Мелькнуло легкое ощущение дурноты; Андреа подташнивало. Слабость по утрам — знак того, что должно произойти. Она зачала и носит в себе его семя — их будущего ребенка. Он вырастет сильным и красивым, будет повелевать другими. Его жизнь — ее жизнь.
И там, у окна с видом на вымершую улицу, неряшливые лавки и закопченные домишки, Андреа поняла, как сильно она ненавидит Саймона Рэнкина.
Полное подчинение. Она сделает то, что должна.
Глава восьмая
Саймон не чаял выбраться наверх. Руки, казалось, вот-вот отвалятся от плеч, а ботинки словно залили свинцом. Несколько раз он оступался и терял опору, чуть не падая в пропасть, зиявшую за спиной. Но не боязнь падения заставляла его держаться до последнего, преодолевая слабость. Смерть его не страшила. Страх за Андреа вытеснил все другие ужасы. Они ее атакуют. Саймон не думал, как и откуда узнал об этом; он уже давно не пытался осмысливать собственную интуицию. Просто знал и все — опасность росла каждый миг.
Он задохнулся от радости, когда в мерцающем квадрате над головой блеснули звезды и на него повеяло теплом летней ночи, необычным после подземного холода и сырости. Открылось второе дыхание, и последние ярды Саймон одолел за считанные минуты.
Вывалился на площадку и опустился на корточки, переводя дух. Дверь машинного отделения распахнулась, забухали тяжелые шаги.
— Что стряслось, приятель? — человек наклонился, помогая ему встать.
— Там у них нет тока, — прохрипел Рэнкин, размазывая пот по лицу. — Кровля упала еще раз. Скорей поднимайте фуникулер!
— Как бы не так, — тот угрюмо помотал головой. — Лебедка сломалась. Мы звонили насчет запчастей. Полицейская машина уже в пути, через час их доставят.
Рэнкин глубоко втянул воздух. Силы тьмы не упустили ни одной возможности. Поисковая партия спаслась от обвала его молитвами, но зло не сдавалось, оно вывело из строя подъемник и готовилось к новой атаке. Он произнес молитву и перекрестился.
— Вы бы показались врачу, мистер. Он сидит вон там, в карете скорой помощи, на всякий случай.
— Нет!
— Валяйте, а то на вас лица нет. И щека вся разорвана.
— В самом деле? — Саймон машинально ощупал лицо, едва замечая липкую кровь. — Дома этим займусь. Сейчас мне надо идти.
— Ну и ступайте в таком виде, мне-то что, — тот выпрямился и отошел.
После минутного облегчения вернулся страх. Саймон тяжело поднялся, волоча ноги, прошел через вестибюль, не замечая сидящих и стоящих. Вышел в ночь и взглянул в небо, словно искал у него поддержки. Звезд почти не осталось, с запада ползла лавина туч. В воздухе было сыро, к утру собирался дождь. Быстро холодало.
Он посмотрел на часы. Они, похоже, остановились: показывали двадцать минут четвертого. Секундная стрелка не двигалась. Он постучал по циферблату, поднес их к уху — молчат, наверное, повредились во время опасного восхождения. Впрочем, точное время не имеет значения: ночь опасна в любой час. Саймон глянул на восток, но не увидел приветливой ясной полоски, теснящей мрак. Внезапный ветер дохнул из темноты холодком, и в голове стало проясняться.
Оставалось пройти несколько сот шагов до шоссе по голому склону, усыпанному сланцевой крошкой. Открытое пространство было пустынно в этот час, как дикий торфяник. Словно цивилизация исчезла, и он остался совсем один. Все бесполезно и безнадежно, остается лечь и умереть.
Напрягая все силы духа, Саймон укрепил молитвой слабеющую волю. Ясно: они были вокруг и пытались побороть его.
Внезапно он остановился и прислушался. Сначала показалось, что ветер донес голоса издалека — возможно, люди шли по шоссе вдоль подножья длинного холма. Мерный топот ног, тяжелая поступь усталых, как и он, людей. Негромкий разговор. Наверное, отряд спасателей идет на смену, или привезли запчасти для лебедки.
Стараясь убедить себя в этом, Саймон разглядел идущих навстречу. В слабом свете нескольких звезд из-за туч он увидел достаточно, чтобы, скорчившись от страха, замереть за одиноким кустом боярышника.
На него надвигались тени без лиц, внешне подобные людям, но все в них было нездешним. А воздух с их приближением застыл почти до мороза.
Их было десять-двенадцать — мужчин и детей. Мальчики и девочки-подростки, отчаянно худые, почти изможденные, были одеты в лохмотья, в прорехах мелькала бледная кожа в сыпи, руки и ноги тонкие, как сушняк в горах. Многие прихрамывали, неуклюже горбя искривленные спины, головы поникли в жестоком унынии.
Мужчины, жилистые и тощие, так же деревянно сутулились, привыкнув к тесноте, где нельзя выпрямиться во весь рост. Они тяжело ступали, волоча ноги, выбивая искры подкованными башмаками; низко надвинутые кепки не давали разглядеть лиц.
У Рэнкина мурашки побежали по коже. Нынешний закон не допустил бы в забой такую смену — детей-рабов. Они плакали, ныли и стонали — именно эти звуки слышались ему в глубоких пещерах Кумгильи. До него долетало ворчанье и грубая брань взрослых надсмотрщиков.
Внезапно раздалась громкая оплеуха; девочка пошатнулась и чуть не упала, но шедший рядом мальчик подхватил ее. Дети съежились, на секунду замедлив шаг. Девочка закрыла лицо руками, но не удержала болезненного стона — последней отчаянной мольбы о милосердии.
— Шахты заливает, дядя. Нижним уровням конец, во многих пещерах обвалы.
— Помалкивай, девка, а то так выпорю, что до работы будешь добираться на карачках.
Все обернулись к посмевшей возразить девочке; именно ее слова, а не тот, кого она назвала дядей, вызвали глухой ропот протеста.
— Мы с этого живем, — бубнили они. — Не будем спускаться в забой, так все помрем. Нам и так грозит голод.
Видимо, в тучах над головой показался просвет — еще несколько звезд выглянули и осветили всю сцену. Впервые рассмотрев подробности, Саймон истово перекрестился и пожалел, что не отвел глаза. Теперь его гипнотизировали старчески желтые лица детей, их взгляды, горящие страхом и ненавистью из запавших глазниц, сморщенные ямы ртов. Ветер донес до него затхлую вонь пота, гноя и мочи — запахи немытых тел. Место им было в могиле и нигде больше: они разлагались заживо.
А девочка выкрикивала, заслоняя лицо: "Скоро неделя, как они там, и никто их не попытался спасти. Обвал породы схоронил их живьем! С нами будет то же, когда спустимся!"
Тот, кто выглядел старшим в этой группе, в ярости занес кулак, но сдержался. Свет звезд упал на перекошенную физиономию пещерного человека. От него шла такая злоба, что отшатнулись даже мужчины.
— Заткнись, дрянь! — его слова хлестали, как плеть, звездную черноту ночи. — И не вздумай болтать про это чужим, а здесь тоже попридержи язык за зубами!
— Не серчай, Джетро, ребенок не замышляет ничего худого, — робко возразил тщедушный человечек. — Она правду говорит. Там они похоронены, в большой пещере, и то же самое может статься с нами, с каждым из нас, во всякий день. Туда спускаться просто глупо, пласт уж выбран почти целиком. Надо работать выше, там безопасней.
— Молчи, болван! — Джетро развернулся и обрушил на него занесенный кулак. Раздался глухой удар, коротышка свалился с ног. — Я не велю трепаться про это в Кумгилье и разносить грязную болтовню из "Лагеря". Ну-ка, говорите, кто думает, что я загнал их в мышеловку? Отвечайте, а то навсегда проглотите языки!
В толпе зашептались, в страхе прижимаясь друг к дружке. Только девочка стояла, вскинув голову, похожая на жуткую карикатуру — высохшая с юных лет маленькая ведьма, увядший до срока незрелый плод.
— Я правду говорю, дядя Джетро, — заливался ее пронзительный голосок, — и Илай сказал правду, да больше не скажет, потому как боится. Все одно, мы все помрем там, внизу. Только я молю Господа, которого мы славим по воскресеньям, чтоб мы померли взаправду, а не похороненные, как живые покойники. — Она оборвала свою речь на режущей слух ноте и умолкла, хилые плечики безвольно поникли.
Разъяренное лицо Джетро напоминало застывшую маску химеры, он обвел грозным взглядом притихших в страхе товарищей. — Ну, который из вас винит меня в том, что стряслось?
— Нет, Джетро, ты не виноватый, — забормотали они хором.
— Ну то-то же. А теперь за работу, и так потеряли время даром.
Процессия во главе с Джетро двинулась дальше, скрипя по сланцу изношенными башмаками, и прошла в нескольких шагах от Рэнкина, который, скрючившись за кустом, творил про себя молитву. Вновь дохнуло холодом, потом тленом. Девочка замыкала шествие; она хромала, подволакивая больную ногу. Дыхание со свистом вырывалось из чахлой груди, будто сланцевая пыль уже изъела ее нежные легкие. Наконец все пропали в предрассветной мгле.
Он не шевелился, ловя звуки удаляющихся шагов. Они шли на шахты. Девочка снова кричала и плакала — или это пронзительное эхо отпечаталось в мозгу? "Их похоронил обвал породы… Но я молю Господа, которого мы славим в воскресенья, чтобы мы умерли, а не были похоронены заживо".
Как четверо спасателей. И Дэвид Уомбурн, и, наверное, другие. Мэтисон и пятеро его людей у фуникулера внизу. Они мертвые — или живые мертвецы. Саймон соображал с трудом, не в силах уловить страшный смысл увиденного. Он в оцепенении стоял на коленях, словно скованный незримыми цепями, не чувствуя свирепого холода. Небо начало светлеть, мрак отступал, открывая застывшую даль. Лишь у вершины Кумгильи клубились тучи, словно гора прикрыла голову от стыда.
Когда совсем рассвело, Саймон очнулся, судорожно вскочил и пустился бежать. Силы зла послали своих приспешников задержать его здесь, пока они исполнят свое черное дело.
Андреа находилась в их власти всю ночь. Он мог опоздать.
Андреа читала, лежа на кушетке; рядом дымилась чашка кофе. Взглянув на Саймона поверх журнала, она заметила растрепанные волосы, дикий блеск в глазах, рану на щеке, перепачканную и порванную одежду.
— С тобой… все в порядке? — тяжело дыша, он прислонился к дверному косяку.
— Со мной — да, — ответила она холодно, приподняв брови, и снова уткнулась в журнал. — А вот у тебя такой вид, как будто ты заигрался в привидения и свалился в канаву.