Проехав еще несколько миль, водитель сбавил скорость и свернул с автострады на проселочную дорогу, подняв при этом клубы пыли, как будто специально, чтобы скрыться от любопытных глаз. Встав на колени, Фелисити испуганно выглядывала в окно. Пустынная местность, выгоревшая трава, кое-где чудом уцелевший куст. Кругом ни души. Как будто они попали на другую планету. Фелисити заплакала, младший брат последовал ее примеру.
Они не сразу заметили старый, обветшалый фермерский дом. Он стоял в самой глубине лощины, по которой они теперь ехали. Мрачный, неприветливый дом казался брошенным, словно прежние обитатели, покинув его однажды, больше не вернулись. Или умерли здесь, и никто их не обнаружил. Крыша зияла дырами там, где шифер сдуло ветром, древесину точили жучки. Треснувшие, а кое-где и выбитые оконные стекла; коричневая краска хлопьями отставала от подоконников, входная дверь перекосилась.
Даже сорнякам приходилось здесь несладко. Поникший под тяжестью семян чертополох нуждался в ветре, который бы разнес по земле его потомство, а пожухлая крапива — в неосторожном путнике, чтобы ужалить его. Когда-то двор перед домом был вымощен, но теперь булыжник покрылся толстым пушистым ковром темно-зеленого мха, примятого колесами автомобилей.
"Кортина" остановилась, мотор и радио заглохли одновременно. Водитель вышел, хлопнув дверью, и направился к дому.
— Скорей, — дрожащими пальцами Фелисити пыталась справиться с дверной ручкой, — выбирайся отсюда, Эдриен, и беги. Он вошел в дом. Беги и спрячься, пока он не вышел.
Но через несколько секунд надежда на спасение умерла. Дверь не поддавалась. Фелисити поняла, что замок стоит на предохранителе, как в "даймлере" Джеральда.
— Не плачь, — Эдриен тщетно пытался утешить сестру. — Может быть, это папин дом. Папа купил его, чтобы мама и папа Джеральд не могли нас найти и чтобы мы жили с ним всегда.
Но Фелисити знала, что это неправда. Она была уверена, что папы там нет. Потому что их папа был хороший, а это место — плохое, даже солнечные лучи не могли проникнуть сюда, чтобы рассеять холод и мрак.
Незнакомец вернулся, рывком открыл заднюю дверь, и по его лицу дети поняли, что надо вылезать из машины. От страха они не могли произнести ни звука. Они больше не помышляли о побеге, этот человек мог бы догнать их в два прыжка. Он шел впереди, уверенный, что дети следуют за ним.
Внутри было так темно, что они почти ничего не видели. Они шли по длинному, покатому коридору, вымощенному грубым камнем. Все было пропитано затхлым, едким запахом, напоминавшим гниющие растения.
Со скрипом распахнулась дверь в щербатой стене. Дети съежились от страха, увидев в темноте горящие глаза их похитителя. Он остановился, пропуская их вперед: "Вы оба, заходите сюда".
Эдриен попятился было назад, но Фелисити схватила его и потащила за собой. Они не должны сердить этого ужасного человека, иначе он сделает с ними что-нибудь очень плохое. Он уже много раз их обманул, и он, конечно, не папин друг.
Дверь с шумом захлопнулась. Они услышали скрежет засова и удаляющиеся шаги, гулко отдававшиеся в пустом доме. Затем наступила тишина.
Они жались друг к другу, не смея оглядеться кругом, из боязни увидеть что-то страшное. Свет проникал в комнату через единственное маленькое окошко высоко в стене, квадратный фут грязного стекла. Вся мебель — кривой стол с откидной крышкой и диван в углу.
Фелисити повела Эдриена к дивану. Ноги больше не держали ее, а садиться на грязный, разбитый пол не хотелось. Диван отсырел, пятна плесени покрывали толстую обивку. Она села и взяла Эдриена на колени. Он прижался к ней и затрясся в рыданиях.
— Не бойся, я с тобой, — сказала она и подумала, как было бы хорошо, если бы вдруг появился папа Рэнкин. Или хотя бы Джеральд, или мама. Но они не придут. Никто не придет, кроме этого человека с колючим взглядом, и это угнетало больше всего. Потому что он хотел сделать с ними что-то ужасное.
Тишину нарушало лишь ее собственное дыхание и всхлипывания Эдриена. Он скоро заснет, зажав большой палец во рту. Но она должна бодрствовать, чтобы охранять брата.
Папа часто говорил: если будешь хорошей и будешь помогать другим людям, Бог защитит тебя. Фелисити попробовала прочесть молитву, но здесь это было трудно, не то что в церкви, где все молились вместе и самые лучшие слова находил папа. Видно, Бог их оставил, иначе он не позволил бы этому человеку увезти их. Может быть, это наказание за то, что они давно не были в церкви. Джеральд говорит, что ходить в церковь — пустая трата времени.
В комнате стало совсем темно, наверное, уже вечер, значит, они пробыли здесь уже много часов. Эдриен спал, сжавшись на коленях у Фелисити. Она сняла кофточку и укутала его.
Дальнейшее она видела смутно, как во сне. В плохом сне, какие снятся во время болезни. Фелисити трясло от страха. Рядом с ней дрожал, как в лихорадке, Эдриен.
Какие-то люди, и тот с дурными глазами среди них, грубо оторвали детей друг от друга. Их лица сверкали в темноте, будто были намазаны светящейся краской, в отвратительных усмешках не было веселья. Мелькающие лица призраков.
Фелисити хотела закричать, но не могла. Их несли, чужие пальцы впивались в тело, ни одного ласкового прикосновения. Вниз по коридору, потом вверх по лестнице. Невнятные голоса, как шепот на ветру.
Их внесли в просторную комнату, слабо освещенную, однако достаточно, чтобы разглядеть то, что в ней было. Странные пометки на полу, начертанные мелом; Фелисити подумала, что они напоминают линии в школьном спортзале, только смысл здешних линий ей был совершенно непонятен. Оклеенные черной бумагой стены увешаны какими-то фигурками, похоже, вырезанными из серебряной фольги. Все было похоже на театр со сценой, напоминавшей алтарь в церкви папы Рэнкина, с той лишь разницей, что этот "алтарь" был задрапирован черной тканью.
Эдриену удалось крикнуть, и тут же женская рука зажала ему рот. Он слабо сопротивлялся, пока его несли к сооружению в виде алтаря. У Фелисити же было такое ощущение, что она перенеслась по воздуху и опустилась на высокий помост рядом с братом. Сильные пальцы крепко держали обоих за щиколотки и запястья. Потом появились грубые, натирающие кожу веревки; их связали, накрепко затянув узлы, так что руки и ноги тут же стали затекать. А чтобы они не вздумали кричать, рты им заткнули тряпками.
Люди, которые проделали все это с ними, отошли назад, словно для того, чтобы полюбоваться на свою работу. Фелисити искоса взглянула на них сквозь полуприкрытые веки, и дикий ужас, какого она никогда не испытывала раньше, охватил ее. Они все были совершенно голые! Мужчины и женщины, молодые и старые, с упругими торчащими грудями и с обвисшими, старыми. Их глаза, блестевшие неестественно ярко, выражения лиц, как у диких зверей, — все подавляло и вызывало страх. Переговариваясь между собой, люди с благоговейным трепетом взирали на того, кто стоял на возвышении напротив — на смуглого мужчину, того самого, что похитил детей и привез сюда.
Широкими лилово-пурпурными одеждами, украшенными рисунком, он напомнил Фелисити папу Рэнкина. Лицо смуглого человека было неподвижно, только взгляд менял направление, он падал то на пленников, то на два десятка человек, собравшихся в зале. Повинуясь его воле, толпа затихла, подавленная пронизывающим, как осенний ветер, холодом, исходившим от этого человека.
Над ним висел гобелен с изображением козлиной головы и знаков Зодиака. Потайная подсветка ткани производила странное впечатление: глаза чудовища вспыхивали, оживая; казалось, они все видят и понимают.
Люди распростерлись ниц, бормоча непонятные заклинания. Лишь тогда Фелисити поняла, что они находятся в какой-то церкви, только здесь служат не Богу. Здесь не возникало чувство покоя и безопасности, как в папиной церкви. Здесь царили холод и яростная злоба, исходившая от безобразной головы козла, наделившей своей властью того единственного человека, на котором была одежда.
Фелисити взглянула на Эдриена: расширенные от ужаса глаза, крик, заглушенный кляпом. Священник — именно им был человек в ризах — медленно обернулся, его губы сложились в подобие улыбки. Он встал позади Эдриена, держа в каждой руке по предмету. В левой — нечто вроде чаши из черного металла, в правой — длинный нож. Сталь клинка утратила первоначальный цвет, как если бы долго лежала в сырости и заржавела. Господь смилостивился над девочкой: она не узнала пятен свернувшейся и засохшей крови.
В комнате опять стало темней, однако вышитая козлиная голова была хорошо видна, особенно отвратительные красные глаза, устремленные на алтарь. Страшный холод сковал Фелисити. Она не понимала, что происходит. Она только знала, что эти люди хотят причинить зло ей и брату. А она обещала маме присматривать за ним!
Эдриена повернули на бок, так что он едва держался на краю помоста, чаша оказалась под нежным детским горлом, нож — занесен. Гул голосов постепенно нарастал, пока не стал подобен реву толпы на рок-концерте: крови… крови… дай нам крови!
Фелисити смотрела и не верила своим глазам; надрез — и кровь фонтаном брызнула в подставленную чашу, немного пролилось мимо и закапало пол. Разве это дергающееся тело — ее братик? Такого просто не может быть.
Это дурной сон. Вот сейчас она проснется и увидит у своей кровати маму, с тревогой заглядывающую ей в лицо: "Тебе нехорошо, милая, я принесла тебе аспирин, а завтра можешь не ходить в школу. И мы попросим доктора Вудворда прийти посмотреть тебя".
Но мама не появлялась. Чья-то фигура с неясными очертаниями склонилась над ней. Доктор Вудворд? Все расплывалось у нее в глазах, однако девочка догадалась, что это не он. Может быть, другой доктор пришел вместо него? Огромную черную посудину прижали к ее горлу пониже подбородка. Он что-то говорил ей, но ветер на улице завывал так сильно, что она не могла расслышать. Однако догадаться было нетрудно. "Я держу это на случай, если тебя будет тошнить. А сейчас я хочу посмотреть твое горлышко, поэтому прижму тебе язык вот