Хватит потакать религиозным причудам Саймона! Она задрожала от страсти, вспомнив, как играла с собой в первый раз. Ей было лет пятнадцать, она давно подумывала об этом, но всякий раз, как только решалась, в голове раздавался злобный голосок матери: "Не смей трогать себя там, Андреа. Это непристойно, и это грех. Бог обязательно узнает и накажет. И представь, как ты будешь обо всем рассказывать отцу Флаэрти на исповеди".
Эмоции требовали выхода; она стала плохо спать по ночам, а в тревожных снах видела, как занимается этим, а мать спряталась в комнате и подсматривает за ней: "Ты просто испорченная дрянь и никогда не исправишься!"
В конце концов Андреа уступила инстинктам. В тот день у нее сильно разболелась голова и пришлось пропустить школу. Даже это, по словам матери, было грехом: "у девочки в твоем возрасте не должно быть никаких головных болей". Но после полудня мать ушла убирать церковь, и Андреа осталась одна в своей постели. При свете дня все оказалось проще, чем в темноте, прятавшей тысячи тайных глаз. Она решительным движением задрала ночную рубашку. Не твое собачье дело, мамочка, чем я тут занимаюсь сама с собой. Если Бог захочет наказать меня, пусть наказывает. А отец Флаэрти…
Об отце Флаэрти она позабыла, как только дотронулась до себя. Наконец-то! По телу прошла судорога, Андреа закричала от незнакомого удовольствия.
Она словно балансировала на краю, зная, что упадет, и наслаждалась ожиданием, и старалась удержаться. Но вот все взорвалось и она полетела в небеса — это, конечно, и был рай, откуда еще взяться такому блаженству и тела, и души. Там она парила, крича и плача от восторга, так что даже намокла подушка, и это длилось целую вечность…
Волна отхлынула, оставив девочку распростертой без сил — совершенно беспомощной и такой счастливой. Головная боль прошла без следа. Если бы сейчас в спальню вдруг вошла мать, Андреа тут же рассказала бы ей все без утайки. Она не стыдилась и не чувствовала себя виноватой. То, что с ней было, — наверняка один из величайших Божьих даров. Такая большая радость просто не может быть греховной.
Она стала делать это постоянно, раз в две недели, и никогда не исповедовалась отцу Флаэрти. Раз это не грех, значит, не его дело. В голове у нее начали тесниться разные вопросы. А есть ли вообще Бог? К семнадцати годам она уверилась, что нет. Теперь, двадцать три года спустя, пережив неудачный брак, Андреа наугад вступила в новую связь, — сохраняя прежнее убеждение.
Тихо, сосредоточенно постанывая, она вызвала в памяти тот сказочный день. Четверть века миновало! И сейчас все было точно так же, вот только оргазм, которого она жаждала всем существом, никак не приходил — подступал и тут же ускользал, мучительно дразня. До вершины наслаждения было рукой подать, — но она снова и снова обрывалась вниз на предпоследнем шаге и никак не могла добраться. Дикое, безумное удовольствие, но сил больше нет, хоть бы скорей! Рука двигалась все быстрее, пронзительные, раздирающие ощущения дошли до точки кипения… И не закипали.
Закрыть глаза, сосредоточиться, отыскать ту единственную фантазию, которая поможет. Господи, бывший муж откуда-то. Ну да, она его соблазняла… ах! соблазнила после нескольких ни к чему не обязывающих свиданий. Вот он подвозит ее к дому матери, обнимаются в машине. Андреа расстегнула ему брюки и до того раздразнила, что он согласился отъехать куда-нибудь в закоулок. Сдался, бедняга, поплыл на глазах. "Андреа… я, ну, это, у меня нет ничего с собой… я и не подумал, что ты… что мы…" Он все заботился об условностях — на них и попался. "Только раз — что нам мешает? Не беспокойся, я позабочусь сама". Так она его и поймала, потому что хотела забеременеть.
О Боже, не получается! Она отчаянно пыталась помочь себе, сначала шепотом, потом выкрикивая в темноту закупоренной комнатушки: "Хочу мужчину. Хочется. Мне охота. О-ой, под мужика хочу!.."
В этот момент она поняла, что не одна: то ли вдруг, то ли постепенно сознание пробилось ледяной струйкой к разгоряченному, ритмично дрожащему телу. Но не потушило желания. Андреа всматривалась в темноту, не в силах оторвать руку от мокрого и горячего. Неясный силуэт у дверей становился все отчетливей, как будто зажегся свет — бледное сияние. Но свет не горел. И кто-то был с ней в комнате. Мужчина!
Он был высокий и смуглый, с черными вьющимися волосами — внешность без малейшего изъяна. Красивое мужественное лицо, ровные зубы блеснули в улыбке. Нет, он не насмехался над Андреа оттого, что застал ее за таким занятием, а именно улыбался по-доброму, понимающе. Только тут она разглядела, что незваный гость стоит перед ней совершенно голый, и хотела опустить взгляд, но голова не поворачивалась: шею так свело, что она не могла рассмотреть его ниже пояса.
— Я не помешал? — его мягкий веселый голос развеял последнюю тень неловкости и страха.
— Нет… ничего, — она заставила пальцы остановиться и шире развела ноги, чтобы он смотрел туда. — Я… больше не могу. Мне очень нужно. Скорей!
— Может быть, я смогу помочь, — пришелец шагнул к ней. Что-то упало, звякнув, и покатилось по полу. Андреа не видела, но поняла, что это чаша, которую Саймон перед уходом наполнил водой и помолился над ней. "Колдуй, баба, колдуй, дед…" Гость как будто не заметил этого, теперь он был совсем рядом. Пальцы Андреа снова пришли в движение помимо ее воли; изнутри живота им навстречу прихлынула волна томительной дрожи. "Я хочу тебя!" — повторила она и прибавила грязное словечко, засмеявшись той непринужденности, с которой оно вырвалось.
— Еще бы, — он понимающе кивнул и протянул руку. Чуткие пальцы легонько коснулись соска; Андреа пронзило током. Ледяные иглы разрядов сотрясли тело, безмолвно торопя мужчину.
Она наконец сумела повернуть голову и глянула вниз, чтобы удовлетворить любопытство. И едва не завопила, одновременно от восхищения и от ужаса. Господи, не может такого быть у человека, ни одна женщина в мире этого не достойна! Чудовищно… или чудесно, это как посмотреть. Разум Андреа оглох, а тело тянулось навстречу, пальцы нашли и стиснули, набухший рот впился в ужасное орудие страсти. Прикосновение обожгло жутким холодом, кольцо губ вмиг превратилось в кровоточащую рану.
Время замедлило свой бег. Любовник высвободился и властным движением опрокинул Андреа на кушетку, прокладывая губами ледяную дорожку вниз по ее телу. Она задыхалась и стонала, отдавая без остатка все, к чему он прикасался, — и протяжно взвыла, когда холодный язык добрался до цели.
— Ты его не любишь, — откинувшись назад, он посмотрел ей в глаза. Это не был вопрос, но утверждение. Слабея, она не могла отвести взгляд.
— Нет. Я его терпеть не могу. Какая я дура, что с ним связалась. Я хочу еще ребенка, пока не поздно родить!
— Ребенок у тебя будет, это я обещаю.
Он склонился, и Андреа судорожно вцепилась в него, захлебываясь от страха в ожидании ужасного мига, когда он войдет. Ее плоть не выдержит! Такой холодный, как смерть, и такой огромный, он брал ее дюйм за дюймом — орудие власти, от которой нет спасения. Даже судороги ее тела не принадлежали ей: они исходили от таинственного пришельца, чья реальность уже не вызывала сомнений… Потом он безжалостно вскинул ее кверху, распяв на ледяном утесе.
Порыв северного ветра, морозный вихрь подхватил ее и понес как перышко, швыряя из стороны в сторону. Рыча в последней судороге страсти, она выкрикнула: "Возьми меня! Ребенка хочу!"
Залп арктического холода сотряс ее чрево, убивая все кругом, кроме животной жажды; она приникла к любовнику всем телом, напрягая каждый мускул, в страхе, что будет отброшена и близость прервется. Смесь неодолимого желания и ужаса…
Потом — дрожь холода, одиночество. Она так устала, что не могла открыть глаз. Рука ловила пустоту: он ушел. Пальцы снова скользнули вниз и наткнулись на ледяную каплю; все тело ниже пояса вот-вот превратится в сосульку. Но это так возбуждает!
Теперь ею овладела единственная греза. Высокий смуглый незнакомец. Король всех любовников, он заставляет трепетать и покоряться. Ни один мужчина не сравнится с ним. Его поцелуи приводят женщин в неистовство, и те умоляют подарить им дитя. Силой наслаждения он заставляет отдавать все, что потребует. Полное подчинение, во что бы то ни стало!
И наступил новый оргазм, слабее предыдущего, но иначе быть не могло. Вместо воплей — тихое хныканье: хочу ребеночка, пожалуйста, чтобы осталась со мной частица такой могучей воли, память обо этой ночи…
Вновь вспыхнули в мозгу его слова: "Часть моего существа останется с тобою, ибо ты уже не сможешь скрыться от меня. Я — это ты, и ты — это я. Но ты должна заплатить за это, посвятив себя мне, и только мне одному. Никаких ложных богов, никаких любовников. Отвергни их, и ты будешь иметь все, чего пожелаешь. Прогони лжевозлюбленного и будь моей!"
Должно быть, Андреа заснула: когда она снова открыла глаза, в них ударил серенький утренний свет из окон. Поеживаясь, она потянулась за одеждой и снова задела пустую чашу Саймона. Та перекатилась по полу. Пролитая вода, выплеснувшись за пределы пентаграммы, оставила на половицах пятна сырости, словно следы постыдных снов подростка.
Как холодно! Пальцы окоченели и дрожали, несколько минут она не могла справиться с пуговицами. Каждое движенье было мукой.
Господи, какой идиоткой он прожила всю жизнь! Ее дурачили, сделали из нее рабыню, почти зомби. Мать, отец Флаэрти, муж — все заставляли подчиняться. Теперь Саймон, самый требовательный из всех, пользуется своей никчемной религией, чтобы связать ей руки.
Одевшись, она выглянула в окно. Все вокруг было серым — деревня, холмы, небо затянутое облаками, словно солнце скрылось навсегда. Но это было неважно: у нее свое обновление, другая жизнь, новый путь.
Андреа рассмеялась. Эти слова звучали так положительно, так целеустремленно, будто она и впрямь собиралась что-то делать, лишь бы не сидеть сложа руки в ожидании чужих прихотей. Кто такой этот Саймон, черт побери, чтобы заставлять ее всю ночь отсиживаться за меловой чертой? Больше она не признает его власть над собой. Хорошо, что этому наступил конец. Или, во всяком случае, скоро наступит.