Когда лодка развернулась и, негромко постукивая мотором, направилась к своему берегу, Петр Андреевич начал сматывать удочки:
— Пора и нам до дому, Саня.
— Клев же такой, ну, папа!
— Килограммов восемь натягали — к чему больше? Да и дела — у нас сегодня инженерный день, надо посмотреть, как мост под КСП строят.
— Ты же выходной взял, — настаивал Санька.
— Не уговаривай, сынок. Дело прежде всего. Мы сюда еще вечерком наведаемся...
3. Два окурка
Вечером они на рыбалку не наведались. И в следующие дни Петр Андреевич не выбрался на озеро. Не пришлось ему посмотреть и на то, как строят мост под контрольно-следовую полосу. Хотя собирался сделать это сразу же по возвращении с рыбалки.
Тася, когда они вернулись с озера, не заглянула, как обычно, в вещевой мешок. Посмотрела на Петра Андреевича и решительно сказала:
— Что-то ты мне не нравишься, Петя. Дай-ка пульс посмотрю, — и, не дожидаясь его согласия, тут же у порога взяла его руку. Через минуту скомандовала: — Марш в постель! На тебе лица нет. Саня, чего смотришь? Помоги отцу разуться — ему нельзя наклоняться.
Петр Андреевич и в самом деле чувствовал себя неважно, но все-таки возразил — больше для порядка:
— Экая ты паникерша, мать! — и опустился на табуретку, протянув склонившемуся Саньке ногу: — Разувай, сынок, выполняй команду матери.
Так вот и уложила Тася в постель Петра Андреевича и сразу же где-то на дальней заставе разыскала по телефону полковника Дементьева. Столько страху нагнала на командира части, что буквально через два часа примчался на санитарной машине сам начальник медицинской службы с гражданским врачом и медицинской сестрой из районной «скорой помощи»...
Петр Андреевич пролежал в постели около месяца, глотая таблетки. Несколько раз порывался встать и приняться за дела, но Тася была неумолимой:
— Хочешь, чтобы я овдовела раньше времени? Хочешь, чтобы дети твои остались без отца?
Тася, как известно, не умела задавать по одному вопросу.
Петр Андреевич взмолился:
— Целый пуд я этих таблеток проглотил, целое ведро в меня вкатили разных снадобий! Ведь должен быть конец!
— Еще вкатят. Лежи!
Спорить с Тасей было совершенно невозможно...
Но всему бывает конец. Пришло такое время, когда медики сказали:
— Теперь можно приступать к работе. Можно, да осторожно: по тревоге не бегать.
— А не рано? Не повременить бы хоть недельку? — усомнилась Тася.
Петр Андреевич не выдержал, возмутился:
— Ну знаешь, дорогая женушка! Надоело твое тиранство! Уже пролежни на боках появились!
Он, конечно, малость преувеличивал насчет пролежней...
Приступив к работе, Петр Андреевич заметил, что очень уж внимательно приглядывают за ним и лейтенант Бабкин, и старшина Благовидов, и заставское медицинское светило сержант Барвенко, родители которого были медиками. Бабкин не дозволял бегать по тревоге, Благовидов, у которого среди гражданских в тылу были крепкие связи, добывал творог и сметану — лучшее лечебное средство для сердечников, как он считал, Барвенко при случае напоминал: «Вам пока нельзя ходить быстро и противопоказано волноваться».
Позднее Петр Андреевич узнал, что установки эти его охранители получили от Таси...
Это, конечно, хорошие и правильные слова — «вам противопоказано волноваться». Но только не на пограничной службе выполнимы они. Около девятнадцати позвонил из поселка Горского квартальный уполномоченный:
— У нас ЧП, Петр Андреевич. В заводском клубе на танцах пьяные «волосатики» затеяли драку, поранили ножом хорошего парня, дружинника нашего Васю Егорова. Вряд ли выживет. Ножом орудовал Валерий Казаченко. Знаете такого?
— Как не знать — известный в округе дебошир. Задержали, надеюсь?
— В том-то и дело, что нет. Иначе бы не звонил. Скрылся. Может податься за границу — перспектива-то у него мрачноватая: угрожает высшая мера.
— Ну что ж, подготовимся к встрече.
Вскоре после этого пришла телеграмма из штаба части: заставе было приказано выставить дополнительные наряды и сообщались приметы Валерия Казаченко, которые, к слову сказать, и без телеграммы были хорошо известны всей заставе — этого белобрысого длинноволосого молодца, всегда неопрятного и нетрезвого, не один раз задерживали пограничники в тыловой запретной зоне.
Зимин понимал, что преступник, если он только надумает бежать за границу, попытается это сделать скорее всего на участке его заставы. Дело не только в том, что из поселка Горского сюда вели самые короткие и самые подходящие для преступника пути — параллельно шоссейной дороге вились по сопкам многочисленные тропинки и то и дело встречались плотные заросли кустарника, где в случае необходимости можно хорошо замаскироваться и отсидеться. Но еще и то надо было брать в расчет, что этот участок Казаченко знал лучше других — именно здесь несколько раз задерживали его пограничники то с грибной корзиной, то с рыболовными снастями...
Бабкин вопросительно смотрел на Зимина и ждал, что он скажет — как-никак, а первое слово всегда за начальником.
— Сегодня этим парадом будешь командовать ты, Сергей Николаевич. — Зимин отложил телеграмму в сторону, прихлопнув ее ладонью. — Так-то вот!
— При живом-то начальнике? Как это прикажете понимать, Петр Андреевич?
— Обыкновенно. Допустим, начальника нет — начальник болен. Принимай решение, отдавай приказ.
— Но обстановка-то ведь не учебная, а самая настоящая боевая!
— А не вы ли со старшиной Благовидовым и сержантом Барвенко организовали опеку надо мной? — усмехнулся Зимин, но сразу же стал серьезным. — Самостоятельности тоже надо учиться — я ведь не всю жизнь буду рядом с тобой. Действуй, Сережа, и не теряй времени — оно сейчас не наш союзник.
Как был похож в этот момент Бабкин на Володю Филимонова, бывшего заместителя Зимина и нынешнего начальника соседней заставы. Тот в свое время, когда Зимин в подобной обстановке предложил ему «командовать парадом», так же уставился на него растерянными глазами... Сейчас же, именно в эти минуты, лейтенант Филимонов, теперь левый сосед его, совершенно самостоятельно готовится встретить непрошеного гостя — к нему тоже пришла телеграмма из штаба, и она предупреждала, что преступник может попытаться нарушить границу не только на участке зиминской заставы, но и на правом фланге филимоновской. В точности таким же образом предупрежден и правый сосед Зимина, с той лишь разницей, что его особое внимание обращалось на левый фланг.
— Но перед тем как ты приступишь непосредственно к действию, я все-таки один вопрос задам, — сказал Зимин. — С чего следует начинать?
Бабкин пружинисто поднялся из-за стола, достал из сейфа крупномасштабную карту с участком заставы, размашистым движением отодвинул стул и плотно утвердился на нем. Глядя на карту, заговорил тем не совсем естественным голосом, каким читают:
— Преступника мы знаем, и потому можем предположить, что, где и какие действия он будет предпринимать. Казаченко по нескольку раз в двух различных точках вплотную подходил к контрольно-следовой полосе — вот здесь и здесь. Я не думаю, что участок он изучал специально для будущей попытки прорыва через границу. Но все-таки мог заметить, что граница в первой точке подходит близко к КСП. Триста метров — это не расстояние для молодого парня. Казаченко хотя и не отличается особой сообразительностью, но взять это в расчет может. Правда, местность здесь — ноги переломаешь: сплошь валуны. У второй точки граница подальше, но зато ровное поле, одним рывком можно преодолеть... Именно в районе этих двух точек и надо расположить наши дополнительные наряды. — Бабкин вопросительно посмотрел на Зимина.
— Не поглядывай на меня, Сергей Николаевич. Сказано ведь: командуй парадом! Имей в виду, ты сегодня и боевой расчет проведешь...
Боевой расчет — святая святых на пограничной заставе: он венчает прожитые и на нем же начинаются новые пограничные сутки. Каждый вечер в одно и то же время весь личный состав — офицеры, старшина, сержанты и солдаты — выстраиваются в две четкие шеренги.
Казалось бы, за двадцать пять лет можно привыкнуть к этой ежедневной церемонии, но каждый раз майор Зимин немножко волновался, голос его звучал звонче и напряженнее обычного: все-таки не что-нибудь, а боевая задача по охране государственной границы ставилась.
Приняв от Бабкина обычный рапорт о построении личного состава, он поздоровался, как это полагается, хотя за день и видел каждого по нескольку раз, и скомандовал:
— Лейтенант Бабкин, проводите боевой расчет!
Бабкин встал перед серединой строя. Зимин отошел чуть в сторону, готовый в любой момент прийти на выручку молодому заместителю, если тот растеряется. Но все шло так, как следует быть. Только, может, излишне нажимал Бабкин на голос: не столь ставил заставе боевую задачу, сколь старался получше сдать экзамен. Но вещи говорил правильные. На его месте Зимин, пожалуй, в этих же словах рассказал бы о происшествии в клубе поселка Горского и ожидаемой попытке преступника прорваться через границу, так же потребовал бы от всех нарядов особой бдительности.
Солдаты слушали Бабкина сосредоточенно: может, кому-то из них доведется встретиться с опасным преступником лицом к лицу и не далее, как этой ночью или ранним утром.
Зимин прошелся глазами по строю. Во второй шеренге стояли рядом три неразлучных друга, очень разные по характеру и внешности и в то же время очень похожие — горьковчанин Петя Жуков, москвич Валя Анпилогов, череповчанин Вася Ухов. Ровно неделю назад после боевого расчета эта троица друзей заявилась в канцелярию. Все трое остановились у дверей по стойке «смирно». Стоявший в середине Петя Жуков отчеканил сугубо официально:
— Товарищ майор, разрешите обратиться с разрешения командиров отделений?
— Разрешаю.
— Мы просим вас ходатайствовать перед вышестоящим командованием о направлении всех нас троих для прохождения дальнейшей службы на дальневосточной границе. Вот наши рапорта.