– Что это за игры, неужто деда болезнь свалила и осталась только Цуйцуй?
– Подождем, посмотрим, – сказал Эрлао. – С нас не убудет.
И они подождали еще немного. Тишина этого ожидания пробудила в лодочнике мысль: «Эрлао ли?» Но он беспокоился, что помешает Цуйцуй, поэтому продолжал сидеть на корточках и не шевелился.
Но спустя какое-то время с берега вновь затребовали переправы, и голос был другим – это действительно был голос Эрлао. Злится ли он? Долго ли ждал? Будет ли ссора? Лихорадочно прикидывая в уме все это, старый лодочник бежал к реке. Оказалось, что оба путника уже забрались в лодку, и один из них и правда был Эрлао.
– О, Эрлао, ты вернулся! – изумленно вскричал паромщик.
Молодой человек казался очень недовольным:
– Вернулся. Что это с вашей переправой, полдня прождал – и все никого!
– Я-то думал… – Старый паромщик заозирался, увидел, что поблизости нет и следа Цуйцуй, только рыжий пес выбежал из зарослей бамбука, и понял, что внучка ушла в горы, после чего сменил тон и сказал: – Я думал, ты сам переправился.
– Переправился! – воскликнул рабочий. – Если ж вас нет на пароме, кто осмелится им править?
При этих его словах над водой пролетела птица.
– Зимородок вернулся в гнездо, вот и нам надо домой к ужину поспеть!
– Рано, слишком рано еще на улицу Хэцзе идти. – С этими словами старый паромщик запрыгнул в лодку. «Разве ты не хотел продолжить это дело – путников перевозить!» – подумал он, потянул за канат, и лодка отчалила от берега.
– Эрлао, ты ведь устал с дороги…
Эрлао оставил слова паромщика без ответа, только бесстрастно слушал его. Лодка причалила, и молодой человек вместе с рабочим, взвалив поклажу на коромысла, скрылись за вершиной горы. Безразличие Эрлао неприятно поразило деда; он крепко сжал кулаки и погрозил вслед ушедшим двум, а потом, тихонько рыча, повел лодку обратно.
Цуйцуй убежала в бамбуковый лес, а старый паромщик еще долго не сходил с лодки. Судя по Эрлао, будущее было не слишком радужным. Хоть паромщик ни словом не обмолвился о том, что «у дела есть предел», его робкие слова оказались очень бестактны. Эрлао вспомнил брата и тут же все неправильно понял. Он был возмущен и раздражен. На третий день после его возвращения домой из Чжунсая пришел человек проведать, как обстоят дела, поселился на улице Хэцзе в доме Шуньшуня и стал спрашивать у того, желая выяснить, хочет ли все еще Эрлао ту мельницу. Шуньшунь в свою очередь спросил самого Эрлао.
– Отец, – сказал тот, – если бы это нужно было вам, чтобы в семье было больше мельницей и больше человеком, то вы можете радоваться и соглашайтесь. А если мне решать, то мне подумать нужно, я скажу через несколько дней. Я все еще не знаю, брать ли мне мельницу или брать паром; возможно, судьба только паром мне взять и позволит!
Явившийся на разведку человек запомнил его слова и отправился в Чжунсай доложить об исполненном поручении. Пересекая реку, он вспомнил слова Эрлао и засмеялся мяукающим смехом. Расспросив его, паромщик понял, что это житель крепости, и спросил, зачем он ездил в Чадун.
Человек из крепости тактично ответил:
– Ничего особенного не сделал, просто посидел в доме Шуньшуня.
– Без важного дела в хоромы не пойдешь, раз уж сидел, так нужно было поговорить о чем-то!
– Ну да, сказал кое-что.
– А что сказал?
Человек не ответил, но старый паромщик вновь спросил:
– Говорят, что из вашей крепости собираются мельнницу за дочкой в приданое отдать в семью Шуньшуня, это как, выгорело?
– Все удалось, – засмеялся человек из крепости. – Я спросил Шуньшуня, тот очень хочет породниться с теми, что в крепости живут. И парня того спросил…
– А парень что ответил?
– А парень сказал: передо мной мельница и переправа, я сперва хотел переправу, а сейчас решил, что возьму мельницу. На пароме работать надо, не так надежно, как с мельницей. Расчетливый парень.
Этот человек был торгашом из Мичана, поэтому тщательно взвешивал слова; он понимал, о каком «пароме» идет речь, но ничем этого не выдал. Увидев же, как медленно шевелятся губы старого паромщика, словно он хочет сказать что-то, тут же пресек такую возможность:
– Судьба все решает, от человека ни капельки не зависит. Вот бедный Далао из семьи Шуньшуня, такой видный парень был – и утонул!
Эти слова пронзили сердце паромщика, и он проглотил все оставшиеся вопросы. После того как человек из крепости высадился на берег и ушел, старый паромщик остался тоскливо стоять на своей лодке, надолго оцепенев. К тому же при воспоминании о давешней холодности Эрлао, когда тот переправлялся через реку, ему стало совсем грустно.
Цуйцуй весело резвилась возле пагоды и пришла на утес, желая, чтобы дед спел ей, но дед не обратил на нее внимания. Тогда она в сердцах сбежала к берегу и там лишь увидела, насколько подавленный у него вид, но причины того не поняла. При виде ее радостного, загоревшего дочерна личика паромщик натянуто улыбнулся. На том берегу появились путники с добром на плечах, и он молча повел лодку к ним, однако же, добравшись до середины реки, громко запел. После того как люди переправились, паромщик спрыгнул на пристань и подошел к Цуйцуй, все еще нехорошо улыбаясь и потирая рукой лоб.
– Дедушка, ты что? – спросила Цуйцуй. – Перегрелся? Полежи в теньке, а о лодке я позабочусь.
– Иди занимайся, хорошо, ведь эта лодка тебе же и достанется.
Дед как будто и впрямь получил солнечный удар, на сердце его было тяжко, и, хотя перед Цуйцуй он крепился, зайдя в комнату, нашел фарфоровый осколок и несколько раз вонзил себе в плечо и в бедро, выпустив темную кровь, после чего улегся на кровать и заснул.
Цуйцуй осталась на лодке, предоставленная сама себе, со странной радостью на душе. Она подумала: «Если дедушка не будет для меня петь, то я и сама умею!»
Она пела очень долго, а дед лежал на кровати, смежив очи, и слушал песню строфу за строфой; на душе его было муторно. Он, однако же, знал, что это не та болезнь, что может свалить его, и что завтра он снова будет на ногах. Он решил на другой день отправиться в город посмотреть, что творится на улице Хэцзе, к тому же вспомнил о многих других делах.
Но на следующий день, хотя он и поднялся с постели, голова была тяжелой. Дед по-настоящему заболел. Цуйцуй, очевидно, поняла это, сварила для него котелок сильного лекарства и заставила выпить; после она отправилась в огород за домом и надергала побегов чеснока, которые потом замочила в рисовом отваре. Присматривая за лодкой, она иногда выкраивала время, чтобы заглянуть домой и проведать больного, спросить о том о сем. Дед же ничего не говорил, только страдал из-за своего секрета. Спустя три дня ему внезапно полегчало. Пройдясь вокруг дома, он убедился, что кости еще крепки, и, поскольку кое-какое дело все еще занимало его мысли, засобирался в город на улицу Хэцзе. Цуйцуй же не видела никаких срочных дел, которые требовали бы пойти в город непременно в этот день, и попросила его не ходить.
Старый паромщик потирал руки, прикидывая, стоит ли открывать причину. Глядя на ее загоревшее дочерна овальное личико и смышленые глаза, он глубоко вздохнул и сказал:
– У меня серьезное дело, нужно идти сегодня!
Цуйцуй невесело улыбнулась:
– Какое там большое дело, ведь не…
Старый паромщик знал характер внучки и, расслышав в ее голосе грустные нотки, не стал больше настаивать, выложил на длинный стол бамбуковый короб и поясной кошель, которые хотел взять в дорогу, и со льстивой улыбкой сказал:
– Не пойду, раз боишься, что я упаду насмерть, то не пойду. Я думал, что, пока утром не жарко, схожу в город, улажу дела и сразу вернусь, – но можно и не ходить, завтра пойду.
– Сходи завтра, – тихо и ласково сказала девочка, – у тебя ноги слабые еще, полежи денек.
Но сердце его на том не успокоилось; он направился из дома, встряхивая руками, и у порога споткнулся о валек для сандалий, едва не растянувшись. Когда он утвердился на ногах, Цуйцуй с горькой улыбкой сказала:
– Смотри, дедушка, а меня не слушал!
Старый паромщик подобрал валек и швырнул его в угол.
– Дедушка старый стал, – ответил он. – Через пару дней завалю леопарда и дам тебе посмотреть!
После обеда начался ливень. Посоветовавшись с Цуйцуй, паромщик все-таки отправился в город. Девочка не могла пойти с ним, а потому отправила сопровождающим рыжего пса. В городе деда поймал знакомый, с которым они обсудили давние цены на рис и соль, потом он, проходя мимо гарнизонного ямыня, посмотрел на новоприобретенных мулов и только после этого добрался до дома Шуньшуня на улице Хэцзе. Тот как раз играл с тремя товарищами в карты, и деду было неудобно говорить с ним, поэтому он встал у него за спиной, глядя на игру. Потом Шуньшунь предложил ему вина, но старик отказался под предлогом недавней болезни. Не смея присоединиться к игре, паромщик и уходить не торопился, но Шуньшунь как будто вовсе не понимал, что тот ждет его для разговора, и сосредоточился лишь на своих картах. Чуть позже поведение паромщика привлекло внимание другого человека, который спросил, нет ли у него какого дела. Тот сконфузился и, потирая, по обыкновению, руки, ответил, что, кроме как перекинуться парой слов с управляющим пристанью, других дел у него нет.
Только тогда Шуньшунь понял, почему дед так долго стоял и смотрел в его карты, обернулся к нему и засмеялся:
– Что ж вы раньше не сказали? Вы молчите, а я думаю: смотрите мне в карты да игре учитесь.
– Ничего особенного, только пару слов. Мне неудобно было вам настроение портить, вот и не смел сказать.
Управляющий пристанью бросил карты на стол и с улыбкой зашагал к дому. Паромщик последовал за ним.
– Что такое? – спросил Шуньшунь; судя по всему, он уже догадался, о чем пойдет речь, и приобрел несколько жалостливый вид.
– Один человек из Чжунсая сказал, что вы собираетесь породниться с местным командиром бригады, это правда?
Под пристальным взглядом глаз старого паромщика Шуньшунь придумал благовидный ответ и произнес: