Однако бывало, что у женщины возникали подозрения, и тогда во сне она видела, как мужчина поет с мачты совершенно в другую сторону, а ее и не замечает. Те, что послабее духом, бросались во сне в реку или начинали курить опиум, сильные же характером брались за тесак и бежали прямиком к лодочнику-предателю. Их жизнь была оторвана от жизни обычного общества, но когда слезы и счастье, дары любви и потери ненависти врывались в их повседневность, они, как и другие молодые люди в любом другом месте, до костей проникались той любовью, той ненавистью, их бросало то в жар, то в холод, и они забывали обо всем на свете. Если они чем и отличались, так это большей простотой души, которая временами граничила с бестолковостью, но и только. Кратковременные связи, долгосрочные браки, встречи на одну ночь – из-за простоты местных нравов вся эта торговля женским телом не казалась чем-то низким и постыдным тем, кто занимался этим; сторонние наблюдатели также не судили строго, как могли бы осудить люди образованные, и не презирали их. Эти женщины ставили долг превыше пользы, всегда держали слово и, даже будучи проститутками, могли считаться более благонадежными, нежели городские, так любившие порассуждать о добродетели.
Управляющего речным портом звали Шуньшунь. Когда-то он служил в цинской армии, а во время революции был сержантом в знаменитом 49-м наземном полку. Другие сержанты вроде него либо прославились, либо лишились голов, а он вернулся домой, хоть ноги его и болели из-за похождений юности. На скромные сбережения он купил шестивесельную лодку из белой древесины и нанял нищего капитана переправлять груз из Чадуна в Чэньчжоу и обратно. Ему везло, за полгода с лодкой не случилось ничего дурного, и, пустив в ход заработанные деньги, он женился на белокожей, черноволосой, да к тому же и имевшей небольшое состояние вдове. Спустя несколько лет у него уже было целых четыре лодки, лавка и двое сыновей.
Но этот простой и бесхитростный человек, хоть дело его и шло чрезвычайно успешно, из-за своей любви завязывать бесчисленные дружеские знакомства, щедрости и готовности помочь людям в их нужде не смог разбогатеть так, как, например, торговцы тунговым маслом. Ему самому довелось перебиваться зерном, и он понимал тяготы тех, кто вдали от дома, знал, что такое разочарование, а потому любой матрос, разорившийся после утраты лодки, проходивший мимо демобилизованный солдат, странствующий ученый-писец – все они приходили к нему за помощью, и не было тех, кому бы он отказал. Делая деньги из воды, он щедро разбрасывал их. Хоть ноги его и были больны, он мог плавать; хоть и не мог ровно пройти по дороге, но зато к людям относился справедливо и бескорыстно. Прежде все происшествия на воде были до крайности просты, все вопросы – чья лодка была повинна в столкновении, чья лодка нанесла ущерб человеку или другой лодке, – как правило решались вошедшим в обычай способом. Но для разрешения таких споров требовался пожилой и крайне уважаемый человек. Несколько лет назад, осенью, занимавшийся этим делом человек скончался и Шуньшунь заменил его. Тогда еще пятидесятилетний, но проявивший ясный ум в делах и суждениях, прямолинейный и при этом миролюбивый, к тому же не уличенный в корысти, он не вызвал ни у кого сомнений.
И вот сейчас его старшему сыну шел восемнадцатый год, а младшему – шестнадцатый. Оба молодых человека силой подобны были молодым бычкам, умели править лодкой, плавать и пешком преодолевать долгий путь. Они умели делать все, что положено молодым людям из деревни или маленького городка, и делали без изъяна. Тот, что постарше, был во всем похож на отца, непосредственный и жизнерадостный, не думавший о мелочах. А вот тот, что помладше, темпераментом более походил на белолицую да черноволосую мать – слов не любил, отличался изысканной и уверенной линией бровей, так что, лишь завидев его, можно было понять, что человек он умный и при этом чувствительный.
Братья уже выросли, и пришло время учить их самым разнообразным жизненным вещам, поэтому отец по очереди отправлял их путешествовать в разные края. Спускаясь вниз по течению, они делили тяготы и невзгоды с остальными членами команды. Когда следовало грести – выбирали самое тяжелое весло, когда нужно было тащить лодку по отмели – вставали во главе тянувших канат, ели сушеную рыбу, перец, вонючую маринованную капусту, спали на жестких досках лодки. В верхнем течении, когда нужно было держать путь по суше, они зарабатывали тем, что сопровождали товары из Восточной Сычуани, проходя через Сюшань, Лунтань и Юян, всегда в соломенных сандалиях несмотря на жару, холод, дождь или снег. А еще они носили с собой короткие ножи. Если случалась нужда использовать их, то они в один миг доставали клинки и выходили на открытое место, ожидая противника, чтобы решить этот вопрос один на один. Средь молодежи было правило: «Нож нужен для того, чтобы бить врагов, и для того, чтобы стать братьями по оружию», поэтому, когда наступала нужда в клинке, братья не упускали такую возможность. Они научились торговле, научились вести себя в обществе, научились жить в новых местах и даже выучились с ножом в руках защищать свою жизнь и честь – вся эта наука была направлена на воспитание в обоих парнях отваги и благородства. Результатом такого учения стало то, что оба юноши выросли сильными, как тигры, но с людьми при этом обходились учтиво, без спеси, не были расточительны и не пользовались своим влиянием, чтобы обидеть кого-то. Поэтому в городке Чадун упоминали о сыновьях и отце с исключительным уважением.
Еще когда дети были маленькими, отец заметил, что старший во всем похож на него самого, но чуть больше баловал все же младшего. Именно из-за такого невольного благоволения он выбрал для старшего имя Тяньбао[39], а для младшего – Носун[40]. Это означало, что имеющий небесную поддержку, возможно, столкнется с трудностями в мире людей, а вот на Подаренного Но-шэнем, согласно местным поверьям, люди не могли бы смотреть свысока. Носун был очень красивым, и не слишком красноречивые лодочники из Чадуна, пытаясь воспеть эту красоту, только и смогли, что придумать ему прозвище Юэ Юнь[41]. Хотя никто из местных и не видел настоящего Юэ Юня, им казалось, что он был похож на него такого, каким его исполняли актеры местного театра.
Место на границе двух провинций больше десяти лет находилось под контролем военных, которые поддерживали спокойствие и не допускали никаких происшествий. Ни водной, ни сухопутной торговле не было препятствий вроде военных действий или бандитизма, все шло по строго заведенному порядку, а жители были добропорядочны и законопослушны. Корова сдохла, лодка перевернулась, кто-то умер – их огорчали только такие несчастья, а те трудности, что терзали остальные части Китая, их как будто никогда не волновали.
Самые оживленные дни в этом городке случались в праздник лета[42], праздник середины осени и Новый год. Три праздника радовали местный народ и пятьдесят лет назад, вот и сейчас ничего не изменилось – они оставались самыми интересными днями в жизни местных обитателей.
На праздник Дуаньу здешние женщины и дети, все в новых одеждах, рисовали на лбу красной краской из вина и реальгара иероглиф «ван»[43]. В этот день во всех домах непременно подавали к столу рыбу и мясо. Где-то в одиннадцать утра чадунцы обедали, а после обеда все, кто жил в пределах городской стены, запирали двери и шли на реку смотреть гонки на лодках[44]. Те, у кого были знакомые на Хэцзе, могли смотреть на гонки из домов, окна которых выходили на реку, а те, у кого не было, стояли на причалах и у ворот таможни. Драконьи лодки стартовали из глубокого пруда у реки и финишировали возле таможни, соревнуясь друг с другом. По случаю этого праздника офицеры, чиновники и прочие известные в городке люди стояли у таможни и любовались зрелищем. К этим гонкам готовились задолго, все группы и команды отбирали по нескольку крепких сноровистых парней и отправляли на реку упражняться. Форма гоночной лодки сильно отличалась от обычной, она была длиннее и уже, с высоко вздернутым носом и кормой, разрисованная длинными красными линиями; большую часть времени такие лодки хранились на берегу в сухих пещерах, а когда приходило время, их спускали на воду. В каждой лодке помещалось от двенадцати до восемнадцати гребцов, один командующий, один барабанщик и один бьющий в гонг. Гребцы держали по короткому веслу, которым работали в такт барабанному бою и гнали лодку вперед. На носу сидел человек с обмотанной красной тканью головой, в руках он держал два маленьких флажка, которыми размахивал вправо и влево, управляя движением лодки. Барабанщик и тот, кто бил в гонг, сидели в середине лодки, и как только та приходила в движение, они тут же начинали отбивать простой ритм, задавая темп гребцам. Быстро ли, медленно ли она поплывет – целиком зависело от барабанов, поэтому, когда две лодки состязались особенно беспощадно, их бой был подобен грому, что вкупе с криками болельщиков с обоих берегов напоминал грохот барабанов Лян Хунъюй[45] в исторической битве на реке Лаогуань, или тех, под бой которых Ню Гао[46] схватил повстанца Ян Яо. Команда лодки, что первой добиралась до здания таможни, получала награду – кусок полотна и серебряную медаль, и пусть даже доставались они кому-то одному, но почет удостоверяли слаженным действиям всех участников. Славные солдаты каждый раз отмечали победу такой лодки, взрывая на берегу поздравительные хлопушки в пятьсот залпов.
После лодочных гонок офицеры из городского гарнизона, чтобы порадоваться вместе с горожанами и добавить празднику веселья, брали тридцать селезней с зелеными головами, повязывали на их длинные шеи красные ленточки и выпускали в реку. Все гораздые плавать – и военные, и гражданские – бросались в воду, чтобы поймать их. Кто поймал – того и утка. Поэтому запруда пр