К тому же, когда она услышала, как один лодочник рассказал, что отец женщины в доме был убит на хлопковом поле, получив семнадцать ударов ножом, странная мысль «А вдруг дедушка умер?» снова внезапно появилась у нее в голове.
Лодочники все еще беседовали, а прямо к пристани, где стояла Цуйцуй, плыл белый селезень. Девочка подумала: «Подплыви еще поближе – и я тебя схвачу!» – и затаилась. Однако, когда птица была в трех чжанах от берега, кто-то засмеялся и окликнул людей в лодке. Оказалось, что в воде оставался еще человек, он схватил селезня и теперь медленно, бултыхаясь, плыл к берегу. Лодочники услышали голос из воды и закричали в полумраке:
– Зрлао[49]! Вот ведь молодец, сегодня, поди, пять штук поймал!
– Вот же хитрый парень, – ответил человек из речки, потрясая селезнем, – но все равно теперь мой.
– Сейчас уток ловишь, а потом будешь женщин ловить, и наверняка так же ловко.
Тот, что в реке, больше ничего не ответил и, шлепая руками и ногами по воде, подгреб к пристани. Когда он вскарабкался на берег, промокший до нитки, пес возле Цуйцуй, словно предупреждая, несколько раз гавкнул, и человек заметил девочку. На пристани уже больше никого не было, и он спросил:
– Ты кто?
– Цуйцуй!
– И кто ты такая, Цуйцуй?
– Внучка паромщика с речки Бисицзюй.
– И что ты тут делаешь?
– Я дедушку жду. Жду, чтобы с ним домой вернуться.
– Ждешь его, так он не придет, твой дед наверняка ушел в городскую казарму пить, потом его принесут, как надерется.
– Он не станет! Он обещал прийти и обязательно придет.
– Но и здесь ждать тоже не дело. Пойдем ко мне домой, вот в тот дом, где лампы зажгли, и там подождешь, пока дед за тобой придет.
Цуйцуй неправильно поняла его добрые намерения – она как раз вспомнила отвратительные вещи, которые говорили лодочники о женщине, и подумала, что парень хочет отвести ее туда, где та распевала. Раньше она ни на кого не ругалась, но в этот раз, из-за того что слишком долго ждала деда и переволновалась, заслышав, что человек зовет ее подняться, решила, что у него дурные помыслы, и тихонько сказала:
– Только тебя тут не хватало, пойди башку себе разбей!
Хотя сказано было тихо, но парень все равно ее услышал, к тому же по голосу понял, сколько ей на самом деле лет, и засмеялся:
– Ишь ты, ругаешься! Не хочешь подняться, хочешь тут торчать, так потом выскочит из воды большая рыба и слопает тебя, тогда уж не голоси!
– Даже если и слопает, не твое дело, – ответила Цуйцуй.
Пес будто бы понял, что Цуйцуй обижают, и снова залаял. Парень поднял зажатую в руке утку и пугнул его, после чего зашагал в сторону Хэцзе. Пес, оскорбленный тем, что теперь обидели его, хотел было пуститься ему вдогонку, но Цуйцуй закричала:
– Пес, смотри, на кого лаешь!
Она всего лишь имела в виду, что этот игривый юнец не стоит того, чтобы на него лаять, но парень услышал в ее словах другой смысл – он решил, что она просит пса не облаивать хорошего человека, развязно засмеялся и ушел.
Прошло еще немного времени, и с улицы Хэцзе явился человек с факелом, сделанным из старого каната, выкрикивая имя Цуйцуй. Когда он подошел поближе, оказалось, что она его не знает. Этот человек рассказал, что паромщик уже дома и не смог прийти встретить ее, поэтому отправил того, кого переправлял, с весточкой, чтобы девочка немедленно возвращалась. Заслышав, что человека прислал дед, Цуйцуй тут же отправилась с ним домой. Человек шел впереди, освещая дорогу, а пес бежал то сзади, то спереди; так они вместе и двинулись вдоль городской стены к переправе. По дороге девочка спросила факелоносца, откуда он узнал, что она на берегу. Человек ответил, что ему сказал Эрлао и сам он – приказчик в их семье, так что, после того как проводит Цуйцуй до дома, ему нужно будет вернуться на улицу Хэцзе.
– А как Эрлао узнал, что я у реки?
– Он вернулся с реки с уткой, – смеясь, ответил человек, – видел тебя на пристани, даже пригласил без задней мысли домой посидеть, подождать деда, а ты его обругала.
– А кто такой Эрлао? – в изумлении тихонько спросила Цуйцуй.
– Ты не знаешь, кто такой Эрлао? – с не меньшим изумлением спросил человек. – Носун Эрлао с нашей улицы Хэцзе! Юэ Юнь же! Он и попросил меня проводить тебя!
В городе хорошо знали этого Носуна Эрлао!
Вспомнив свои бранные слова, Цуйцуй ужаснулась, устыдилась и дальше шла за факелоносцем в полном молчании.
Когда они взошли на гору и стали видны огни дома у реки, на том берегу тоже увидели огни факела, и дед тут же прыгнул лодку, крича по пути хриплым голосом:
– Цуйцуй, это ты?
Та не ответила ему, пробормотав себе под нос:
– Нет, не Цуйцуй, Цуйцуй давно уж карпы в реке съели.
Она поднялась на лодку, и человек, которого послал Эрлао, ушел со своим факелом, а дед, переправляя лодку, спросил:
– Цуйцуй, почему ты мне не отвечала, рассердилась на меня?
Та стояла на носу лодки и все еще молчала. Ее укоризна переплыла вместе с лодкой через речку, но испарилась, как только они дошли до дома и девочка увидела сомлевшего пьяного старика. Но другое – то, что принадлежало только ей и не касалось деда, на всю ночь повергло ее в задумчивое молчание.
Прошло два года.
На оба праздника середины осени не было луны, поэтому ни любоваться ее сиянием, ни распевать друг другу песни, – а мужчины и женщины пограничного городка в ту ночь только для этого и не ложились спать, – в установленный срок не получилось, вот почему оба праздника оставили Цуйцуй весьма блеклые воспоминания. На оба же Новых года, как обычно, можно было посмотреть на танцы льва и дракона с фонарями, которые исполняли солдаты в гарнизоне или пришлые из других волостей; на маленьком плацу встречали весну, и бой барабанов и гонгов стоял оглушительный. Когда наступил вечер 15-го дня, солдаты из Чжэнганя[50], которые исполняли в городе танец льва и дракона, сняв рубашки, запускали повсюду хлопушки и потешные огни. В городском гарнизоне, в резиденции таможенного главы, в некоторых больших лавках на улице Хэцзе заблаговременно подготовили обрезки бамбуковых коленец или покрытые резьбой пальмовые стволы, а потом при помощи селитры, смешанной с сульфоуглем, запускали сотни и тысячи фейерверков. Бравые и озорные солдаты, раздевшись до пояса, ходили с фонарями и били в барабаны, дождь из обрывков маленьких хлопушек лился с кончиков длинных шестов на их обнаженные плечи, подстрекаемый ударами в гонги и барабаны; происходящее необыкновенно воодушевляло всех, кто это видел. После взрыва хлопушек запускали огни из большой трубы, привязанной к лавке; ее выносили на пустое место и поджигали кончик фитиля, который сперва с шипением разбрызгивал белое сияние; сияние постепенно начинало пронзительно свистеть и в конце концов издавало страшный звук, подобный реву бури или тигра; белое сияние вырывалось в небо на двадцать чжанов в высоту и, падая, брызгало в небо цветным дождем. Солдаты с фонарями кружились в этих огненных цветах, словно не замечая их. Цуйцуй с дедом тоже смотрела на это веселье и радовалась, но это ощущение – неизвестно по какой причине – все же не было таким сладким и красивым, как от праздника лета.
Не в силах забыть всего, что тогда случилось, на следующий после тех событий праздник лета она снова отправилась в город на берег реки и долго смотрела на лодочные гонки; в самый разгар веселья неожиданно хлынул дождь, вымочив всех до нитки. Скрываясь от дождя, дед с внучкой и псом дошли до дома Шуньшуня и втиснулись в один из его уголков. Какой-то человек проходил мимо них со скамейкой на плечах. Цуйцуй узнала в нем того, кто год назад провожал ее до дома, и сказала деду:
– Дедушка, это вот тот человек провожал меня домой, он когда шел с факелом по дороге, так похож был на разбойника!
Дед промолчал, но когда тот человек снова прошел перед ним, тут же схватил его всей пятерней и со смехом сказал:
– Ха-ха, вот ты какой! Зову его домой вина попить – а все никак, нешто боишься, что в вине яд будет, что отравлю тебя, эдакого сына Неба?
Человек, увидев, что это старый паромщик, заметил и Цуйцуй и засмеялся:
– Цуйцуй, да ты выросла! Эрлао сказал, что тебя рыба на берегу слопает, так теперь эта рыба тебя и не проглотит!
Цуйцуй не промолвила ни слова, только улыбалась, не разжимая губ.
В этот раз, хотя из уст этого похожего на разбойника рабочего и прозвучало имя Эрлао, сам Эрлао не появился. Из беседы деда и этого человека Цуйцуй поняла, что он отмечает праздник лета в Цинлантане[51], который находился в шестистах ли ниже по течению. Не увидев в этот раз Эрлао, она, однако же, познакомилась с Далао[52], а также с прославленным в этих краях Шуньшунем. После того как Далао вернулся домой с пойманной в реке уткой, старый паромщик дважды похвалил ее упитанность, и Шуньшунь велел Далао отдать утку Цуйцуй. Узнав же о том, что жизнь деда и внучки проходит в нужде и на праздник они не могут приготовить цзунцзы[53], он подарил им много остроуглого лакомства.
Когда этот известный человек разговаривал с дедом, Цуйцуй притворялась, что разглядывает вид на реку, однако уши ее очень цепко ловили каждое слово. Человек сказал деду, что Цуйцуй очень красива, спросил, сколько ей лет и есть ли у нее жених. Хотя дед с большой радостью и много хвалил Цуйцуй, но в ее брачные дела посторонним лезть не разрешал, а потому насчет замужества отмолчался.
Когда они возвращались домой, дед нес утку и остальные вещи, а Цуйцуй впереди освещала факелом путь. Они прошли вдоль городской стены; с одной стороны был город, с другой – вода.
– Шуньшунь и вправду очень хороший человек, – сказал дед. – Очень щедрый. Далао тоже очень хороший. Все люди в этой семье хорошие!