– Но можно же быть чрезвычайно красивой, – рассмеялась девушка.
Мы долго еще обсуждали вопросы из области эстетики и ушли далеко от изначальной темы.
Новый порыв ветра заставил меня содрогнуться. Я спросил:
– Тебе не холодно?
– Нет, я от ходьбы согрелась.
Я вдруг понял, что надо как-то к ней обращаться, и спросил:
– Могу я спросить, как твои имя и фамилия?
– У духов нет имен и фамилий.
– Как же мне тебя называть?
– Разумеется, ты можешь называть меня «дух».
– Я тебя не хочу так называть, не могла бы ты сказать мне, как тебя зовут?
– Ты, наверное, привык к именам, принятым в мире людей, чтобы сплошь красивые иероглифы, всякие там «ароматы», «хризантемы», «яшмы» и тому подобное? И поэтому надо всему, что не является человеком, тоже давать имена, вот как собаку люди называют Рексом, а кошку – Муркой, беседки – Изумрудными, горы – Небесным оком[23], а для своей лавки выбирают витиеватое название вроде, как в стихах у Бо Цзйюи, «Спящие облака» и тому подобное? Это слишком вульгарно!
– Тогда я буду звать тебя богиней. Мне кажется, что даже если ты не человек, то тогда непременно богиня, а если человек, то «богиня» отражает твое величие.
– На самом деле я дух, но дух не означает неблагородный, почему ты такого плохого мнения о духах? Я была и буду духом, зачем же звать меня богиней? – разгневалась она, а потом вдруг рассмеялась: – Человек, ты всего лишь простой смертный.
Да, я был простым смертным и потому промолчал.
Мы шли очень медленно, словно прогуливались, а не направлялись куда-то. Я смотрел на горизонт, а моя спутница, скорее всего, – на меня, я не решался встретиться с ней глазами. Вокруг царила такая тишина, что слышен был шелест каждого листика на дереве, и наше молчание затянулось минут на десять.
– Думаю, впредь ты можешь называть меня духом.
– Но ведь духов очень много? Как же я могу называть тебя просто духом?
– Но и ты не единственный человек, как же я тебя называю просто человеком?
– Ну вот, и я о том же! Хотя ты можешь называть меня как вздумается, тут твоя воля!
– Я не верю, что в именах вообще есть какая-то свобода, в вашем обществе сын не потому ли называет отца папой, что так нужно? Так что имя должно быть логичным.
– Чего же логичного в предложенных тобой именах? – Моя убежденность слегка поколебалась.
– Ты единственный знакомый мне человек, и раз уж ты не знаешь больше ни одного духа, то разве же не логично называть меня духом?
– Хорошо. Будь по-твоему.
Мы уже добрались до улицы Сюйцзяхуэй, которую вполне можно назвать захолустьем. Я предвкушал, что сейчас моя спутница поменяет обличье, продемонстрировав, как и обещала, «красивую до ужаса» внешность, и ждал, когда же это произойдет.
Но она словно забыла, а я не стал напоминать, и мы незаметно для себя дошли до улицы Сетулу. Девушка велела мне возвращаться, а я хотел проводить ее до дома, она ни в какую не соглашалась, говоря, что идти еще десять с лишним ли.
– Ты что думаешь, я боюсь пройти еще десять с лишним ли?
– Нет, просто дальше территория духов и людям там некомфортно.
– Да ради того, чтобы быть с тобой, я готов стать духом.
– Но ты человек.
– Я непременно хочу проводить тебя до самого дома.
– Нельзя. – Она встала как вкопанная.
– Тогда ты иди сама по себе, а я сам по себе.
– Нет, тебе непременно надо вернуться. – Девушка буравила меня острым взглядом, из-за чего я не осмеливался посмотреть на нее.
Я понурился.
– Уходи. Послушай меня. %соди.
В ее приказе мне послышалась угроза, моя спутница произнесла эти слова, словно генерал, командующий огромной армией, решительно, искренне, они были полны веры и чувства; мне подумалось, что Наполеон таким же тоном призывал своих солдат отправиться ради него на смерть.
Когда я поднял голову и взглянул на нее, девушка все так же пристально смотрела на меня; в ее глазах читалась холодная требовательность, губы были решительно сжаты, а брови сведены, словно два крошечных кинжала.
Подобное выражение лица я видел впервые в жизни и испытал нечто похожее на страх.
– Хорошо. Сделаю, как ты велишь, но когда я смогу тебя снова увидеть?
– Увидеть меня?
– Да, я должен с тобой увидеться.
– Хорошо. Тогда ровно через месяц, когда будет такая же луна.
– Я не могу ждать целую вечность! Как насчет завтра?
– Тогда в первую лунную ночь следующей недели.
– Но…
– В первую ночь следующей недели на этом месте.
– А…
– Хорошо, так и договоримся, а теперь иди.
Я кивнул, а потом сунул ей пачку «Эры», которую держал в руках: – Оставь себе.
Не взглянув на нее, я пошел прочь.
– Спасибо! До встречи! – раздалось мне вслед.
– Увидимся на будущей неделе! – Я помахал рукой, но не повернулся, потому что действительно испугался.
Страшно красивая. Да, она страшно красивая. Всю обратную дорогу я думал о страшной красоте, об этом до ужаса красивом лице.
Во время второго свидания мы обошли множество глухих улиц, а домой я вернулся уже засветло.
В третий раз она назначила встречу в условленном месте в условленное время, уже без оглядки на луну. В тот день как раз шел дождь, как только мы вошли в квартал, застроенный «шикумэнь»[24], девушка вдруг остановилась и, поправляя мокрые волосы, сказала:
– Хорошо, давай зайдем ко мне, спрячемся от дождя.
Она бросилась бежать, а я за ней. Мы пару раз повернули, а потом она своим ключом открыла узкую дверцу и затащила меня внутрь. Мы оказались в традиционном для Шанхая переулке, длинном и темном, откуда по лестнице поднялись наверх и попали в большое пустое помещение с парой-тройкой дверей, которые, по-видимому, вели в другие комнаты. Моя спутница без лишних слов устремилась к дальней двери слева и вошла.
Комната была обставлена весьма диковинно: вся мебель из красного дерева, но над огромной кроватью красовался черный полог – я впервые такое видел. Я не подошел поближе рассмотреть, поскольку половина комнаты была застелена изысканным ковром, а я вымок до нитки и побоялся его испачкать. На стене висела пара китайских и европейских картин. Ближе к входу стояло пианино и лежала скрипка. Рядом со мной висела полка из красного дерева, чуть дальше располагались круглый столик и несколько кресел. Дверь справа была открыта, я подошел и заглянул внутрь, оказалось, это кабинет, все стены были заставлены шкафами с книгами. Там же находился письменный стол и три кресла.
Внезапно ко мне вышла и сама хозяйка, одетая в белый шелковый халат, белые атласные шлепанцы и с белым тюрбаном на голове, отчего показалось, что она излучает небесное сияние. Она на ходу проговорила:
– Ох, ты весь мокрый, иди скорее переоденься!
– Но у меня с собой нет никакой одежды!
– Я тебе уже все приготовила.
– Тогда ладно.
С этими словами я прошел в ту дверь, откуда она только что появилась. За дверью находилась обычная ванная, разделенная ширмой пополам. Я увидел за ширмой еще две двери. На стуле лежали мужская рубашка и брюки, на спинке висело большое чистое полотенце, а на полу стояла пара мужских домашних тапочек. Я насухо вытер волосы и вытерся целиком, а потом переоделся. Одежда оказалась хоть и чуток коротковата, но носить можно. А потом я сунул ноги в тапочки. На душе стало как-то муторно, не знаю, что я испытывал – то ли ревность, то ли что-то еще.
Когда я вернулся, девушка уже курила, сидя на диване. Я подошел, и она протянула мне сигарету со словами:
– Хорошо. А теперь присядь.
Я уселся и закурил, и тут же у меня вырвался вопрос:
– Откуда у тебя мужские вещи?
– Это вещи моего мужа.
– Твоего кого?
– Моего мужа.
– Твоего мужа?
Не знаю почему, но сердце вдруг сдавила странная тоска.
– Ну да, моего мужа. – Она рассмеялась и продолжила: – Давай я твою одежду повешу на окно, высохнет, тогда переоденешься обратно в свое.
Я молчал, погрузившись в собственные мысли, глядя на сигаретный дым, и не отвечал ей. Она проворно вскочила и прошла в ванную.
Я остался в комнате. Сначала я ощущал только беспокойство и грусть, но постепенно почувствовал опустошенность, одиночество и бесконечную печаль. Я успел выкурить три сигареты, а девушка так и не возвращалась. «Наверное, уединилась внутри со своим мужем», – подумал я.
Раздался гром, сверкнула молния, и я осознал, что за окном льет дождь. Я встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Во вспышках молний, сверкавших одна за другой, я увидел луг где-то в половину му[25], за которым виднелись два ряда одноэтажных зданий, в которых не горело ни огонька.
И тут я вдруг обратил внимание на шторы. Они были трехслойными, самый ближний к окну слой – белый, средний – грязно-зеленый, а внутренний – черный.
«Неужели это могила? – подумалось мне. – Белый – это ограда, зеленый – трава, а черный, должно быть, земля… Они с мужем уже в земле, а я снаружи…»
Вспышки молний стали сверкать реже, но дождь стучал все так же. Я снова присел и, разумеется, в тоске решил закурить. Но только я зажег сигарету, как вышла хозяйка с подносом в руках.
Я молча выпустил колечко дыма. Девушка подошла ко мне и выставила угощение на столик: два бокала виски, две чашки горячего кофе, молоко, сахар и тарелку с пирожными.
Оказалось, пока я тут в одиночестве горевал, что она там развлекается с мужем, она все это для меня собирала, подумалось мне, и я ощутил себя полным ничтожеством.
Девушка присела, протянула мне виски и сказала:
– Выпей, а то, боюсь, простудишься.
Я молча взял бокал. Она подняла свой, чокнулась со мной и сказала: – За тебя!
– За вас с мужем! – спокойно ответил я и выпил все до дна.
Девушка рассмеялась и продолжила:
– А теперь давай попьем кофейку, поболтаем.