иобретала совершенно другой вид: повсюду плавали утки и повсюду за ними гонялись люди.
Лодки состязались с лодками, люди состязались с утками – так и развлекались до позднего вечера.
Управлявший пристанью Шуньшунь в молодости был великолепным пловцом, и если уж бросался в воду за уткой, то никогда не возвращался с пустыми руками. Однако как только младшему сыну, Но-суну, исполнилось двенадцать, он уже и сам смог, задержав дыхание, нырнуть в воду, подплыть к утке и неожиданно с брызгами возникнуть из глубины, схватив птицу. Тогда отец с облегчением сказал: «Прекрасно, теперь этим можете заниматься вы двое, а мне больше не нужно в воду лезть». И после этого действительно за утками в воду больше не нырял. Однако, когда нужно было спасти человека, делал это без разговоров. Помогать людям в беде, пусть даже в огонь войти для этого, становится неукоснительным долгом для всякого, кому исполнилось восемнадцать!
Тяньбао и Носун были в числе сильнейших среди местных пловцов и гребцов.
Накануне праздника лета, в начале пятого лунного месяца, на улице Хэцзе прошло первое собрание, на котором решили, что лодку, представлявшую эту улицу, пора спускать на воду. Тяньбао как раз в тот день должен был отправляться в пеший поход вверх по реке, чтобы доставить товары в Лунтань на востоке Сычуани, поэтому участвовать смог только Носун.
Шестнадцать крепких, как телята, парней, взяв с собой благовония, хлопушки и обтянутый коровьей кожей, на высоких ножках барабан с исполненным красной краской изображением великого предела[47], отправились в горную пещеру выше по течению реки. Там они воскурили благовония, перетащили лодку в воду, расселись в ней по местам, запуская хлопушки и ударяя в барабан, и лодка, словно стрела, полетела вниз по течению к пруду.
Это было утром, а к обеду лодку рыбаков с другого берега также спустили на воду, и обе они начали отрабатывать различные маневры для состязания. Заслышав грохот барабанов на воде, люди преисполнились радости от предвкушения праздника. Те, кто жил в домах на сваях, рассчитывали на возвращение любимых из дальних краев, о них первым делом и вспомнили, заслышав барабаны. Во время этого праздника множество лодок возвращалось домой и множество людей заглядывало на праздник мимоходом; в это время на этой маленькой улице случались незаметные глазу радости и горести, которым одни радовались, а другие хмурились.
Звук барабанного боя пронесся по воде, преодолел горы и достиг переправы, где первым его услышал рыжий пес. Он залаял и, будто испугавшись, забегал вокруг дома, а когда появился путник, переплыл вместе с ним на восточный берег, взбежал на гору и оттуда залаял в сторону городка.
Цуйцуй как раз сидела на камне у входа в дом и мастерила кузнечиков и сороконожек из пальмовых листьев. Увидев, как задремавший было на солнце пес неожиданно вскочил и принялся носиться повсюду, как бешеный, переплыл реку и вернулся обратно, она выбранила его:
– Пес, ты что делаешь? Так нельзя!
Но чуть позже звук достиг и ее ушей, вслед за чем она сама забегала вокруг дома, переправилась вместе с псом через реку и вслушалась с вершины горы. Этот завораживающий звук барабанов перенес ее назад, в события минувшего праздника лета.
Глава вторая
Дело было два года назад. В мае, на праздник лета, старый паромщик нашел себе сменщика и, взяв с собой Цуйцуй и пса, отправился в город смотреть на соревнования гребцов. Берег был полон народу, а по водной глади скользили четыре лодки киноварного цвета; вода как раз поднялась к празднику и посреди реки была горохово-зеленого цвета. Погода стояла ясная, вразнобой били барабаны, и Цуйцуй, сжав губы, не могла произнести ни слова, исполненная в душе невыразимой радости. Людей было слишком много, и они смотрели на реку, изо всех сил распахнув глаза. Вскоре оказалось, что пес все еще рядом, а вот деда оттеснили.
Цуйцуй наблюдала за лодками и думала: «Чуть попозже дедушка обязательно найдется». Но прошло довольно много времени, а дед так и не пришел, и девочка забеспокоилась. Днем раньше, до того как они с собакой поехали в город, дед спросил ее:
– Если ты одна завтра пойдешь в город на лодки смотреть, будешь бояться, что людей много?
– Я не боюсь, что людей много, только одной будет не очень весело, – ответила та.
Вслед за тем дед, поразмыслив какое-то время, вспомнил старого знакомого, который жил в городе; ночью он сбегал к нему и уломал прийти днем присмотреть за паромом, чтобы самому пойти в город с Цуйцуй. Тот человек был еще более одинок, чем старый паромщик, и у него вовсе не было родных, даже собаки и той не было. Они условились, что он приедет с утра к ним домой, позавтракает и выпьет настойки на сандараке. На другой день тот человек пришел, поел и перенял вахту, а Цуйцуй с сопровождающими отправились в город. По дороге дед как будто вспомнил о чем-то и спросил ее:
– Цуйцуй, людей так много, так шумно и оживленно, ты не побоялась бы одна пойти на берег смотреть на лодки?
– Почему побоялась бы? – ответила та. – Но какой интерес мне туда одной идти?
Когда они дошли до реки, там было четыре ярко-красные лодки, которые целиком поглотили внимание девочки, и ей стало совсем не до того, есть дед поблизости или нет. Дед же подумал: «Еще рано, пока они закончат, по меньшей мере три четверти часа пройдет. А тот друг у реки тоже ведь должен прийти посмотреть, как веселятся молодые, вернусь-ка я, если подменю его, то он еще успеет».
Поэтому он велел внучке:
– Людей так много, стой здесь и смотри, никуда не уходи, мне нужно кое-куда сходить по делу, а потом я обязательно вернусь и заберу тебя домой.
Цуйцуй была всецело поглощена двумя лодками, которые как раз приближались наперегонки, и согласилась, даже не подумав над его словами. Дед знал, что пес будет рядом с ней, и это, наверное, куда надежнее, чем если бы рядом был он сам, и отправился домой присматривать за паромом.
Когда дед добрался до своего парома, то увидел, что заместитель, его старый друг, стоит у подножия белой пагоды и вслушивается в отдаленный звук барабанов. Дед покричал ему, попросив переправить лодку, и когда они оба пересекли речушку, то вернулись к пагоде. Тот человек спросил паромщика, почему он прибежал обратно, дед ответил, что искал сменщика ненадолго и специально оставил Цуйцуй у реки, а сам поспешил назад, чтобы друг смог посмотреть на веселье, и добавил:
– Как посмотришь, то и возвращаться не надо, только обязательно найди Цуйцуй и скажи ей, чтобы, как закончится, сама домой возвращалась. А если девчонка забоится одна домой идти, то тогда проводи ее.
Однако сменщик не испытывал никакого интереса к лодочным гонкам, зато хотел посидеть с паромщиком на большом камне возле реки и выпить еще по чашке вина. Старый паромщик чрезвычайно обрадовался, достал тыкву-горлянку и передал ее городскому. Обсуждая события минувших праздников лета, они попивали вино, и не прошло много времени, как городской пал на камень пьяным сном.
Поскольку человек напился, то в город пойти уже не мог, а дед не мог оставить свою вахту и отлучиться с переправы и ужасно забеспокоился об оставшейся у реки Цуйцуй.
На реке меж тем определили последнего победителя, и офицеры уже направили маленькую лодочку, с которой выпустили в воду стаю уток, а дед так и не появился. Цуйцуй забоялась, что дед сам где-то ждет ее, поэтому, кликнув пса, стала протискиваться сквозь толпу и всюду искать его, но деда и след простыл. Когда начало смеркаться, военные, которые днем вынесли за городские стены длинные лавки, чтобы тоже посмотреть на гулянья, стали один за другим заносить их обратно и возвращались в гарнизон. В воде осталось всего три-четыре утки, и охотников за ними тоже постепенно убавилось. Солнце садилось туда, где стоял дом девочки, и сумерки украсили реку тонкой дымкой. Цуйцуй увидела эту картину, и неожиданно ей в голову пришла страшная мысль: «А если дедушка умер?»
Она вспомнила, что дед велел ей никуда не уходить с этого места, и сама себе объяснила ошибочность такой мысли, решив, что дед не пришел наверняка потому, что сейчас в городе или у кого-то из знакомых и его потащили пить вино, вот и не смог прийти. Именно потому, что такое было возможно, она не хотела возвращаться с собакой домой, пока не стемнеет, и ей только и оставалось, что стоять на каменной пристани и ждать деда.
Спустя еще какое-то время две длинные лодки причалили в маленьком притоке с другого берега и скрылись из виду; те, кто смотрел на состязания драконьих лодок, тоже почти разошлись. Проститутки в домах на сваях уже зажгли фонари, и люди, ударяя в маленькие пестрые барабанчики и играя на юэцине[48], завели песню. А из других построек доносился гомон драк и винопития. В то же время возле домов на сваях пришвартовывались маленькие лодочки, где держали вино и готовили еду, и редька, зелень и все прочеее, брошенное на сковороду в кипящее масло, громко шипело.
Поверхность реки подернулась дымкой, на ней, кажется, покачивалась уже только одна утка, и остался только один человек, который хотел ее поймать.
Цуйцуй все-таки не уходила с пристани, все еще веря, что дед придет за ней и заберет домой. Песни в домах становились громче, и она услышала чью-то беседу внизу. Один из лодочников сказал:
– Цзинь Тин, послушай, там в лавке с торговцами из Восточной Сычуани пьют да поют, зуб даю, это ее голос!
– Она с ними пьет и поет, а думает все равно обо мне, – ответил другой лодочник. – Она знает, что я в лодке!
А первый тогда сказал:
– Телом развлекается с другими, а душой – с тобой, да? Почем ты знаешь?
Другой ответил:
– Есть у меня основания.
После чего свистнул, подав какой-то странный знак, вслед за которым пение наверху смолкло и оба лодочника рассмеялись. Затем они продолжили разговор о той женщине и произнесли много неприличных слов, слышать которые Цуйцуй не привыкла, но уйти тоже не могла.