена боевая тревога? Пока не вернутся солдаты, старшина будет сидеть возле дежурного, будет поглядывать на приборы, прислушиваться к телефонным переговорам, готовый в любой момент, если дежурный замешкается или растеряется, прийти к нему на помощь...