Через два дня дед Босали приехал на заставу в той же форме солдата 30-х годов, только без сабли и рассказал о многом — и о командире коммунистического отряда Арсентии Богатыреве, и о себе, и о мужественной разведчице Илиме Усеновой.
Арсенжан, как называли в степи политического ссыльного Богатырева, хорошо владел казахским языком и долгие годы скрывался от полицейских на далеких зимовьях в сутулых юртах бедноты. Он рассказывал кочевникам о Пушкине и Лермонтове, о декабристах и революционерах нового века, а самое главное — об Ильиче. Говорил он об этом горячо и страстно, заражая всех своим волнением.
Арсентии был своим человеком в каждом ауле высокогорья, и любой бедняк посчитал бы великой честью выдать за него свою дочь, да и девушки, наслышанные о нем, были бы счастливы соединить свою судьбу с Арсенжаном, но он ни одной из них не делал предложения, а когда аксакалы намекали на женитьбу, отвечал:
— Как вырвем из рук баев власть, так и свадебный той устроим.
Сбылась мечта Арсентия: революция принесла свободу народам степи, в первый же год, как организовался колхоз, избравший его председателем, он женился на бойкой красавице Илиме Усеновой и вручил ее отцу акт о передаче артели на вечное пользование землей. «Это, — сказал Арсентий, — мой калым за невесту». Растроганный старик ответил: «Такого калыма, сын мой, ни один бай во всем Семиречье не видывал. Да будет жизнь ваша светла, как солнечный день».
Были у Илимы и Арсентия солнечные дни, наполненные любовью и счастьем, но скоро над родной степью нависли тяжелые тучи: подняли голову баи и муллы, белогвардейцы и контра разных мастей. Запылали селения, полилась людская кровь.
На колхоз «Светлый путь», где председательствовал Арсентий, напала банда, но отряд коммунистов-добровольцев дал ей отпор, а потом, собрав мужиков всей округи, ушел вместе с красноармейцами громить бандитские шайки. Не отстала от Арсентия и Илима. Она была в отряде и заботливым хозяйственником, и медсестрой, и поваром, а по вечерам у партизанского костра пела песни.
За красивый звонкий голос комотрядовцы называли ее жаворонком и особенно ревниво оберегали в походах. «Нельзя потерять песни Илимы, потому что без песни погибнет весь отряд», — говорили они.
В один из вечеров, когда отряд Арсентия отдыхал после горячего боя, прискакал из аула мальчик и сообщил, что бандиты расстреляли отца Илимы, сожгли все дома и угнали колхозный скот. За ночь комотрядовцы совершили пятидесятикилометровый марш и на рассвете настигли банду на Мраморной горе.
— В перестрелке наш Арсентий был смертельно ранен, — дед Босали, сказав это, помолчал немного и добавил. — Это был большой души и очень большого мужества человек. Арсентий пулями высек свои следы на граните Мраморной. А теперь вот вы пришли сюда и тоже след свой должны оставить. Я думаю, что служба пограничная и есть тот самый гранит, на котором не так легко оставить след своей жизни, но коль добром да воинской удалью оставите на нем память, века не выветрится оно, как вот его, Арсентия, дело.
Босали хотел закончить этим свой рассказ, но мы спросили о судьбе отряда, и аксакал продолжил повествование, захватившее нас своей драматичностью.
Молодой тогда Босали стал командиром отряда, исколесил все Семиречье в погоне за бандами. Илима была у него разведчицей. Она, одеваясь то нищенкой, то торговкой или знахаркой, ходила по аулам и, напав на след банды, сообщала об этом в отряд. Босали поднимал комотрядовцев и всегда неожиданно обрушивался на врага, за что бандиты прозвали его красным коршуном.
Илима ждала ребенка, хотела сына, чтобы назвать именем отца, но родилась дочь. Роды принимал командир отряда Босали. Он же был и ЗАГСом, выдавшем справку, что у бойца Илимы Богатыревой родилась дочь, которую назвали именем отца — Арсеной.
Посвящение новорожденной в ореол славного имени отряд отпраздновал в небольшом селении, где и оставил Илиму с дочерью на попечение старой женщины.
Как только Арсена окрепла, Илима вернулась в отряд. К тому времени обстановка сложилась очень тяжелая. Большая банда прорвалась через границу и засела в станице. Надо было найти ее слабые места и неожиданным ударом уничтожить грабителей. И сразу встал вопрос, кого послать в разведку.
— Лучше меня никто с этим делом не справится. Возьму Арсену и пойду. Кто бросится на женщину с ребенком? Кто?! — требовала Илима ответа у Босали, но тот молчал, не решаясь послать ее на столь рискованное задание, тем более, что риску подвергались два самых близких человека — жена и дочь погибшего друга.
И все-таки Илима настояла на своем. Она проникла в бандитское гнездо, раздобыла нужные сведения и передала их командиру. Собственно, это-то и решило исход операции: застигнутые врасплох, бандиты разбежались. Не уцелела и Илима. Незадолго до конца боя ее сразила вражеская пуля. Оставшуюся Арсену Босали принял как родную.
Рассказав эту историю, Босали погладил свою седую бороду, гордо улыбнулся и заключил:
— Теперь моя Арсена большой человек, доктор наук. Скоро в гости приедет. Есть у ней и Арсентий, внук, значит, мой.
Сменялись дни, точно часовые на границе, и каждый из них преподавал нам все новые и новые уроки, один поучительнее другого, но не забывались слова Босали о следах на граните. Проезжая мимо одинокой мельницы, где хозяйничал Босали, мы чувствовали себя в большом долгу перед ним и старались хоть чем-то помочь ему: кто охапку дров привезет, кто первый весенний цветок подарит, кто «забудет» папиросы, сгущенное молоко, сыр или конфеты, а Мраморная стала для нас тем районом нашей службы, где никто не смел не только допустить небрежность, но и даже пожаловаться на усталость.
Весной, когда буйно зацвели горные маки, комсомольцы заставы решили привести в порядок могилу Арсентия Богатырева. Наш Гвоздик, ставший к этому времени активнейшим общественником (он был членом комсомольского бюро и отвечал за работу среди местной молодежи), перед самым выходом на Мраморную подошел ко мне и, лукаво улыбаясь, предложил:
— Надел бы фуражку брата. Будь я на твоем месте, поступил бы сегодня именно так. Там все село будет, понял? — это насторожило меня и озадачило: вдруг Гвоздик возьмет да брякнет об этой фуражке, мол, есть у нас тоже потомки пограничников.
— Ты что задумал? — спрашиваю сияющего Гвоздика, а он спокойненько отвечает:
— Что, поджилки вздрогнули? Не по тебе, видно, гранит пограничья. А я вот решил навсегда надеть зеленую фуражку, в училище этой осенью пойду.
Гвоздик, свалив на меня тяжелую ношу раздумий, убежал по своим делам организатора предстоящих торжеств на Мраморной, а я, оставшись один, крепко задумался. Чем больше раздумывал об истории, рассказанной Босали, тем все больше меня одолевали сомнения. В самом деле, почему Арсентий, Илима, Босали пулями высекали свои следы на граните, а я?.. К тому же пули сейчас не свистят на Мраморной. А если бы свистели?.. Мне сделалось стыдно за свою нерешительность. Я круто повернул к заставе. На митинг я пришел в зеленой фуражке брата.
Как я и ожидал, Гвоздик действительно не удержался от искушения на митинге, он заявил, что мы, молодежь, готовы идти по трудным дорогам отцов и братьев, нести дальше их эстафету. Прозвучало это немного пафосно. Но ему горячо и долго аплодировали.
Осенью мы с Гвоздиком поехали в Алма-Ату и, выдержав вступительные экзамены, надели курсантские погоны.
Владимир ЛюбовцевРАТНЫМ ТРУДОМ ПОКОЛЕНИЙ
Слова, вынесенные в заголовок этого очерка, позаимствовал я из выступления генерал-майора Н. Д. Пескова на вручении отряду республиканского переходящего Красного знамени. Генерал сказал:
— У этого знамени есть одна особенность: оно переходящее. Орден, который советский народ прикрепил на боевое знамя вашего отряда, не может перейти к другой части, он завоеван ратным трудом поколений пограничников, служивших в вашем отряде и служащих сейчас. Это же знамя у вас могут отобрать те, кто не остановится на достигнутом, не будет топтаться на месте, не самоуспокоится. Желаю вам никогда не испытать горечи расставания с ним!..
«Медаль за бой, медаль за труд — из одного металла льют». Я смотрю на два знамени. Оба из тяжелого шелка, одинаковое золотое шитье. Только на первом, у которого всегда стоит часовой, сияет орден Красного Знамени. Прикреплен он недавно — в конце декабря прошлого года. Орден № 549506. Знамя намного старше своих часовых и даже большинства офицеров, отдающих ему честь, проходя в штаб. Знамени скоро пойдет сорок первый год.
Я расскажу о ратном труде нескольких поколений пограничников отряда, о труде, который завоевал высокую награду Родины.
ОТЦЫ
К майору Попову приехали в гости родители. Отец, Алексей Николаевич, полковник запаса, осматривая городок, не переставал восхищаться:
— Вот это да! Богато живете! И техники сколько! А мы…
Александр Алексеевич знал, что сейчас отец начнет вспоминать прошлое. Так бывало раньше. Но здесь все вышло по-иному. Он вдруг замолчал, задумался, потом негромко попросил:
— Саша, поедем на вторую, можно?
Майор понимал, почему отца тянет на эту заставу. Там Попов-старший служил в конце двадцатых годов, там же появился на свет он, Александр, в девятьсот тридцатом. Получив недавно назначение в этот отряд, майор и сам первым делом поехал на заставу, о которой столько раз слышал от родителей, но на которой ни разу взрослым не бывал. Увезли его оттуда двухлетним несмышленышем. Потом были другие заставы, на Дальнем Востоке, которые он уже помнил. С волнением ходил он в первый свой приезд по родной заставе, стараясь что-то припомнить, узнать. Ведь слово «родина» мы пишем и с заглавной буквы, и со строчной: Родина — это весь Советский Союз, и в то же время родина — это то село, тот город, где мы впервые вдохнули воздух, издали первый крик. Майор Попов мог сказать про себя, что он — пограничник с пеленок…
Оба Поповы, отец и сын, проехали по участку отряда. И те рассказы о прошлом, которые Александр не раз слыхивал в юности, здесь осветились новым отблеском грозных минувших лет.
Вот Петр Карабан, которого отец хорошо знал. Середина двадцатых годов. Еще не закончена демаркация государственной границы, на заставах не хватает людей, через рубеж лезут шпионы, диверсанты, контрабандисты. Да и турецкие генералы не прочь воспользоваться тем, что граница еще точно не обозначена на местности, — подразделения аскеров захватывают приграничные села, чтобы потом поставить демаркационную комиссию перед фактом: это, мол, наша территория.
Зимой двадцать четвертого года Петру Карабану пришлось вступить в бой со взводом пехоты. Аскеры, вырыв временные пограничные столбы, вторглись ночью на нашу землю. Прошли уже около ста метров, когда на их пути вырос всадник с ручным пулеметом. Сдвинув на затылок буденовку, властно сказал:
— Стоп! Дальше хода нет, поворачивайте назад, господа-мусье.
Возможно, Петр выражался не столь изысканно.
Офицер с нагловатой усмешкой посмотрел на молодого бойца и, коверкая слова, процедил:
— Когда ишак стоить перед локомотив, его нет живой, локомотив давил ишак. Молодой человек не хотейл быть живой?
Петр вздыбил коня и галопом ускакал в снежную декабрьскую круговерть. Вслед ему раздался хохот солдат и резкий выкрик офицера: «Карош аскер, умный аскер!»
Однако смеялись чужеземцы рано. Отскакав метров на двести, Карабан спрыгнул с коня, залег и выпустил по ним очередь. Пули просвистели низко над головой бандитов. Потом донесся голос:
— Последний раз предупреждаю, если не хотите быть покойниками! Назад!
Турки не поверили, что один боец может сопротивляться им. Они знали, что на горной заставе всего девять пограничников, до нее семь километров, стрельбу там не услышат. Он один, пусть даже и с ручным пулеметом. А их тридцать отлично вооруженных и обученных.
И разгорелся бой, продолжавшийся несколько часов. Но самое поразительное случилось потом, уже на рассвете. Турецкие аскеры увидели, как пограничник вскочил на коня и помчался прямо на них, стреляя из пулемета. Ошеломленные такой дерзостью, испуганные тем, что этого человека вроде бы и пули не берут, чужеземцы побросали оружие и бежали с советской земли.
И позже Карабану не единожды приходилось вступать в схватки с численно превосходящим противником. Стойкость, мужество, отвага и боевая выучка помогали Петру неизменно выходить победителем из этих поединков.
Трудно и тревожно жилось в те годы на границе. Антисоветские организации, обосновавшиеся в сопредельной стране, засылали к нам вооруженные банды, пытались всячески спровоцировать столкновения советских пограничников с турецкими.
В ноябре 1929 года в районе Леписских кочевок одна из таких банд пыталась угнать за рубеж большое стадо. На ее пути встали пограничники фланговой заставы. Двое суток продолжалась схватка. Особенно трудно пришлось группе, возглавляемой Владимиром Панасенко. Отчаявшиеся бандиты лезли напролом, лишь бы уйти от возмездия. Сам Панасенко был ранен, но оставался в строю, пока банда не была уничтожена.
— Не числом, а умением, вот как мы, Саша, действовали тогда, — сказал сыну Алексей Николаевич. — Помню, как командир отделения Деканин с тремя бойцами вступил в бой с крупной бандой… В те годы орден очень трудно было заслужить, а Деканину в тридцать втором дали Красное Знамя. Вчетвером против сотни — ничего себе соотношение, а? Безумство храбрых? Нет, не безумство, а трезвый расчет, выдержка, умение, стойкость, беспредельная верность долгу…
Отец и сын вернулись с границы лишь к вечеру. И хотя дорога их утомила и впечатлений от поездки было больше чем достаточно, Алексей Николаевич предложил сыну зайти еще в городской парк. Остановились перед скромным серым обелиском, волнуясь, прочли:
«Чекистам-пограничникам Зимину Н. М. и Сундукянц Г. И., преданным борцам за дело пролетарской революции, погибшим в борьбе с бандитизмом 26—29 октября 1931 года».
— Товарищи мои… — после долгого молчания сказал Алексей Николаевич. — Совсем молодыми погибли. Себя не пощадили ради того, чтобы люди могли спокойно строить социализм…
СЫНОВЬЯ
Капитана Григория Лазиашвили я увидел впервые на митинге, посвященном вручению отряду переходящего знамени. Ему, начальнику отличной заставы, доверили право идти впереди знаменосца и ассистентов, сопровождать знамя. Но наслышан о Лазиашвили я был и раньше.
Капитану сейчас тридцать пять лет, одиннадцать из них служит на границе, и все время в одном отряде. Он живо интересуется историей части, которая стала для него родной.
Лазиашвили можно слушать часами. Даже о событиях, случившихся до его приезда в отряд, он рассказывает так живописно и убедительно, словно сам участвовал в них. И в его голосе чувствуется неподдельная, искренняя любовь к предшественникам, гордость за них.
— Знаешь, вот говорят — солнечная Грузия. Солнца, конечно, у нас много, на всех хватает. Только в горах оно мало греет, там десять месяцев зима. Осенью сорок пятого дело было. Дождь лил, по склонам туман клубился, такой, понимаешь, неприятный туман, мокрый, знобящий. А в наряде были ефрейтор Курбанов и рядовой Сингатулин, мои друзья. Нет, лично не знаю их, не встречался, но все равно друзья. Видят: кто-то крадется, как тень, скользит от камня к камню. Ребята раз-два и задержали эту тень. Тот, понимаешь, так был ошеломлен, что на полчаса лишился дара речи, только мычал. Крупной птицей оказался!
Не скрывая восхищения и очень темпераментно, будто лично это сделал, капитан рассказывает, как в сентябре 1947 года пограничники задержали вражеского агента. Этот отщепенец еще в двадцатом году вместе с остатками разбитого врангелевского войска бежал за границу, стал прислужником иностранных разведок. Уже после Отечественной войны был заброшен в нашу страну с важным заданием.
— Я тогда не служил, но хорошо знаю, как было тут после войны. Сам суди: десятками всяких мерзавцев задерживали. И изменники Родины, и участники антисоветских националистических организаций, уголовники, подонки разные. Вот в июне пятьдесят первого два друга моих — младший сержант Коля Селиванов и рядовой Алеша Кожаков — проверяли с собакой КСП. Глядь — след! Пошли по нему. Смотрят — вещевой мешок. Селиванов фонарем посветил, а тут с двух сторон стрелять начали. Пули прямо над ухом визжат, противно так, тоненько. Ребята не струсили, стали преследовать. Правда, не удалось задержать, граница была близко — нарушители обратно убежали под покровом темноты. А в мешке оказалась карта с маршрутом движения, пистолет, восемьдесят два патрона к нему, бинокль и еще кое-что. Словом, с важным заданием шли мерзавцы, да не прошли!..
Но с особенной гордостью рассказывает Лазиашвили о том, как в августе пятьдесят восьмого года были задержаны два шпиона. Вкратце дело обстояло так.
13 августа 1958 года этим агентам удалось преодолеть сигнализационную систему и при помощи специального химического препарата сбить со следа розыскную собаку. Они скрылись в труднопроходимых, заросших лесами и густым кустарником горах.
Район возможного нахождения нарушителей был блокирован. Вместе с пограничниками в операции участвовали и местные жители. Было самое горячее время — уборка, однако колхозники, оставив свои дела, от мала до велика помогали погранотряду.
Нарушители не раз пытались выскользнуть из блокированного района, но безуспешно. И тогда они затаились.
Шли часы, дни и бессонные ночи. Поисковые группы прочесывали местность, осматривали ущелья, каждый камень, заглядывали под каждый куст. Прошло сто пятьдесят долгих томительных часов, а нарушители не были обнаружены. Лишь к исходу шестых суток шпионы выдали себя, пытаясь выбраться из блокированного района. Это случилось в сумерках, темнота и густой туман помогли им оторваться от преследователей.
В поиск включились сержанты Борис Запорожский и Анатолий Михайлов с розыскной собакой Наждак. К ним присоединилось еще несколько пограничников. Собака вела по самому краю ущелья, внизу еле слышно рокотала Кура. Вперед, вперед! Трудно бежать в гору, из-под ног в ущелье срываются камни. Кое-кто отстал. Борис и Анатолий взобрались на вершину, поросшую цепким кустарником. Едва на фоне неба показались фигуры пограничников, из кустарника засвистели пули. Друзья залегли. Михайлов дал по кустам длинную очередь. Выстрелы прекратились.
— Вперед, Наждак! — крикнул Михайлов, вскакивая.
Но пес не поднялся. Он лежал, негромко повизгивая. Только сейчас Анатолий заметил, что вражеская пуля раздробила собаке лапу. Сорвав с себя майку, сержант перевязал Наждака, и пограничники продолжали преследование. Наждак был вторично ранен. Идти он уже не мог. Михайлов кинулся вслед за Запорожским по склону горы, в ту сторону, где скрылись нарушители.
Уже рассвело, когда на помощь сержантам пришла группа пограничников во главе с заслуженным мастером спорта СССР чемпионом мира по штанге Владимиром Светилко. Шпионов нашли в зарослях камыша в горном озере, где они надеялись отсидеться. Было у них оружие, боеприпасы, фотоаппаратура, деньги, различные документы.
В памятке, найденной в одежде одного из этих агентов, предлагалось фотографировать железные и шоссейные дороги, мосты, расположение воинских частей, вести записи о перевозках боевой техники. Их хозяев интересовало все. И расписание движения пассажирских поездов и автобусов, и подлинные советские документы, которые следовало добывать любыми путями, и фамилии офицеров-пограничников, и многое-многое другое.
Участники поиска и задержания двух матерых лазутчиков были награждены медалью «За отличие в охране государственной границы СССР», а Запорожский и Михайлов — орденом Красной Звезды…
Странный человек этот капитан Лазиашвили! О том, как действовали его товарищи, Григорий Георгиевич рассказывает охотно и радостно. Когда же речь заходит о нем самом, теряет дар речи, машет рукой:
— Э, послушай, что там говорить, ничего интересного, обычное задержание! Давай я тебе лучше расскажу об одном замечательном парне…
Но я-то листал исторический формуляр части и не один раз наталкивался в нем на такие записи:
«Старший наряда лейтенант Лазиашвили…», «Старший лейтенант Лазиашвили…», «Тревожная группа во главе с капитаном Лазиашвили…»
Об одной операции, проводившейся под руководством Григория Лазиашвили, стоит непременно рассказать.
ВНУКИ
На рассвете спится особенно сладко. Тем более, если ты отшагал за ночь полтора десятка верст и лег в три часа. Капитану Лазиашвили казалось, что он только что опустился на койку, еще не успел уснуть, — и вот уже дежурный будит его.
— Товарищ капитан, — докладывает он, — ефрейтор Перетягин сообщает, что у границы на той стороне появился нарушитель.
— Усилить наблюдение! — распорядился капитан. — Тревожную группу — в ружье!
Через несколько минут машина вырвалась из ворот заставы и помчалась по грунтовой дороге. Не доезжая до наблюдательной вышки, Лазиашвили остановил машину, включился в линию. Старший наряда доложил, что нарушитель перешел границу.
— Перетягин, — тихо сказал капитан в трубку, будто нарушитель мог услышать его, — от тебя, друг, и от Коноплева сейчас зависит все, понимаешь ? Мы его не видим, не знаем, где он, ты нас должен навести на него. Следите за ним и подсказывайте, куда нам двигаться. Ясно? Будем держать с вами постоянную связь…
Трое пограничников отсекли нарушителю возможный путь отхода к границе. А Лазиашвили с рядовым Петровым пошел на задержание. Наряд с вышки корректировал их продвижение. Бесшумно приблизились к кустарнику, в котором скрывался нарушитель.
— Товарищ капитан, — шепнул Петров Лазиашвили, — разрешите я пойду впереди, он ведь вооружен.
— Спасибо, друг, — улыбнулся в ответ Григорий, — но впереди пойду все-таки я.
Решительными и умелыми действиями нарушитель был задержан.
Это случилось 21 августа 1966 года. Капитан Лазиашвили, пограничники Перетягин, Коноплев и другие были награждены медалью «За отличие в охране государственной границы СССР».
Говорят, граница — точный барометр политической погоды в мире. А в мире неспокойно, потому неспокойно и на границе.
Вот скупая хроника последних лет, почерпнутая из донесений и рапортов.
22 августа 1965 года в районе пограничного столба номер… четверо военнослужащих сопредельного государства во главе с сержантом нарушили границу и напали на чабана Насретдина Расул-оглы. Угрожая чабану оружием, они пытались увести его на свою территорию. Тот яростно сопротивлялся. К месту схватки подоспел пограничный наряд — рядовые Коваленко и Лесников. Пограничники выручили чабана и задержали одного из нарушителей.
19 апреля 1966 года рядовые Предеин и Коростылев, продвигаясь вдоль границы, по поведению служебной собаки поняли, что на их участке находится неизвестный. Используя складки местности, наряд незаметно приблизился к нарушителю границы и внезапными действиями задержал его в пятидесяти метрах от КСП.
5 февраля 1967 года в 23.10 пограничным нарядом в составе рядовых Белоусова и Медведева был задержан нарушитель, применивший при переходе границы различные ухищрения. Он пытался направить пограничников по ложному следу, однако солдаты действовали умело и разгадали его хитрости. Наряду помогли прожектористы младшего сержанта Ткаченко. Правильно руководил действиями солдат заместитель начальника заставы капитан Болдырев.
29 октября 1967 года пограннаряд ефрейтора Алиференко задержал в тылу участка человека, одетого в военную форму. Он оказался нарушителем границы, а военная форма понадобилась ему для того, чтобы беспрепятственно проникнуть в запретный район.
В марте 1967 года неизвестные напали на часового у склада одной из воинских частей, оглушили его и забрали автомат. Когда об этом узнали пограничники, на место происшествия выехал инструктор службы собак старший сержант Виктор Пимоненко со своим четвероногим другом. Прошло уже немало времени с момента преступления. К тому же и погода не способствовала поиску: шел проливной дождь. Пимоненко все же удалось поставить собаку на след, вместе с группой армейцев он начал поиск. Следы вели в сторону границы. Всю ночь Пимоненко бежал за бандитами, оставив далеко позади своих помощников. Взбирался на вершины, шел по ущельям, не раз переходил вброд бурные горные потоки. Терял след и снова находил его. Под утро овчарка привела старшего сержанта к заброшенной сторожке, где укрылись бандиты. По отпечаткам обуви Пимоненко определил, что бандитов трое. Силы неравны, к тому же помощь подойдет не скоро. Может быть, рискнуть? А если с тремя не справиться и они прорвутся за рубеж? Но и медлить опасно: догадаются, что пограничник один, и тогда инициатива окажется в их руках. Пимоненко выбил стекло, пустил в сторожку собаку. Дал очередь вверх и сам прыгнул в окно. Победа далась ему не просто, помогла спортивная закалка (на границе Пимоненко стал самбистом, получил первый разряд). Медаль «За боевые заслуги» по праву украсила грудь Виктора.
Ефрейтор Николай Зюсько служит уже два года, на счету его не одно задержание, но чаще всего вспоминается Николаю сентябрьский случай. Член народной дружины сообщил ему, старшему наряда, что из леса вышел чужой человек и направился в сторону границы. Зюсько начал преследование. День был жаркий. Ефрейтор сбросил с себя плащ, потом гимнастерку, сапоги. С перевала заметил неизвестного, тот был уже далеко. Пока спустился, нарушитель исчез, словно сквозь землю провалился. Вокруг — горы, ущелья, лес.
Несколько часов Зюсько вел поиск. Как нарушитель ни хитрил, ни маскировался, уйти от пограничника не удалось.
…Сержанты Николай и Алексей Супруны — близнецы, служат на одной заставе. Николай командует первым отделением, Алексей — вторым. Братья соревнуются между собой. То один вырывается вперед, то другой. У каждого значки «Отличный пограничник», «Отличник Советской Армии», «Воин-спортсмен». Оба пришли на границу комсомольцами, здесь стали коммунистами. Николай — секретарь комсомольской организации заставы, Алексей — заместитель секретаря партбюро. И заботы, и думы у братьев одинаковые. Вот только в одном Алексей обогнал Николая: отделение у него отличное.
— Это мне просто повезло, — улыбается смущенно Алексей. — Если бы такой, как Панков, попал в мое отделение, не получили бы мы отличной оценки на инспекторской. Сколько с ним Коле возиться пришлось!
И братья рассказывают о солдате из отделения Николая: избалованный, капризный, разболтанный парень. До призыва играл в футбольной команде класса «Б». Видимо, успех вскружил голову. Началась битва за настоящего Панкова, за такого, каким он может и должен стать. Не всегда победа на стороне братьев-сержантов, но понемногу парень выправляется.
— Ничего, человека из него сделаем, — уверенно говорит Алексей, а брат молча кивает, подтверждая его слова. — Потом благодарить будет.
Они своего добьются, в этом нет сомнения. И Панкова воспитают, и оба отделения сделают отличными. Для этого у братьев есть все: и знания, и энергия.
Может быть, я ошибаюсь, но, на мой взгляд, отдельному человеку заслужить награду проще, чем большому воинскому коллективу.
Орден на знамени… Он как бы вобрал в себя все, чем жил и чем славился отряд: ратный труд нескольких поколений пограничников, пятнадцать тысяч бессонных ночей и столько же тревожных дней. За этим орденом — бесчисленное количество схваток со шпионами, диверсантами, бандитами. В его металле — молекулы и атомы орденов и медалей личного состава, начиная от Петра Карабана и Деканина и кончая Михайловым, Запорожским и Пимоненко. В нем влюбленность в свое дело капитана Лазиашвили, пограничное мастерство Белоусова и Медведева, командирская взыскательность сержантов Супрунов, настойчивость ефрейтора Зюсько. Словом, в этом ордене — воинский подвиг и будничный труд пограничников отряда за четыре десятилетия.
Вот что стоит за орденом Красного Знамени № 549506.