Фрэнсис остановилась, сама не зная почему. Ей сделалось грустно. Не то чтобы ей когда-нибудь нравились эти вылазки под землю, с первого же дня она чувствовала себя там не в своей тарелке. Саймон Рэнкин был прав: внизу есть нечто такое, чего никто не сможет понять. Даже он.
Она подошла к поезду и заглянула в пустые вагоны. Ей почудились лица — возбужденные, любопытные, тревожные. "Леди и джентльмены, сейчас мы отправимся по маршруту, которым пользовались горняки в начале века. Имейте в виду, единственным источником света во время их работы была свеча, весь день они проводили почти в полной темноте". Уф! Ее передернуло.
Фрэнсис ступила на рельсы позади последнего вагона и взглянула в туннель. Чернота, ни единого огонька. Что ж, этого следовало ожидать; туннели освещались только с девяти утра до шести вечера, а в отсутствие туристов владельцы не станут жечь электричество попусту.
Вода монотонно капала с кровли. Она уже собралась повернуться и уйти, как вдруг услышала шум, слабый шорох, похожий на скрип башмаков, будто кто-то шел внизу. Вот он остановился. Ей показалось, что она слышит дыхание, как если бы этот кто-то в свою очередь прислушивался к ней. Она чуть не крикнула "есть там кто-нибудь?" — но это прозвучало бы глупо.
Замерев в ожидании, она говорила себе, что ей померещилось, наверное, это какое-нибудь мелкое животное шныряет в поисках пищи. Фрэнсис терпеть не могла крыс. Когда на экскурсиях замечала, как они шарахаются от света, она старалась не подавать виду, чтобы туристы ни о чем не догадались. Большинство людей боится крыс, поэтому надо делать вид, что в пещерах их нет.
Но там был человек! Теперь он шел быстрее, явно приближаясь. Фрэнсис пристально смотрела в туннель, любопытство взяло верх. Она должна узнать, кто это.
То была маленькая темноволосая девочка в домотканном льняном платьице, помятом и разорванном на боку. Она выглядела немного странно. Ей исполнилось не больше восьми-девяти лет, но выражение лица было не по возрасту взрослым, как у ребенка, пережившего войну и навсегда отмеченного этим опытом. Она обезоруживающе улыбалась и вовсе не казалась испуганной, хотя вышла из кромешной тьмы.
Фрэнсис взглянула на ноги ребенка и не столько удивилась, сколько пожалела девочку. На ней были тяжелые рабочие башмаки, доходившие до середины лодыжки и подбитые огромными гвоздями. Судя по изношенности и многочисленным трещинам, они были повседневной обувью.
— Привет, — голос у нее был с хрипотцой, то ли от простуды, то ли от сланцевой пыли. Нет, последнее невероятно: чтобы заработать профессиональную болезнь шахтеров, нужно провести под землей десятки лет.
— Что ты там делала? — Фрэнсис вспомнила, что все еще работает на фирму, а потому имеет право делать замечания нарушителям правил. — Тебе нельзя спускаться вниз. Это опасно.
— А вот и нет. Другие же дети спустились.
— Другие дети?
— Ну да. Они вон там, за поворотом в большую штольню. Хочешь с ними познакомиться?
— Конечно! — Растерянность Фрэнсис сменилась возмущением. Не хватало только, чтобы дети играли в шахтах, когда там пропадают и гибнут взрослые. Как они туда попали? Наверное, охрана оказалась не такой бдительной, как говорили, и не заметила, как стайка детей проскользнула внутрь.
— Меня зовут Пенелопа. Пенелопа Марстон.
— Очень приятно, Пенни, но думаю, лучше тебе поскорей отвести меня к твоим друзьям, пока они не ушли дальше и не заблудились.
— Не, они не заблудятся, — самоуверенно заявила девочка, повернулась и зашагала вниз по туннелю.
Фрэнсис сунула руку в карман и, нащупав маленький фонарик, с которым не расставалась, вздохнула с облегчением. А затем сообразила нечто, от чего мурашки побежали у нее по спине. У Пенни Марстон не было фонарика, однако она вела себя так, будто отлично видела в темноте.
Под ногами скрипел сыпучий сланец. Луч фонарика освещал маленькую фигурку впереди. Пенни шла быстро, видимо, торопясь к своим друзьям.
— Эй, нельзя ли помедленней! — Фрэнсис приходилось почти бежать, чтобы не отстать. Они подошли к повороту, однако никаких детей там и в помине не было. — Ты, кажется, говорила, они за поворотом.
— Может, ушли подальше, — девочка даже не взглянула на нее.
"Подальше… дальше… дальше…" — уныло отозвалось эхо, словно заманивая их все глубже.
Пенни Марстон теперь почти бежала, уверенно ступая, даже ни разу не споткнувшись.
— Вернись, — Фрэнсис направила луч фонарика вперед; девочка была уже в конце прямого длинного штрека, в двадцати шагах от нее. — Я не верю, что там дети. Ты просто задумала какую-то дурацкую проделку, и когда я тебя поймаю, ты у меня…
Но тут до нее донеслись голоса, и злость немедленно сменилась стыдом. Тихий гул, так шепчутся школьники в классе, надеясь, что учитель не услышит. А в этом гуле послышался знакомый стон.
Фрэнсис остановилась. Инстинкт подсказывал, что надо повернуться и бежать обратно что есть сил. Но она не могла оставить Пенни одну в таком месте. К тому же дети в самом деле были здесь.
Пенни продолжала идти вперед. Фрэнсис направила луч фонарика под ноги. Рельсов там не оказалось, один голый камень, за долгие годы отполированный подошвами до гладкости. И своды здесь были ниже. Она с испугом поняла, что это не трамвайный туннель. Должно быть, они где-то ошиблись поворотом и оказались в незнакомой части подземелья. Ей стало не по себе. Но она должна вернуть Пенни.
Впереди над головой забрезжил свет, но не резкий от фонаря или электрической лампы, а мягкое желтое свечение, такое тусклое, что едва было видно. Свеча!
Они сидели на земле в кружок у свечи, прилепленной к плоскому выступу скалы. Скала служила им столом, на котором лежали корки хлеба и кучка то ли яблок, то ли луковиц.
— Вот, — Пенни Марстон показывала на людей, — что я тебе говорила? А ты не верила!
Фрэнсис почувствовала озноб. Их было восемь: семеро детей обоего пола, старшему не больше двенадцати; единственный взрослый склонился над ними, как бы опекая. Повадки мужчины — то, как он сердито ворчал, как жадно хватал еду, — привлекали внимание Фрэнсис. Она стала разглядывать его: асимметричное лицо в морщинах, такое бледное, будто лучи солнца никогда не падали на него, слишком близко посаженные глаза, крючковатый нос со злобно раздувающимися ноздрями, густые щетинистые усы, черные обломанные зубы. Его одежда превратилась в лохмотья, из прорехи на рубахе вылезала свалявшаяся шерсть, штаны заправлены в изношенные кожаные гетры, а на ногах было нечто вроде грубых деревянных башмаков.
Фрэнсис показалось, будто она перенеслась в прошлый век… однако все выглядело таким знакомым. Она напрягла память, силясь вспомнить, где видела все это раньше. А когда вспомнила, похолодела от ужаса. Этот человек был почти точной копией восковых фигур — той, что стояла у стены в забое, или той, что склонилась над перегруженной вагонеткой. Дети как будто пришли сюда прямиком со стендов шахтерского музея, только эти двигались и болтали, испуганно замолкая каждый раз, когда мужчина смотрел на них.
От них шел затхлый, едкий дух, похожий на запах мочи и пота, вид у детей был хрупкий и болезненный. Один мальчик закашлялся, и Фрэнсис вздрогнула. Внезапно она почувствовала, что надсмотрщик разглядывает ее в упор. Однако в глазах под кустистыми бровями не было удивления, только гнев.
— Эй! — он говорил с набитым ртом, из которого сыпались крошки. — Садись ешь. Нечего зря время терять, работать надо.
— Спасибо, — она смутилась, чувствуя свою неуместность здесь, как будто нарушила уединение семейного пикника. — Я не голодна.
В его глазах вспыхнула ярость: "Садись и ешь, сука!"
К собственному изумлению, Фрэнсис Майетт подчинилась приказанию, ослабевшие ноги подвели ее к людям, сидевшим в кружке тусклого света. Она не хотела быть среди них, но ничего не могла с собой поделать, она повиновалась как робот. Сев рядом с детьми, она задрожала от холода, исходившего от сгрудившихся тел. Запаха она больше не чувствовала, видимо, уже успела привыкнуть. Все казалось сном.
Люди внимательно смотрели на нее, ей было неловко и очень страшно. Однако способности думать она пока не утратила. Что она здесь делает? Кто эти странные существа, одетые, как манекены в пещере? Если бы она могла вскочить и убежать, она бы так и сделала, но невидимая сила удерживала ее на месте.
Она взяла ломоть хлеба, лежавший перед ней, не потому что хотела есть, а просто необходимо было чем-то занять руки. Ломоть был похож на кусок сланца. Фрэнсис помяла его — он не крошился, поднесла ко рту и понюхала. Уф, черствый, заплесневелый и такой жесткий, что она не смогла бы откусить ни кусочка, даже если бы хватило духу. Положив хлеб обратно, Фрэнсис потянулась за одним из круглых предметов, пытаясь на ощупь определить, что это такое. Пальцы погрузились в липкую массу. Ее затошнило. Что бы это ни было, яблоко или луковица, оно совсем сгнило. Однако остальные, даже Пенни Марстон, ели с аппетитом, жадно чавкая.
— Хватит рассиживаться! — Сердитый человек достал часы из кармана драной жилетки; изо рта, дробившего черствый хлеб, вновь посыпались крошки. — За работу, или вы хотите, чтоб я вас плеткой угостил?
Дети вскочили с мест и схватились за инструменты, сложенные рядом: молотки, зубила, кайла, казавшиеся слишком большими для них.
— А ты что, сучка?! Плетки захотела, а?
Фрэнсис не сразу сообразила, что мужчина обращается к ней. Перегнувшись через стол-скалу, он свирепо глядел на нее. Она увидела перед собой лицо в сетке заскорузлых морщин, немигающие рыбьи глаза, ощутила зловонное дыхание — и вспомнила о египетских мумиях, существах из загробного мира.
— Я… — она не знала, произносит ли слова вслух, или они лишь звучат в голове — слабая попытка воспротивиться, порожденная безысходным ужасом, — не работаю здесь.
— Нахальная тварь! — яростно заорал он, обдав Фрэнсис мерзким запахом истлевшей плоти, отчего ее чуть не вырвало. — Коли Джетро велит работать, будешь работать до упаду. А сейчас марш в забой с остальными, не то выпорю по голой заднице!