водой. Там, где поток замедлял ход перед плавучей пристанью таможни, часто дежурили люди на маленьких яликах. Завидев плывшую в потоке скотину, маленькое дерево или лодку, из которой раздавались женские или детские плач и крики, они тут же выдвигались на веслах по направлению к цели, накрепко вязали ее веревкой и гребли обратно к берегу. Эти честные смелые люди, как и многие другие их земляки, искали и выгоды для себя, и спасения для других. За вещами ли, за людьми – они пускались в залихватски авантюрное предприятие и действовали столь проворно и храбро, что свидетели тому невольно взрывались криками одобрения.
В историю эта река вошла под названием Юшуй, теперь же ее называли Байхэ – Белая река. Ниже по течению Байхэ, достигнув Чэнь-чжоу, сливалась с рекой Юаньшуй, после чего вода становилась мутной, как и всякая вода из горного источника, покинувшая свою гору. Вода же в верхнем течении была столь прозрачной, что дно просматривалось даже во впадинах глубиной 3–5 чжанов. Когда в них попадали солнечные лучи, можно было разглядеть мелкую белую гальку на дне, узорчатые агаты – все было видно ясно-ясно. Плававшие в воде рыбы, казалось, летали по воздуху. По обоим берегам высились многочисленные горы, а в горах – многочисленные заросли бамбука, из которого делали бумагу, их бессменный изумрудно-зеленый цвет так и притягивал взор. Все дома у воды стояли среди персиково-абрикосового цвета, весной стоило только присмотреться: где персиковые цветы – там дома, а где дома – там торгуют вином. Летом же над жилыми местами развевалась одежда с лиловым узором, вывешенная под солнечные лучи для просушки. С приходом осени, а затем и зимы эти дома, построенные на утесах, возле кромки воды, были заметны сами по себе. Они необычайно радовали глаз своими стенами из желтой глины, черными крышами, удачным расположением, гармонией с окружающим пейзажем и оставляли неизгладимое впечатление в душе всякого, кому доводилось их увидеть. Однажды некий путешественник, который интересовался песнями, стихами и живописью, скрючившись в маленькой лодочке, путешествовал по этой реке почти месяц – и не пресытился! А все потому, что места здесь были дивные, ведь именно здесь природа в полной мере смогла проявить свое бесстрашие и утонченность. Ничто в этих краях не оставляло равнодушным.
Байхэ брала исток на границе Сычуани, и во время весеннего паводка по ней можно было на маленькой лодке доплыть до Сюшаня[34]. В границах же Хунани последней пристанью на ней была та, что находилась в Чадуне. Хотя возле городка река была шириной в половину ли, осенью и зимой, когда уровень воды опускался, русло реки не достигало в ширину и двадцати чжанов; оставшееся представляло собой каменистые отмели. Дальше по течению на лодке двигаться было нельзя, поэтому грузы, предназначенные для Восточной Сычуани, спускали на берег. Добро, что предназначалось для других мест, взваливали на плечи носильщики и тащили дальше на еловых коромыслах, да и ввозимое тоже упаковывали и с этого места переносили на людской тяге.
Внутри городских стен были расквартированы солдаты гарнизона, сформированного из бывших войск цинского Зеленого знамени[35], кроме того, там находилось примерно пятьсот дворов местных жителей. (Среди этих местных жителей, кроме тех, у кого были поля и масляные лавки, или мелких капиталистов, что спекулировали на деревенском масле, рисе и хлопковой пряже, почти все были приписаны к гарнизону и имели статус военных.) Здесь, за городской стеной, на улице Хэцзе, в маленькой кумирне располагалось внутреннее таможенное бюро, на дверях которого часто вывешивали длинное верительное знамя. Глава бюро жил в городе. Батальон солдат был размещен в ямине[36] прежнего полковника, и, кроме сигналов горна, подаваемых каждый день со стены военным горнистом, ничто больше не напоминало людям о том, что в их поселении расквартированы солдаты. В зимние дни, зайдя на территорию города, можно было увидеть одежду и овощи, разложенные перед домами на просушку. Под стрехами висели мешки из пальмового полотна, доверху набитые каштанами, фундуком и прочими орехами. По углам дворов повсюду суетились и кудахтали большие и мелкие куры. Иногда какой-нибудь мужчина перед главным входом в дом укрощал древесину пилой или рубил дрова, складывая затем нарубленное слой за слоем, будто в пагоду. Или, случалось, несколько матрон в выстиранных и накрахмаленных до хруста синих платьях, с повязанными на груди белыми узорчатыми передниками, беседовали и работали под солнечными лучами. Все здесь всегда было так спокойно, и люди вот так просто и уединенно жили день за днем. Подобная размеренность жизни усиливала интерес людей к «личным делам», умножала мечты. Все жителей этого маленького городка, каждый человек в каждый момент каждого дня, лелеял непременные чаяния о любви и ненависти. Но о чем думали все эти люди? Кто знает? Те, кто жил на возвышенных местах города, могли встать у ворот и полюбоваться красотой по течению и на противоположном берегу реки; когда появлялась лодка, то с берега можно было глядеть, как множество людей тянет ее по отмели. Среди них были те, что жили ниже по течению, они привозили изысканные закуски и заморские сласти, которые, причалив, продавали в городе. Когда приходила лодка, все мысли детей были там, вместе с теми, кто тянул ее вдоль берега. Взрослые же, выпестовав выводок цыплят и вырастив пару свиней, могли обменять их у лодочников на пару золотых серег, два чжана казенной черной ткани, бутыль хорошего соевого соуса или закаленное стекло для керосиновой лампы – именно это и занимало умы большей части домохозяек.
Тишина и спокойствие царили в городке даже несмотря на то, что он был центром пересечения торговых путей Восточной Сычуани, а потому на крошечной улочке Хэцзе за городской стеной все обстояло совсем по-другому. Были там и постоялые дворы для торговцев, и цирюльни, а кроме того, харчевни, лавки с разными товарами, соляные и масляные ряды, пошивочные мастерские – для всего нашлось место, все украшало улицу Хэцзе. Была также лавка, где продавали шкивы из сандалового дерева, бамбуковые тросы, кастрюли и сковороды, а еще дома тех, кто подыскивал лодочников для нанимателя. Перед маленькими харчевнями стояли длинные столы, где можно было приобрести жареного, в желтой корочке, обряженного в красные нити острого перца карпа с тофу в глиняных мисках; рядом в обрезанное коленце бамбука были воткнуты большие красные палочки для еды. Кто желал раскошелиться, мог сесть за длинный стол и вытянуть пару палочек, и тогда к нему подходила добела напудренная женщина с тонко выщипанными бровями и спрашивала: «Братец подпоручик, не желаете ли наливки? Не желаете ли ханшина[37]?»
Те, в ком играло мужское пламя, шутливо, по-хозяйски прикидывались сердитыми и восклицали: «Наливку? Я тебе дите, что ли, наливку предлагать!» Тогда из большого чана с помощью бамбукового черпака наливали в глиняную чарку крепкую водку и тут же подавали к столу. В лавках разных разностей продавали американские лампы и керосин для них, а также свечи и бумагу. В масляной лавке было тунговое масло, в соляной – голубая соль, добытая в Хоцзине. В суконных рядах продавали хлопчатобумажную пряжу, ткань, хлопок, а также черный креп, который обматывали вокруг головы. Там, где продавали снасти для лодок, чего только не было – иногда даже якорь весом в 100 цзиней[38], а то и больше, лежал у входа в ожидании своего покупателя. Те, кто нанимал лодочников на работу и жил с этого, также обитали в доме на улице Хэцзе; двери его были открыты с утра до ночи, и сквозь них туда-сюда сновали одетые в синие сатиновые куртки судовладельцы и неряшливые лодочники. Это место напоминало чайную, только чаем здесь не торговали, не было и курилен, однако посмолить не запрещали. Хоть люди и приходили сюда обсудить дела, все лодочники, все гребцы и бурлаки соблюдали непременное правило: не считаться, ведь собирались здесь главным образом затем, чтобы «поболтать». Разговоры в первую очередь вращались вокруг «большого начальника»; обсуждали местные происшествия, положение торговых дел в обеих провинциях, «новенькое» в нижнем течении. Встречи и сбор денег проходили по большей части именно здесь, здесь же и бросали кости, по количеству выпавших точек определяя главного. Предпринимательский интерес этих людей сводился к двум вещам: торговле лодками и женщинами.
Во всех больших городах вслед за развитием торговли появляется и определенная категория приживал; у торговцев и матросов были свои потребности, и в этом крошечном пограничном городке, в некоторых домах на сваях по улице Хэцзе, также само собой появились некие дамы. Эти девушки либо пришли сюда из окрестных деревень, либо явились вслед за солдатами сычуаньской армии, когда тех перевели в Хунань; они одевались в платья из поддельного заморского шелка поверх штанов из набивной ткани, выщипывали брови в тонкую линию и сооружали огромные прически, надушенные и напомаженные дешевым маслом.
Днем, когда заняться было нечем, они сидели у дверей и мастерили туфли, красными и зелеными нитями вышивая на носках пару фениксов, либо расшивали поясные кошели для любимых лодочников, поглядывая на прохожих, так и коротали время. Либо стояли у окон, выходивших на реку, глядя, как торгуют лодочники, и слушая, как они распевают, лазая по мачтам. Когда же наступала ночь, они по очереди принимали торговцев и матросов, добросовестно исполняя долг, положенный проститутке.
Поскольку в пограничном районе нравы просты, проститутки здесь тоже были прямолинейны – встретив нового гостя, требовали деньги вперед, а уж затем закрывали двери и предавались необузданным страстям; если же гость был знакомый, то плату оставляли на его усмотрение. Проститутки жили в основном за счет торговцев из Сычуани, однако возвышенную любовь берегли для лодочников. Влюбленные, покусывая друг друга в губы и шею, давали клятву, уговаривались «после расставания с другими не баловать», и тот, что уплывал на своем судне, и та, что оставалась на берегу, безрадостно коротали сорок или пятьдесят дней, сохранив в сердце образ далекого друга. Особенно сильными были чувства женщины; она не находила себе места и, если мужчина не возвращался в назначенный срок, часто грезила, как к пристани причаливает лодка, с нее неловко спрыгивает на берег и бежит прямо к ней любимый человек.