Но служить он хотел бы не здесь, а на более трудной и далекой границе. На зимней практике был в Таджикистане, где застава вознеслась на высоту двух километров, а пограничные дозоры поднимаются чуть не до пяти! Конечно, здешние равнинные места кажутся ему теперь чуть не санаторием. На высокогорной заставе, чтобы нагнуться завязать ботинок, надо столько же усилий, как пробежать в низине километр!..
— Вы правы, во мне еще сохранилась романтика, и я очень рад этому. Но моя мечта попасть на Чукотку или Курилы основана не только на романтике. Я хочу работать с самой новейшей техникой. А при тамошних пространствах по старинке — пеший наряд и собака — просто нельзя. Какой я вижу заставу недалекого будущего? Во многом другой. Мне кажется, заставы укрупнятся численно, и даже, может быть, во много раз, но оснащение будет совсем иным: удлиненные участки станут контролировать лишь локаторные системы, отпадет полностью нужда в пеших и конных дозорах. Главными фигурами на заставе станут специалисты-техники. Да и офицерам нужны уже инженерные знания! У нас в училище введена специальная инженерная кафедра. Начиная с первого курса мы учимся водить автомобили. И, наконец, грамотно разбираться в локаторных системах.
ЖЕНЩИНА НА ЗАСТАВЕ
Одна молодая женщина попросила совета, как ей отнестись к неожиданному изменению своей жизни, которая казалась ей уже такой налаженной.
Письмо пришло из небольшого алтайского городка. Там она родилась, училась, вышла замуж и спокойно, с достоинством ждала возвращения мужа после службы в армии. А он вдруг принял решение навсегда остаться в пограничных войсках.
О границе она знала только, что служба там почетна, порой героична. Но ведь все это никак не может касаться ее, просто жены. Ей-то придется принести себя в жертву, оставить дом, профессию, друзей и все это ради бедного впечатлениями прозябания в глуши!
Что ей было ответить? Я задумалась. Прямолинейная мораль, вроде «куда иголка, туда и нитка», не годилась. Двадцатый век перетасовал многие отношения, в том числе и семейные. Современная женщина чувствует себя вполне самостоятельной, способной на многое. Но стоит ли ей полностью забывать, что прежде чем стать специалистом, мастером, доцентом, депутатом назначение женщины быть женой и матерью? Без исполнения такого естественного долга не сможет существовать никакое общество. Без него нет и простого человеческого счастья.
А вот интересна или нет жизнь пограничницы, дает она что-нибудь уму и сердцу — что ж, пожалуй, расскажу две маленькие истории. И судите сами.
…Это было более тридцати лет назад. Перебегая заснеженный двор между штабом и лазаретом, девочка в кирзовых сапожках и зеленом суконном платье, сшитом из гимнастерки, столкнулась с генералом.
В январе 1945 года окруженные в Будапеште фашистские войска трижды пытались разомкнуть гибельное для них кольцо. На одном из направлений их отчаянный натиск сдерживали пограничники 134-го полка. Мать девочки Анна Федоровна Белякова, лейтенант медицинской службы, тоже принадлежала к этому полку, а маленькая Вера стала его воспитанницей. Она делила материнскую судьбу с той поры, когда обе покинули вместе с госпиталем горящий Сталинград.
Словно отметина раскаленным углем врезался в память тот страшный рейд. Сверху их баржу поливали частым пулеметным огнем вражеские самолеты, а по смертельно опасной дороге между минами вела зигзагами утлая лодка-лоцман… Переправа стала началом долгого пути: госпиталь передвигался на санях, в телегах, грузился в вагоны-теплушки. Путь матери и дочери лежал то на восток, то на запад…
С десяти лет Вера научилась щепать дерево для лубков, стирать бинты, ходить за ранеными, кривыми детскими буквами писать под их диктовку письма. А когда мать добровольцем отпросилась на передовую, то пришлось бинтовать раны и на огневых позициях. «Дочка, у тебя рука легкая», — говорили солдаты.
Вера прошла с полком уже сотни верст и считала себя настоящей пограничницей, хотя ей едва исполнилось тринадцать лет, когда хмурый озабоченный генерал остановил ее. «Здравствуйте», — весело сказала она. Все ее любили, она ни капельки не робела перед генералом. Но тот внезапно возмутился: «Почему не приветствуете по форме?» Суровость тона была вызвана скорее всего сложной обстановкой, постоянным напряжением нервов.
Девочка чуткая, как все дети, не растерялась. «Потому что у меня нет формы и погон». В ее голосе явственно прозвучал укор пополам с надеждой: а вдруг?!
Генерал сдержал улыбку и строгости не убавил. Велел немедля отправиться к дежурному, передать приказ о полной экипировке и вечером явиться, как положено, для доклада.
И вот уже с зелеными погончиками на плечах, с красной звездой на пилотке, осчастливленная Вера стоит навытяжку: «По вашему приказанию боец Белякова явилась!»
Удивительная судьба, не правда ли? Вера Ивановна спустя тридцать лет твердит застенчиво: «Да что вы. Самая обыкновенная. Я ведь подвигов не совершала».
Ее пограничная судьба закончилась в Вене. Наверно, она была единственной, кто горько расплакался девятого мая, в День Победы: «134-й Рущукский полк, который стал для нее семьей, родным домом, готовился к передислокации! «Зато ты вернешься на родину, будешь снова учиться», — утешали ее. Но разлука с друзьями в зеленых фуражках представлялась девочке непоправимой бедой…
Где кончалась история одной пограничницы, начиналась судьба другой.
Выпускница московского техникума связи познакомилась на практике с солдатом погранвойск Иваном Кашириным, его род восходил к яицким казакам. Спустя несколько лет, уже с новенькими лейтенантскими звездочками на погонах, он приехал за своей нареченной и увез Людмилу на первую в их жизни заставу к берегу Керченского пролива. Юг? Красота? Как бы не так! Голая степь, бури на море. В магазине ближайшего поселка одна соленая хамса в бочках, да и та по карточкам (шли трудные послевоенные годы). А на грядках ничего не растет: засыпает песком. Курицу хоть за за ногу привязывай: налетит вихрь, проволочет по камням, так из бедной птицы перо, как из распоротой подушки!
Людмила не просто старалась перетерпеть трудности: она сохраняла постоянную бодрость, была со всеми приветлива и ровна в обращении, словно сразу догадалась, что такой и надлежит быть подруге пограничника.
Их первенцу Андрею не сравнялось и месяца от роду, а его с твердой земли уже перевели на колеса: отец получил назначение на Памир. Ехали в общем вагоне, купейные были тогда редки. Пеленки юная мать стирала глухой ночью, когда туалет был свободен, и сушила над собою до утра. Ей все казалось, что Андрюша так уж мал, слаб… В первый день попутчики не слыхали даже его голоса и не сразу догадались, что за белый узелок лежит на подушке?
В Душанбе стояла изнуряющая жара, но после вагонной тесноты Людмила была рада: их поселили в гостиницу, и она наконец искупала сынка, перегладила пеленки и чепчики. Десять дней в огнедышащем городе показались ей раем.
Когда Каширин получил назначение в Горно-Бадахшанский округ, для его молодой жены это был пока пустой звук. Она легко отнеслась к перспективе двухсуточного переезда в кузове грузовика, потому что рядом с шофером должен сидеть проводник — дорога такая, что того гляди сорвешься с крутой узины!
В горах жара сменилась влажной прохладой, а за следующим перевалом повалил густой снег. Ребенка на ходу закутали в ватное одеяло. Людмила Павловна столкнулась и с первой диковинкой: навстречу им ползла сама собою копна сена. Лишь вблизи она разглядела ослиные копытца и ушастую голову. В горах свой транспорт!
Южный город показался ей огромным орлиным гнездом. Были в нем, конечно, и современные дома, но лицо поднебесного города определяли тогда глинобитные дувалы и постройки из дикого камня. По неопытности она не запаслась ничем в хорогских лавках и потом, на заставе, кроила первые штанишки сыну… отцовской бритвой! Ножницы потерялись еще в вагоне.
Поначалу Людмила Павловна чуть не всякую ночь будила мужа: «Ваня, по-моему, по стене ползет змея!» — «Так спугни ее», — сонно отвечал муж.
Горы суровы, но горы и прекрасны. Застава располагалась в долине реки Пяндж, бурной во время таяния снегов и почти пересыхающей — больше камней, чем воды, — в жаркую пору. И всегда ледяной! Ног не омочишь. Сыновья Кашириных (на Памире родился второй, Дмитрий) только тогда научились плавать, когда отца перевели на западную границу, к веселой речке Систе, заросшей ивняком и черемухой. Но долго еще им мерещились величественные пики, пронзительный ветер, который играл, как на струнах, на жилистых стеблях горных трав, тревожные ночи, когда по сигналу на прорыв границы спешили все, и даже жена начальника заставы брала винтовку. Было ли ей страшно? За себя — никогда. Она твердо знала, что ее место рядом с мужем, в строю пограничников. «А помните, Людмила Павловна, как вы меня из-под снега выкапывали, когда нас лавиной накрыло? — спросил спустя много лет бывший сослуживец мужа, тогда лейтенант, а ныне подполковник. Она не помнила. За семь памирских лет самое необычное превратилось для нее в обыденное.
Поучительная вещь — семейные альбомы! Незамысловатые выцветшие снимки настолько примелькаются взгляду владельца, что — как и в собственном лице — он не ощущает по ним изменений.
Посторонний глаз острее. Простая жизнь Веры Ивановны Беляковой и Людмилы Павловны Кашириной представлялась мне исполненной прекрасного внутреннего смысла.
— Вы не жалеете, Людмила Павловна, о годах, проведенных на границе? — спросила я.
Она покачала головой.
— Конечно, нет. Где бы я еще столько узнала и увидела? Муж все жалеет, что не довелось нам побывать на Сахалине, на Курилах. Так я сыновьям сказала: вы уж извините, ребята, но, если отец соберется, я поеду с ним.
Вера Ивановна тоже никогда не переставала считать себя пограничницей, хотя все эти годы прожила в Москве, скромно работая в рентгеновском кабинете. Она ведет обширную переписку с однополчанами, бесконечно радуется, если удается разыскать еще кого-нибудь, оповещает об этом остальных, готовит общие встречи. Рущукский пограничный полк по-прежнему остается ее родней.