– Все люди, а ты что, всех в этой семье знаешь? – спросила Цуйцуй.
Дед не понял сути ее вопроса, потому как сегодня был слишком весел, и со смехом спросил:
– Цуйцуй, а если Далао захочет взять тебя в жены и сватов пришлет, ты согласишься?
– Дедушка, ты с ума сошел! – сказала Цуйцуй. – Еще раз скажешь такое, и я рассержусь на тебя.
Дед хоть ничего и не сказал, однако было очевидно, что в голове его беспрерывно вертится эта нелепая идея. Цуйцуй разозлилась и быстро пошла вперед, размахивая факелом из стороны в сторону.
– Цуйцуй, не балуй, я упаду в реку, и утка уплывет!
– Кому нужна эта утка?
Дед понял, почему девочка расстроилась, и запел весельную песню, которую поют гребцы, когда плывут через пороги, и хотя голос его был хриплым, слова звучали четко, ни одного старик не переврал. Цуйцуй шла, слушая, но внезапно остановилась и спросила:
– Дедушка, твоя лодка сейчас плывет в Цинлантань?
Дед ничего не ответил, продолжая петь, и оба они вспомнили об Эрлао из семьи Шуньшуня, который как раз встречал праздник лета на порогах Цинлантань, но ни один из них не знал, где именно находятся мысли другого. Дед и внучка дошли до дома в полном молчании. Когда они добрались до переправы, сменщик, что присматривал за лодкой, как раз причалил к берегу, ожидая их. Они переправились, зашли в дом, развернули и съели цзунцзы, после чего сменщик засобирался в город, и Цуйцуй зажгла для него факел, чтобы было чем освещать путь. Когда он взобрался на гору, Цуйцуй с дедом смотрели на него с лодки, и девочка сказала:
– Дедушка, смотри, разбойник на гору забрался!
Дед тянул за трос, рассматривая дымку на водной глади, как будто увидел там что-то, и еле слышно вздохнул. Когда он тихонько переправился на противоположный берег, то велел Цуйцуй выйти, а сам остался у лодки, поскольку было время праздника и, значит, будут еще деревенские, кто ездил в город смотреть на лодки и теперь среди ночи заторопился домой.
Днем старый паромщик схлестнулся с продавцом пергамента, которого переправлял на другой берег. Один не мог принять деньги, которые ему давали, второй же не мог их не давать.
Видимо, изысканные манеры, с которыми тот предлагал оплату, угнетали паромщика; он даже как будто рассердился и заставил человека взять деньги обратно, насильно всунув их ему в руки. Но когда паром причалил, этот человек спрыгнул на пристань и рассыпал целую горсть монет по дну лодки, после чего со смехом поспешил уйти. Паромщику нужно было переправлять другого путника, и он не мог догнать его, поэтому закричал внучке на пригорке:
– Цуйцуй, помоги мне, задержи того парня, который пергамент продает, не позволяй ему уйти!
Цуйцуй не поняла, в чем дело, но тут же вместе с псом бросилась на перехват первого человека, который спускался с горы.
– Не надо меня задерживать!.. – со смехом отвечал тот.
Пока он говорил, подоспел второй торговец и рассказал Цуйцуй, в чем дело. Уяснив суть, девочка вцепилась в одежду продавца пергамента, повторяя: «Нельзя уходить, нельзя!» Пес, выражая солидарность, заливался возле нее лаем. Остальные торговцы смеялись, так что даже идти какое-то время не могли. Прибежал запыхавшийся дед, силой всунул деньги в руку того человека, да к тому же еще и подкинул ему в корзину пучок табака и, потирая руки, засмеялся:
– Ступай! Теперь ступайте!
И все эти люди, дружно смеясь, ушли.
– Дедушка, – сказала Цуйцуй, – а я-то думала, что тот человек украл у тебя что-то и будет с тобой драться!
– Он денег дал, а мне эти деньги не нужны! – ответил дед, – Сказал ведь ему, что не нужны, так он спорить начал, ничего не слушает!
– Ты все ему вернул?
Дед захлопнул рот и покачал головой, а потом засмеялся с хитрым видом и снял приколотую к поясу медную монетку, которую оставил у себя, и передал Цуйцуй со словами:
– Он получил столько табаку, что до самого Чжэньганя курить можно!
Издалека раздался нестройный бой барабанов; пес прислушался к нему, навострив уши. Цуйцуй спросила деда, слышит ли он что-нибудь. Дед, обратившись во внимние, тут же понял, что это за звук, и ответил:
– Цуйцуй, вот и праздник лета наступил. Ты помнишь, как в том году Тяньбао Далао подарил тебе утку? Утром Далао с толпой уехал в Восточную Сычуань, когда переправлялся, спрашивал о тебе. Ты ведь наверняка забыла, какой в тот день был проливной дождь? Если мы в этот раз пойдем, то снова нужно будет с огнем домой возвращаться; помнишь, мы с тобой с факелами домой шли, путь освещали?
Цуйцуй как раз вспоминала все, что случилось на минувший праздник лета, но, когда дед спросил, она чуть раздраженно покачала головой и нарочно сказала:
– Не помню я, не помню.
На самом же деле она имела в виду: «Как же я могу не помнить?!»
Дед понял, о чем идет речь, и сказал:
– А в позапрошлом году было еще интересней, ты ждала меня одна у реки и чуть было не осталась там, я уже думал, что тебя большая рыба съела.
Вспомнив о былом, Цуйцуй засмеялась:
– Дедушка, ты думал, меня заглотила большая рыба? Это мне другой человек сказал, я тебе рассказывала. Ты в тот день просто боялся, что тот дедушка из города заглотит твою горлянку с вином! Вот ведь память же!
– Я уже стар, память совсем уж никуда не годится. Цуйцуй, ты сейчас уже взрослый человек, сможешь сама сходить в город посмотреть на лодки. Не бойся, что рыба тебя проглотит.
– Раз я выросла, надо зниматься лодкой.
– Лодкой занимаются, когда стареют.
– Когда стареют, надо отдыхать!
– Твой дед еще тигра завалить может, я вовсе не стар! – С этими словами дед согнул руку и старательно напряг мышцы, так что они показались молодыми и сильными, и добавил: – Вот ты, Цуйцуй, если не веришь, то укуси.
Цуйцуй покосилась на чуть согнутого в пояснице, полностью поседевшего деда и ничего не ответила. Вдалеке послышались звуки сона[54], она поняла, в чем дело, и поняла, откуда идут звуки, спустилась с дедом к лодке и подтянула ее к берегу, где находился их дом. Чтобы пораньше увидеть шествие, провожавшее невесту в новый дом, Цуйцуй взобралась на пагоду позади дома. Очень скоро пришла толпа: двое дудящих в сона, четверо дюжих сельских парней, один пустой паланкин, один празднично одетый юноша, похожий на сына командира дружины, а еще было два барашка, ребенок, который их вел, сосуд вина, коробка лепешек из размельченного риса и человек, нагруженный подарками. Когда вся толпа поднялась на лодку, Цуйцуй с дедом взбежала следом за ними. Дед правил лодкой, а Цуйцуй встала возле паланкина невесты и стала любоваться его бахромой и лицами людей. Когда они причалили, парень, похожий на сына командира дружины, достал из украшенного вышивкой поясного кошеля конверт из красной бумаги и передал паромщику. Так было заведено, и дед уж не мог сказать, что не возьмет деньги. Однако, получив конверт, он спросил, откуда невеста, уяснил, снова спросил, из какой семьи, получил ответ и наконец спросил, сколько ей лет, что тоже хорошенько запомнил. Играющие на сона вновь загудели в свои дудки, и вся компания, перевалив гору, скрылась. Дед остался в лодке с Цуйцуй, но душа его следовала за пением сона и успела уйти довольно далеко, прежде чем вернулась обратно в тело.
Взвешивая на руке красный конверт, дед со значением сказал:
– Цуйцуй, невесте из Сунцзябаоцзы всего пятнадцать лет.
Цуйцуй поняла, к чему он клонит, но не стала заострять на этом внимание и тихо повела лодку к берегу. Причалив, она вбежала в дом, достала крошечный побег бамбука, из которого смастерила сона с двумя раструбами, и попросила деда сыграть ей из лодки «Мать провожает дочь», а сама с псом улеглась в тень на большой камень возле дома, разглядывая облака в небе. Медленно тянулось время, и непонятно когда дед уснул, и Цуйцуй с собакой тоже уснули.
Глава третья
Наступил праздник лета. Дед и Цуйцуй за три дня условились, что дед будет нести вахту у лодки, а Цуйцуй и пес пойдут к дому Шуньшуня смотреть на гуляния. Цуйцуй сперва не соглашалась, но потом уступила. Однако прошел день, и она опять пожалела о согласии, думая, что если идти смотреть, то должны пойти оба, а если бдеть у лодки, то тоже обоим. Дед понял, что в душе ее сражаются желание праздника и любовь к нему. Дед был непреодолимым препятствием на пути к развлечению, и это никуда не годилось!
– Цуйцуй, почему так? – улыбаясь, спросил паромщик. – Мы же договорились, а ты вдруг пожалела, у жителей нашего Чадуна так не принято! Раз уж договорились, то должно быть так, нельзя, чтобы то одно, то другое. Моя память еще не настолько плоха, чтобы сразу забыть, что ты согласилась!
Хотя он и говорил так, было очевидно, что он согласен с намерениями внучки. Но она была слишком послушна, и дед от этого приуныл. Увидев, что дед больше не разговаривает, Цуйцуй спросила:
– Если я уйду, кто будет с тобой?
– Если ты уйдешь, со мной будет лодка, – ответил дед.
Цуйцуй нахмурила брови и горько усмехнулась:
– С тобой будет лодка, ха-ха, лодка с тобой будет. Дедушка, ну ты и…
«Все равно однажды ты уйдешь», – подумал дед, но вслух говорить об этом побоялся. Какое-то время ему нечего было сказать, потом он отправился в маленький садик за домом возле пагоды проведать лук, Цуйцуй пошла следом.
– Дедушка, я решила не ходить, если надо, чтобы кто-нибудь пошел, то пусть лодка идет, а я вместо нее с тобой побуду.
– Хорошо, Цуйцуй, если ты не пойдешь, то я пойду и возьму с собой красный цветок, притворюсь бабушкой Лю[55], которая пошла в город себя показать да на других посмотреть.
Они долго смеялись над этими словами.
Дед занимался луком, а Цуйцуй вырвала одну большую стрелу и затеяла в нее дуть. С восточного берега кто-то затребовал переправы, она не позволила деду опередить себя и спешно побежала сама, запрыгнула в лодку и повела ее к пассажиру, подтягивая з