Предисловие
Заклинатель демонов, знаток богословских шарад, с риском для собственной жизни изгоняющий беса из тела невинного ребенка… Обаятельный юноша, рожденный от Князя Тьмы и самки шакала, дабы не допустить второго пришествия Христа…
Эти и другие столь же экзотические персонажи стали появляться в нашем книжном обиходе сравнительно недавно, как только обветшали и начали рушиться барьеры идейной цензуры. Теперь к ним прибавился сюжет, рассказанный англичанином Гаем Н. Смитом, — зло и ужас, воцарившиеся в глубине заброшенных шахт, подвиг воли, совершенный человеком, которому до того не везло в жизни, что он потерял почти все, — но решился отыграть свой шанс на грани полной катастрофы.
История смертельной схватки Саймона Рэнкина с таинственным проклятием горы Кумгилья подобна пестрому калейдоскопу. Вряд ли кого из читателей она оставит равнодушным: одни удовлетворятся захватывающими сюжетными поворотами в стиле "саспенс" (тревожное ожидание), с потоками крови и иных телесных соков; другие отыщут в ней точные бытовые зарисовки и поучительную мораль. Третьи, если отрешатся от культурного снобизма, вероятно, многое припомнят о своеобразной роли шахт, Уэльса и католических священников в литературе старой доброй Англии.
Верно, не так уж они просты — Гай Н. Смит и его герои. С одной стороны, расклад сил добра и зла в повести "Погребенные" диктуется типичным консерватизмом самого почтенного британского образца. Все люди порочны по своей природе; равенство — миф. Человек несвободный просто не способен быть ни добрым, ни счастливым (малолетние рабы, преисполнившись жаждой мести, сами превращаются в жестокое и весьма неприглядное зло). "Революционный романтизм" воплощен в обличье убогого развратника, который проповедует свою философию в грязной пивнушке, служит черные мессы и кончает земной путь, получив в лоб раздвоенным копытом Хозяина.
С другой стороны, вызов этому злу бросает необычный герой — бывший иезуит, рьяный нарушитель обета безбрачия, дерзнувший покинуть монашеский орден в поисках некоей собственной, более глубокой веры. Если "наложить" мистические экзерсисы Гая Н. Смита на классическую схему английского детектива или триллера, то окажется, что в борениях Бога и Сатаны Рэнкину досталась роль частного сыщика — непременно эксцентричного чудака, а порой и "крутого внесистемщика", чье призвание — ловко обходить на всех виражах сюжета менее расторопных представителей официальной власти (в "Погребенных" это престарелый приходский священник господствующей англиканской церкви).
Сравнение тем более оправданно, что в финале повести, точь-в-точь как и положено в любом крепко сколоченном триллере — горы трупов зарезанных, раздавленных и удушенных персонажей обоего пола в возрасте от пяти до 93 лет. Впечатление такое, что шахтерский поселок истреблен весь целиком, и души неверных спасутся разве что для вечного покоя.
Лишь немногим суждено перейти свою Долину Смерти вопреки злу, с верой и любовью в сердцах. Закрывая книгу, остается пожелать того же и всем нам — на все будущие дни.
Пролог
"Ты не веруешь в Бога!" — что-то кричало внутри Саймона Рэнкина. Пронзительный голос впивался в него, словно хлыст, и он невольно съеживался в углу полутемной комнаты. Свеча мерцала, и дрожащие тени превращались в чудовищные образы, являющиеся из потустороннего мира, чтобы своей богохульной яростью поставить человека на колени.
И другой голос. Он не понял, чей, быть может, его собственный, только незнакомый — мягкий, но настойчивый: "Минутная слабость может стать роковой!"
Ледяная тьма обрушилась на него; живот свело, к горлу подступила тошнота. Казалось, он плывет в пустоте, потом словно ураган подхватил его и потащил в своей пасти; в миг беспредельного исчезла всякая надежда. Рэнкин уже почти сдался, уступая свою душу и жизнь. Но вновь будто издалека услышал те же слова: "Минутная слабость может стать роковой!" Тогда он начал бороться, продираясь из мрака обратно к тусклому мерцанию, зная, что свеча еще горит и не все еще потеряно.
Ты не веруешь в Бога! Бога нет. Цивилизация — всего лишь прихоть случая. Возникнув однажды, она неминуемо исчезнет, и от нее ничего не останется, словно ее и не было никогда.
"Я верую в Господа!" — голос Рэнкина перешел в хриплое завывание, жалобное, как у ребенка, взбунтовавшегося против родительской власти.
Он приник к стене, обливаясь холодным потом. Смутные видения колыхались перед глазами. Все — лишь обман, галлюцинация. Свеча, наверное, уже погасла, но он видел ее пламя, потому что хотел его видеть. А то самое нечто — чем бы оно ни было — намеренно позволяло ему бредить наяву, чтобы лишить его сил, чтобы сопротивление слабело с каждой секундой. Но он хотел, он должен был бороться. "Верую в Господа!"
Дурман туманил разум, не давая собраться с мыслями. Чтобы выжить, нужно еще больше усилий. Бессмысленные слова слетали с пересохших губ посланием в пустоту, и он повторяя, как попугай:
"Боже… Сыне Божий, смертию смерть поправ… поборов того, кто властен над смертью… — Рэнкин перевел дыхание. — Порази скорее Сатану! Избави сей дом от всех злых духов! — теперь знакомые слова вернулись к нему, и он торопился вымолвить их. — От помышлений суетных, оскверняющих, и похотей лукавых, и не дай им чинить зло, да будут изгнаны в место, им предназначенное, и останутся там на веки! Боже, облекшийся плотью, пришедший с миром, дай нам мир!" — Он громко, с облегчением вздохнул и добавил: — Верую в Господа Бога!"
Холод, казалось, немного смягчился. Пламя свечи успокоилось; странные тени отступили. Но это было всего лишь уловкой.
Священник выпрямился. От чудовищного напряжения ноги подкашивались, слабость была во всем теле. Но он преодолел ее. Он жил — он спас свою душу.
Громкий скрип за спиной заставил его обернуться. Дверь раскачивалась на петлях. Искушение… черный провал лестницы за дверью манил: беги, оставь этот дом и поселившееся в нем зло, спасай душу, пока жив!
Но Рэнкин не побежал. Он осмелел, его дыхание стало ровным, глаза отыскивали тени в пустой пыльной комнате. На улице пошел дождь, он заливал единственное окошко, неистово барабаня по стеклу.
"Я не страшусь тебя, ибо верую во Всевышнего, и Он защитит меня!" Дерзкие слова, отозвавшись эхом в тиши пустого дома, вернулись к Рэнкину из лестничного проема: "Верую… защитит… меня!"
"Ты не веруешь в Бога!"
Задрожав от ужаса, Рэнкин всматривался в тени, но издевка донеслась не оттуда. Это его душевные силы сливались с силами зла в сатанинском союзе. Он понял, что не сможет дольше сопротивляться дьявольщине. Только что силы были равны, и вот он снова начал слабеть — оттого, что испытывал судьбу.
Дверь снова скрипнула, приоткрылась еще немного и замерла. Каждый миг она могла захлопнуться, навсегда заточив его наедине с тем, без надежды на спасение, ужасный исход, которого страшился Рэнкин, зная, что в конце концов будет вынужден сдаться. Наступило горькое прозрение, худшие опасения подтвердились: экзорцизм — изгнание бесов — не удался.
В комнате сделалось еще холоднее, температура упала сразу градусов на десять. Крошечный огонек свечи стелился, готовый исчезнуть. Мрак надвигался на него, простирая призрачные пальцы.
Ты потерпел неудачу, потому что тебя покинула вера. Ты отвернулся от Бога. Его ведь нет — значит, он не сможет тебе помочь.
Издевательский хохот гремел в голове. Рэнкин хотел было прикрыть глаза ладонями; руки неудержимо тряслись. Холодный ветер срывал с него пальто, грозя бросить несчастного в жуткую пустоту преисподней, страшившую род людской от начала дней, — бросить в безграничное ничто.
Но Рэнкин все еще стоял, как единственный уцелевший солдат среди трупов товарищей, как последний оплот чести перед лицом наступающего врага. Дух тления проник в ноздри; он, казалось, впитался в подстриженные усы и бородку священника, неотвязно напоминая, что тот существует — даже если Бога нет. За спиной была лестница и свобода, впереди — лютая адова вечность, где Смерть сковывает своих невольников.
И тут Саймон Рэнкин повернулся и бросился наутек, спотыкаясь на осклизлых ступеньках, выбивая каблуками гулкую дробь. Его шаги гремели сатанинскими аплодисментами в честь победившего зла.
Оранжевое пламя оплывшей свечи указало ему путь к рассохшимся, покосившимся дверям в конце холла. Тьма тут же окутала его непроницаемым покровом, влажные холодные пальцы пытались втолкнуть его обратно. Наверху раздался грохот, что-то покатилось по полу. Чаша со святой водой, забытая хозяином, пала перед более могущественными силами. Ничто уже не могло противостоять злу, поселившемуся здесь.
Собрав последние силы, Рэнкин добрался до двери, ухватился за ручку и громко всхлипнул от облегчения, когда она поддалась. Каменные ступени словно налетали на него, нанося яростные удары. Он скатился в мокрый бурьян. Высокие стебли, давно одолевшие преграду гравия, хлестали по лицу; ливень бушевал, с ног до головы окатывая священника стыдом. Позор тому, кто не выстоял — и причислен к лику павших.
"Минутная слабость может стать роковой". Однако не стала — раз он еще жив. Здесь им до него не добраться.
Рэнкин не помнил, сколько времени пролежал там. Безудержный хаос мыслей теперь оседал в мозгу мертвой тяжестью — и вдруг взорвался, как динамит. Боже, вот предел падения, и я сам навлек его на себя! Но я верую в Господа, я лишь возроптал, но не усомнился!
Рэнкин с трудом добрался до автомобиля. В памяти не сохранился путь длиной в полсотни ярдов по извилистой, заросшей тропинке, где ветки, будто повинуясь чьему-то повелению, тянулись, пытаясь задержать его. Он тяжело опустился на сиденье и долго не мог включить зажигание и фары; буря сотрясала машину, словно силясь опрокинуть ее — стихия, взнузданная Сатаной.
Когда Рэнкину наконец удалось завести двигатель, уже светало. Дождь утих, но пришлось включить дворники, чтобы очистить ветровое стекло от опавших листьев. Он медленно ехал по продуваемой ветрами аллее конских каштанов. За ночь деревья потеряли остатки золотой листвы; их твердые несъедобные плоды отскакивали от капота машины, точно брошенные рукой злобного невидимки-домового.