м. Однако, когда все мои прошлые усилия пошли прахом, как же мне не смотреть глубже, где я мог увидеть только свою будущую могилу! В душе я считал, что раз стремления мои столь ничтожны, то разве Небеса отвернутся от меня?
Пришло письмо из дома – у меня появился внук. Сказать, что я не обрадовался, было бы просто не по-человечески. Однако я все же должен признаться: отликовав, сердце мое похолодело, и я не удержался, чтобы не пробормотать: «М-да! Родился еще один маленький полицейский!» Какой дед станет предрекать внуку что-то печальное, но кто читал все сказанное мной выше, тот, наверное, сможет меня простить. В богатых семьях дети – это надежда, а в бедных – обуза. Когда у самого в брюхе пусто, где уж задумываться о продолжении рода на десять тысяч поколений и изречениях вроде «добродетель хранит семью надолго, ученость передается из поколения в поколение»?
В моей маленькой трубке вновь появился табак, посасывая чубук, я размышлял о будущем. С появлением внука ответственность моя уже не ограничивалась деньгами на гроб. Сын по-прежнему был полицейским третьего разряда, как ему прокормить семью? О нем с женой я мог не заботиться, а вот о внуке? Сердце мое вдруг пришло в смятение, я ведь с каждым годом старел, а ртов в семье становилось все больше, и каждому нужна была своя пампушка! Я пару раз глубоко отрыгнул, в груди моей как будто копился гнев. Ладно, надо меньше думать, словами делу не поможешь! Годы человека имеют предел, а вот трудности передаются по наследству. От детей к внукам – десять тысяч лет нам светят одни пампушки!
Кабы дождь и ветер следовали прогнозам погоды, то неожиданных бурь никогда бы не случалось. Вот и проблемы, если бы приходили по нашему внутреннему плану, то в помине не было бы помешательств. Пока я размышлял о внуке, умер мой сын!
И умер он не дома! Мне нужно было везти его тело из чужих краев.
Фухай, с тех пор как женился, очень хотел стать на ноги. Способности его были невелики, однако он знал, как выжать максимум из того, что было. Когда я уезжал в отряд по борьбе с контрабандой, он очень хотел поехать со мной, полагая, что на стороне больше шансов преуспеть. Я его остановил, опасаясь, что дело ненадежное, и если отец с сыном разом лишатся работы, то как тогда быть? Однако стоило мне уехать из дома, как он сразу же отправился в Взйхай[19]. Там он зарабатывал на два юаня больше. При жизни на чужбине, в одиночку, получать на два юаня больше не имело никакого смысла. Однако когда бедняк хочет преуспеть, то часто, увидев деньги, не способен все хорошенько просчитать. Приехав туда, сын заболел, а на лекарства тратиться было жалко. Когда же он слег, то лекарства уже были бесполезны.
Когда я привез его останки на родину, на руках у меня не осталось ни юаня. Невестка стала молодой вдовой, да еще с грудным младенцем. Что мне было делать? На чужбину я уехать больше не мог, а у себя в городе меня даже в полицейские третьего разряда не взяли бы, мне было только пятьдесят, а я оказался в тупике. Я завидовал Фухаю – умер молодым, закрыл очи и ничто ему неведомо. Вот если бы он дожил до моих лет, то в лучшем случае оказался бы в таком же положении, а скорее всего в худшем! Невестка рыдала, рыдала до полусмерти, у меня же слез не было, мне было не выплакаться, я лишь ходил кругами по комнате и время от времени холодно усмехался.
Все мои прежние усилия пропали даром. Сейчас мне нужно было приложить все свои способности, чтобы достать малышу немного рисовой каши. Я сторожил пустые дома, помогал продавать овощи, месил бетонный раствор, таскал мебель при переезде… Кроме того, чтобы тягать коляску, я все переделал. Что бы ни делал, я отдавал все силы и был предельно осторожен. Мне было за пятьдесят, а сил я вкладывал как двадцатилетний парень, в животе при этом была только жидкая рисовая каша и пампушки, на теле даже зимой не было теплой куртки. Я не прошу никого о бесплатной помощи, зарабатываю на пропитание своим трудом и умением, прожив жизнь гордо, я и перед смертью не хочу смириться. Мне часто приходится голодать, часто нет угля, чтобы развести огонь, часто не могу найти и щепотки табака, но я ни на что не жалуюсь. Я ведь трудился для общества, никого не обижал, душе моей не стыдно, к чему слова? Я жду, как погибну от голода, после смерти наверняка не найдется гроба, невестка и внук умрут за мной, пусть будет так! Никто не заставлял меня идти в полицейские! В глазах у меня часто темнеет, как будто я уже видел смерть, увы! Я по-прежнему смеюсь над тем, смеюсь, каким умным и ловким был всю жизнь, смеюсь над этим несправедливым миром, надеюсь, что, когда стихнет мой смех, мир станет другим!
Перевод А. А. Родионова
Сюи СюиНаваждение любви
徐訐
《鬼恋》
Все началось десять с лишним лет назад. Как-то раз я навещал друга, вернувшегося из поездки. Он привез из Египта сигареты, в том числе редкой марки, о которой я в Китае никогда и не слыхивал, под названием «Эра». Мне показалось, что по сравнению с обычными египетскими сигаретами, которые нам доводилось курить, эти не такие крепкие и очень приятные на вкус. Друг, увидев, что мне понравилось, подарил две пачки. Помню, в тот вечер я пригласил его поужинать в ресторанчик пекинской кухни, мы выпили, а после ужина долго болтали в кафе на улице Наньцзинлу[20] и в итоге расстались уже за полночь.
Стояла зима, было хоть и холодно, но безветренно. На улицах попадались лишь редкие прохожие. Воздух казался свежим, а луна – невообразимо красивой и какой-то холодной. Поскольку я слишком долго сидел, а еще потому, что мне ужасно понравился этот лунный свет, я решил пройтись пешком. На душе было хорошо, и мне внезапно захотелось выкурить сигарету из подаренной другом пачки, лежавшей в кармане, но я не захватил спичек, а поблизости было негде и не у кого попросить огонька. Я добрался до перекрестка с улицей Шаньсилу, только там нашел лавку, где продавались сигары, сигареты и табачные принадлежности, и свернул туда. Продавец, по-видимому, уже закончил работу, и внутри оказались лишь хозяин лавки, подбивавший счета, и помощник, собиравший всякую мелочевку, никаких клиентов, разумеется, не было.
Когда я купил спички и, стоя у прилавка, чиркал спичкой по коробку, в лавку вдруг кто-то вошел и позади меня раздался женский голос:
– У вас есть «Эра»?
– «Эра»? – переспросил хозяин лавки.
Поскольку у меня во рту была сигарета с таким названием, то я, понятное дело, обернулся и увидел девушку, одетую в черное, очень красивую. Странно, но я вроде бы видел где-то это привлекательное, свежее лицо с ясными чертами, хоть и не мог вспомнить где именно. И тут девушка заговорила с лавочником:
– У вас тоже нет таких сигарет?
– Нет, простите. Нет.
Я в этот момент уже вышел за дверь, размышляя о странном совпадении. Почему она хотела купить именно эту марку? И где же я все-таки видел это бесподобно чистое лицо? Почему в такой поздний час она пришла сюда за сигаретами? Думая обо всем этом, я снова повернул на Наньцзинлу. За углом дорогу мне внезапно преградил темный силуэт:
– Эй, человек, подскажи мне, как пройти на улицу Сетулу.
Я, опешив, отшатнулся. Собеседница буравила меня пронзительным взглядом в ожидании ответа. Я сразу не ответил, но, внимательно посмотрев на нее, понял, что передо мной та девушка, которая только что хотела приобрести в табачной лавке «Эру».
«Как она смогла меня опередить?» – подумалось мне, но потом я сам ответил на этот вопрос. Наверное, я невольно замешкался, погрузившись в размышления, и не обратил внимания, как она меня обогнала, или же девушка специально ускорила шаг и незаметно меня опередила.
– Сетулу. Я спрашиваю про Сетулу.
При свете луны ее белоснежные зубы поблескивали, словно лезвия мечей, отчего по спине пробегал холодок, а лицо казалось белым как снег, в нем не было ни кровинки. Я так и не понял, то ли лунный свет придавал девушке бледность, то ли это ощущение возникало из-за черной одежды. Внезапно я обратил внимание, что одета она очень легко: платье без подкладки, пальто тоже, более того, на ней шелковые чулки и легкие туфли на каблуке. Неудивительно, что лицо побелело от холода. Мне хотелось увидеть ногти девушки, но на ней были белоснежные перчатки.
– Человек, ты что это на меня так смотришь?
Лицо ее было чрезвычайно серьезно, но в еще большей степени красиво. Мне вдруг вспомнился серебристый манекен – женский торс, который стоял в одной из витрин, похожих друг на друга как две капли воды, на Сяфэйлу, не знаю уж, в какой точно ее части. Я внезапно понял, откуда, пока я был в лавке, у меня возникло ощущение дежавю. Красота этого лица заключалась в четкости линий, оно напоминало рисунок, причем без малейших признаков безвкусицы, и слишком отличалось по стилю от лиц горожан. Если подумать, то, наоборот, даже смешно, что я только что испытал дежавю.
– О чем ты задумался? Ты что, не слышишь, что у тебя дорогу спрашивают?
Девушка по-прежнему буравила меня острым взглядом, от которого я с романтического настроения переключился на серьезный лад и сказал:
– Я думал о том, что действительно немного странно, когда к прохожему, спрашивая дорогу, обращаются не «господин» или, скажем, «почтеннейший», а вместо этого называют просто «человеком». Неужто ты богиня или небожительница?
Ее красота мне казалась какой-то неземной, поэтому слово «богиня» само вырвалось, но я тут же смягчил укоризненную интонацию легкой улыбкой.
– Я не богиня, я дух.
Ее лицо было холодно, словно белый нефрит, долгое время погребенный во льдах, а голос я даже не знаю, как охарактеризовать. Представьте себе, что в тихом ущелье сверху на скале тает сосулька, так вот, звук капель, падающих одна за другой на ровную поверхность озерца, так же мелодичен, как ее голос, а вот с чем сравнить ее серьезность?
– Дух? – Я рассмеялся и подумал: «По Наньцзинлу даже духи разгуливают!»