Возможно, все уже погибли, остался только он. Очень даже вероятно. Чувствуя, что снова впадает в панику, он прополз вперед (или назад?) несколько ярдов, потому что неподвижность была еще хуже. Он пробирался на ощупь, вытягивая руки как можно дальше, все время опасаясь, что земля оборвется и он рухнет в бездонное черное озеро.
Стаффорд включил фонарик, желая убедиться, что тот еще работает. И увидел Тримэйна.
Ему потребовалось время, чтобы понять, что это в самом деле его пропавший товарищ. Когда Стаффорд направил на него слабый луч фонарика, к горлу подступила тошнота, но из пустого желудка вырвалось лишь немного желчи. Да, это был Тримэйн.
Сначала Стаффорд подумал, что тот упал и разбился, но упасть было неоткуда. Тело лежало на спине, и по неестественной позе легко было определить, что позвоночник сломан. Даже мертвый, Тримэйн, казалось, старался оттолкнуть от себя что-то невыразимо ужасное. Круглое, ничем не примечательное лицо было все в запекшейся крови, под красной коркой можно было различить глубокие царапины, как будто злобный дикий зверь рвал его когтями. На месте ноздрей зияла дыра до самого рта. Вопль Стаффорда длился без конца; когда звук угас, рот так и остался разинутым в немом крике. Но не потрясение от вида ран вывернуло внутренности Стаффорда и стиснуло желудок в твердый ком. Причиной тому были глаза Тримэйна, в которых отразился беспредельный ужас, испытанный перед смертью.
Остекленевшие глаза были подернуты пленкой сланцевой пыли, но если всматриваться в них достаточно долго, они прояснялись и начинали притягивать к себе, так что уже невозможно было оторваться. В них возникало отражение — лицо, глядящее в упор с такой злобой, которая не могла существовать среди людей. Человеческое только по форме, оно было изрезано глубокими морщинами, как кожа какой-нибудь мерзкой рептилии, и искажено яростью, недоступной воображению смертных. Фонарик выскользнул из негнущихся пальцев Стаффорда и откатился в сторону, но даже темнота не могла скрыть этого ужасного лица. Зло, вышедшее из смерти и оставшееся живым — там, под землей, в туннелях и пещерах.
Стаффорд тихо плакал, шаря в темноте в поисках фонарика. Он нашел его поблизости, нажал на кнопку, но не увидел даже и проблеска света. Должно быть, лампочка разбилась. Бросив фонарик, Стаффорд взвыл от отчаяния. Он уже не сомневался, что двое остальных тоже погибли и лежат обезображенные, с проломленными черепами где-то в ужасных лабиринтах. Остался только он и это, затаившееся во мраке. Оно охотилось за ним, вынюхивая жертву, как преследует обезумевших от страха кроликов забравшийся в нору кровожадный горностай.
Он снова пополз, но больше не нащупывал путь перед собой, смерть стала спасительным благом. Иногда он слышал шум, но всякий раз, останавливаясь, чтобы прислушаться, не мог уловить ничего, кроме звука падающих капель и стука собственного сердца.
Руки и колени стерлись до мяса, но пронзительный холод притуплял боль. Он желал остановиться и умереть, но конец предстоял медленный и мучительный, кроме того оно могло найти его первым. Мелькнуло жуткое воспоминание. Пару недель назад он купил в сувенирной лавке дешевую книжку о мерзком, полупрозрачном четвероногом чудище, которое веками обитало в кембрийской шахте. Боже праведный, это могла быть вовсе не выдумка!
Он пытался вглядеться в непроницаемую тьму, в мозгу вспыхивали образы, видения возникали и снова растворялись в темноте. Поднимался шум, похожий на вой урагана, и вновь все стихало. Появлялись стоячие озера, подернутые рябью при полном штиле. Необъяснимые картины возникали и пропадали прежде, чем он мог их осмыслить. Внезапно Стаффорд почувствовал, что он не один!
Хотя света не было, он увидел фигуру, напоминавшую человека, но не человеческую, то самое лицо, которое он видел в мертвых глазах Тримэйна, лицо, дышащее злобой, как выдыхают пар морозным утром. Ожившая смерть.
Обрывки образов в мозгу соединились, мелькающие картинки слились и образовали форму — человека, который стоял, глядя на него сверху вниз. Восковые фигуры шахтеров в грязных лохмотьях, бледные лица, не скрывавшие страха перед неизвестностью. Теперь их страх перешел к Стаффорду; терзавший два поколения ужас сконцентрировался в нем и, настоенный на времени, стал еще сильней.
Стаффорд замычал, как животное на бойне, внутренности сжались, будто их вытягивали клещами. Он почувствовал слабость, словно из тела вынули душу, превратив его в послушного робота, мечтающего только об одном — чтобы ему позволили подчиняться. А за ценой он не постоит.
— Я не могу добраться до остальных. Мне нужна твоя помощь.
— Что угодно, я сделаю все, что хочешь.
— Ты еще живой и будешь служить мне. Их нужно выманить из могилы. Времени у нас мало, потому что человек, наделенный Божьей силой, вернется. Расправившись с теми, я смогу уничтожить и его.
Громко стуча зубами, Стаффорд кивнул. Холод усиливался, но страх отпустил. Каким бы отталкивающим ни был этот шахтер, договор с ним гарантировал Стаффорду безопасность. Тримэйн и другие были наказаны за отказ подчиниться.
— Те, кого завалило в пещерах, сделали безмозглую попытку удрать от меня, но им не укрыться от мести Джетро. Я был приговорен блуждать по шахтам, как по чистилищу. За годы мучений надо расплатиться, и тогда я освобожусь от проклятья Кумгильи. Иди за мной, только ты сможешь пробиться и вывести их так, чтобы они ничего не заподозрили, туда, где я буду ждать.
Стаффорд обнаружил, что бредет по узкой и низкой штольне; тот, кто называл себя Джетро, шел на полшага впереди. Стаффорд ничего не понимал и не пытался понять. Кто-то где-то прячется, их нужно выманить, и тогда с ними будет то же, что с Тримэйном. Это его не касалось, да у него и не было выбора.
Он удивился, что сломанный палец и другие раны больше не болят. Какая-то сила вдохнула в него вторую жизнь, влила новую энергию, превратив страх и отчаяние в эйфорию.
Может, это и есть то, что называют перевоплощением: умирая, рождаешься заново. Если так, он очень доволен, что умер.
Глава пятнадцатая
Ральф Рис ушел из деревни в половине пятого. Он пробирался украдкой, стараясь остаться незамеченным. Когда он огибал "Лагерь Карактака", оглядываясь на каждом шагу, в его глазах мелькнул страх, терзавший и без того убогий разум. Куда только девались его наглые повадки; даже пальцами он больше не щелкал.
Она приходила прошлой ночью, когда Ральф спал на раскладушке в гостевой спальне родительского дома. Он и сам чувствовал, что после похорон Джо Льюиса что-то должно случиться. Теперь его страхи подтвердились.
Прошлой ночью Ральф лежал и думал о Ди Энсон, эти мысли побудили его искать удовлетворения единственным известным ему способом. В какой-то момент он чуть не вылез из постели, чтобы отправиться к ней; было бы проще простого забраться на крышу сарая, а оттуда в открытое окно ее спальни, и он оседлает ее прежде, чем она успеет поднять тревогу. Две вещи помешали ему осуществить свои фантазии. Во-первых, отец и мать все еще были внизу и наверняка услышали бы, как он встает. А во-вторых, когда он уже окончательно решился выбраться из дома через окно, спустившись по плющу, мечты победно завершились мощным излиянием. В сладостных корчах ему было совершенно наплевать, слышат ли его родители, провались они пропадом. О Господи, это было прекрасно, как будто он перенесся в другой мир, где Ди лежала в его постели, крепко обвивая его очаровательными, стройными ножками и желая удержать его в себе навсегда. А потом он сник, и ему больше не хотелось идти к Ди, и сразу нашлось множество причин, почему ему и не нужно никуда ходить. Он снова забеспокоился о том, что подумали предки, услышав стук и скрип кровати, и вскоре заснул.
Спустя некоторое время Ральф проснулся. В комнате было темно и тихо, но он знал, что не один. Он ощутил ее присутствие так же, как ощущал его каждый раз, когда она появлялась у входа в их пещеру. Раньше она никогда не приходила к нему домой, но он знал, что это не может быть никто другой. Он сел, чтобы чувствовать себя удобней и, наткнувшись на мокрое пятно, застыдился до боли: что, если она догадается, чем он занимался.
И действительно, она была в комнате — маленькая тонкая фигурка напротив смутно очерченного окна; глаза горели в темноте, как у кошки. Ральф содрогнулся, ему вдруг захотелось отвернуться. Раньше она никогда не приходила сюда, даже во сне.
— Ты нам нужен, — проговорила она несвойственным ей прежде, плаксивым голосом. — Он почти добрался до нас. Мы не сможем долго прятаться.
У мальчика перехватило дух, по голове под коротко остриженными волосами пробежал холодок: "Не может быть. Ему такое не под силу".
— Ему — нет. Но с ним один из тех, что заблудились в штольнях. Этот человек пытается пробить завал. Для этого нужно время, но в конце концов он прорубит к нам ход. Тогда мы и те, что пришли после, станем рабами Джетро и вечно будем рубить сланец.
— Я… не смогу ему помешать. — Сейчас Ральф Рис ничем не напоминал того дурачка, что скалился и кривлялся на деревенской площади, это был совершенно другой человек.
— Приходи завтра до темноты, — она говорила торопливо, словно спешила вернуться, а может, ей вовсе нельзя было приходить сюда. — Ты наша последняя надежда, Раф.
Ральф Рис понял, что остался один, и если бы не слабый кислых запах, стоявший в спальне, он мог бы подумать, что все это был сон. Он вспотел, ему захотелось спуститься в уборную, что стояла в глубине двора рядом со старой душевой. Вместо этого он с головой укрылся простынями, потому что ему было очень страшно. Сегодня в девочке было что-то зловещее.
Все же ему удалось заснуть, но тревога и мучительные воспоминания не давали покоя и во сне. Он видел все как наяву. Похороны. В церковь никто не пошел, ее все избегали, равно как в курительной "Лагеря" старались держаться подальше от Джо Льюиса. Однако это не помешало им собраться за кладбищенской изгородью; исполненные ненависти, они молча ждали, попыхивая короткими трубками и презрительно сплевывая на дорожку. Туман стал еще гуще, как будто сами небеса хотели скрыть это позорное сборище.