После чего встала.
– А если то, что я говорю, – правда?
– Дедушка, вот же ты…
С этими словами она вышла.
– Я же пошутил! – воскликнул дед. – Ты рассердилась на меня?
Цуйцуй не смела сердиться на дедушку, поэтому, перешагнув обратно через порог, тут же сменила тему:
– Дедушка, помотри, луна такая большая!
С этими словами вышла на воздух и встала под открытым небом, залитая ясным светом. Вскоре из дома вышел дед. Цуйцуй села на камень, раскаленный днем жгучими лучами солнца и только начавший отпускать всю сохраненную за день жару.
– Цуйцуй, не сиди на горячем камне, а то волдырей насидишь.
Но, помахав рукой, сам уселся на этот камень.
Лунный свет был необычайно мягким, на поверхности воды реяла тонкая белая дымка, и если бы сейчас кто-нибудь на том берегу запел, а на этом кто-то откликнулся, было бы действительно прекрасно. Цуйцуй все еще помнила шутку, которую недавно рассказал дед. Да и глухой она не была, слова деда были предельно ясны: младший брат пошел по дороге лошади. Если бы он коротал такой вечер за пением, что бы это означало? Словно ожидая этой песни, девочка надолго погрузилась в молчание.
Сидя под луной, в глубине души она действительно хотела услышать, чтобы кто-то пел. Спустя долгое время на другом берегу не осталось никаких звуков, кроме хорового стрекотания насекомых. Цуйцуй вернулась домой, нашла у дверей бамбуковую дудочку и села играть под светом луны. Решив, что играется плохо, она передала дудочку деду. Приладив ее к губам, дед сыграл длинную-предлинную мелодию, и сердце девочки разомлело.
Привалившись к деду, она спросила:
– Дедушка, а кто первый сделал эту дудочку?
– Наверняка самый веселый человек, потому что он поделился с людьми своей радостью. А может, и самый невеселый человек, потому что в то же время он может делать людей несчастными.
– Дедушка, тебе не весело? Ты на меня сердишься?
– Я не сержусь. Когда ты рядом, мне очень радостно.
– А если бы я убежала?
– Ты не сможешь оставить деда.
– А вдруг такое все же случилось бы, что б ты сделал?
– Если бы такое случилось, то я бы на этой лодке поплыл тебя искать.
Цуйцуй захихикала:
– Не страшон в Фэнтань бурун, следом пристань Шаоцзилун; Шао-цзилун легко пройдем, в Цинтальнань – волна как дом. Дедушка, ты на своей лодке мог бы пройти через Фэнтань, Цытань и Шаоцзилун? Ты же говорил, что там вода как бешеная?
– Цуйцуй, я к тому времени сам буду как бешеный, нешто буду бояться воды и волн?
Цуйцуй серьезно обдумала это и торжественно сказала:
– Дедушка, я ни за что не уйду. А ты уйдешь? Тебя могут забрать в другое место?
Дед промолчал, размышляя о том, что его может забрать смерть.
Задумавшись об обстоятельствах своей кончины, дед оцепенело уставился на звезду в южной части неба, думая: «В июле и августе с неба ведь падают звезды, так и люди, поди, в июле – августе умереть могут?» Он вспомнил дневной разговор с Далао на улице Хэцзе, вспомнил, что в Чжунсае отдают в приданое мельницу, вспомнил Эрлао, вспомнил о многих вещах, и на душе стало муторно.
– Дедушка, спой мне эту песню, ладно? – неожиданно попросила Цуйцуй.
Дед спел десять песен, а Цуйцуй сидела подле него, слушая с закрытыми глазами. Когда дед замолчал, она сказала сама себе:
– Я опять сорвала лист камнеломки.
Все песни, что звучали в ту ночь, пел дед.
Теперь у Эрлао появилась возможность петь, но с тех пор он больше не приходил на берег реки. Прошло пятнадцатое число, прошло и шестнадцатое, наступило семнадцатое, и старый паромщик не выдержал – отправился в город искать этого паренька. Когда он добрался до городских ворот и уже собирался ступить на улицу Хэцзе, ему встретился кавалерист Ян, который в прошлый раз выступал сватом для Далао. Ведя на веревке мула, кавалерист собирался покинуть город. Увидев паромщика, он задержал его:
– Дядюшка, я как раз хотел вам кое-что сказать, как удачно, что вы появились в городе!
– О чем сказать?
– С лодкой Далао беда случилась в Цытане, во время качки он как-то свалился в водоворот и утонул. В доме Шуньшуня сегодня утром узнали, Эрлао, говорят, с самого утра туда помчался.
Эта новость оглушила деда, как сильнейшая оплеуха. Он не мог поверить, что это правда.
– Тяньбао Далао утонул? – прикинувшись спокойным, спросил он. – Никогда не слышал, чтобы утки тонули.
– Но вот случилось так, что и эта утка утонула… Вы очень правильно сделали, что не позволили парню идти по пути телеги, удачно предвидели.
Старый паромщик сперва не поверил словам кавалериста, но по выражению его лица понял, что это правда.
– О каких удачных предвидениях тут говорить? – потрясенный таким горем, сказал он. – Это все воля Неба. Все – воля Неба…
Старика переполняли чувства.
Именно затем, чтобы проверить, правду ли сказал кавалерист, попрощавшись с ним, паромщик поспешил на улицу Хэцзе. Перед домом Шуньшуня как раз сжигали деньги[67] и множество людей, сгрудившись, что-то обсуждали. Когда он подошел поближе, оказалось, что обсуждали именно то, о чем рассказал кавалерист. Но когда кто-то увидел, что за спиной у них стоит паромщик, они тут же сменили тему – заговорили о том, как в нижнем течении реки выросли цены на масло. Старик заволновался и решил найти для беседы более-менее дружелюбного лодочника.
Спустя какое-то время пришел и Шуньшунь, с виду совсем погруженный в свое горе; этот прямолинейный человек средних лет словно изо всех сил старался воспрянуть духом, который был повержен этим несчастьем. Увидев старого паромщика, он сказал:
– Дядюшка, то, что мы с вами обсуждали, прогорело. Тяньбао Далао умер, вы знаете, наверное?
Глаза паромщика покраснели, и он потер их рукой.
– Неужели это правда? Когда это случилось – вчера, позавчера?
Другой человек, видимо примчавшийся с дороги вестник, вмешался и доложил:
– Шестнадцатого днем, когда лодка попала на пороги, нос вошел в воду. Далао хотел выбросить шест, но свалился в воду.
– Ты своими глазами видел, как он упал в воду? – спросил старый паромщик.
– Да я одновременно с ним упал!
– Что он сказал?
– Ничего не успел сказать! В последние дни он вообще не разговаривал.
Старый паромщик покачал головой и робко покосился на Шуньшуня. Тот понял, что у старика неспокойно на душе, и сказал:
– Дядюшка, это все Небо, что уж тут? У меня здесь есть славный ханшин с Дасинчана, возьми допей.
Приказчик взял бамбуковый цилиндр, наполнил его вином и накрыл сверху тунговыми листьями, после чего передал паромщику.
С вином в руках тот отправился на улицу Хэцзе и, понурив голову, дошел до того места, где Далао двумя днями ранее сел на лодку. Там как раз был кавалерист Ян, он отпустил лошадей поваляться в пыли, а сам сидел в тени ивы и наслаждался прохладой. Старый паромщик тут же подошел и предложил ему отведать дасинчанского ханшина, они выпили, настроение чуть улучшилось, и паромщик поведал Яну о том, что четырнадцатого числа Эрлао приходил к горной речушке, чтобы петь для Цуйцуй.
А потом кавалерист сказал:
– Дядюшка, вы думаете, что Цуйцуй нужен Эрлао и следует отдать ее ему?..
Он не успел досказать, как Эрлао вернулся с улицы Хэцзе. Он выглядел так, будто проделал долгий путь, и, увидев паромщика, отвернулся и прошел мимо.
– Эрлао, Эрлао, подойди! – закричал кавалерист Ян. – Разговор к тебе есть.
Эрлао остановился с весьма нерадостным видом и спросил:
– Что хотел? Говори.
Кавалерист поглядел на старого паромщика и сказал:
– Подойди, скажу.
– Что скажешь?
– Я слышал, что ты уехал уже, да подойди поговори со мной, я тебя не съем.
Загоревший дочерна, широкоплечий, полный жизни, Носун Эрлао принужденно улыбнулся и зашел в тень ивы. Чтобы разрядить напряжение, старый паромщик, указывая на мельницу далеко вверх по течению, сказал:
– Эрлао, я слышал, та мельница в будущем будет твоей! Как получишь ее, возьми меня приглядывать за ней, хорошо?
Эрлао будто не понял, о чем речь, и ничего не ответил. Кавалерист Ян бросился спасать положение:
– Эрлао, ты как, собрался идти вниз по реке?
Эрлао кивнул и ушел, не сказав больше ни слова.
Паромщик поболтал о всяких пустяках, после чего, подавленный, отправился домой. Уже на пароме он будто бы между делом сказал внучке:
– Цуйцуй, сегодня в городе новость: Тяньбао Далао на танкере плыл в Чэньчжоу, но, к несчастью, упал в пороги Цытань и утонул.
Цуйцуй не поняла, что он сказал, и потому на эту новость не обратила никакого внимания.
– Цуйцуй, это правда, – добавил дед, – кавалерист Ян, который в тот раз сватом приходил, сказал, что я прозорливый, что не согласился тебя замуж выдать.
Цуйцуй бросила на деда взгляд, увидела его покрасневшие глаза, поняла, что он выпил и его действительно что-то расстроило. «Кто же тебя рассердил, дедушка?» – подумала она. Когда лодка причалила, дед, неестественно смеясь, зашагал в дом. Цуйцуй осталась у лодки. Деда не было слышно долгое время, и когда она побежала проведать его, нашла сидящим на пороге за починкой петелек соломенных сандалий.
Вид у него был совсем нехороший, поэтому она встала перед ним на колени и спросила:
– Дедушка, что случилось?
– Тяньбао Далао правда умер! Эрлао злится на меня, думает, что это я виноват!
С берега закричали, требуя переправы, и дед поспешил к ним. Цуйцуй села в угол на солому, сердце ее было в смятении. Когда дед скрылся из виду, она заплакала.
Глава седьмая
Дед словно сердился на кого-то, он стал редко улыбаться и уделял внучке мало внимания. Цуйцуй как будто знала, что он больше не любит ее так, как прежде, но понимала и причину. Впрочем, так долго не продлилось, прошло время, стало лучше. Они, как и раньше, проводили дни, перевозя пассажиров, все стало по-старому, только в том, что касалось обычной жизни, как будто недоставало чего-то невидимого, что теперь уже невозможно будет восполнить. Когда дед бывал на улице Хэцзе, Шуньшунь по-прежнему принимал его в доме, но очевид