— Хватит! — властный окрик остановил избиение. — Она должна быть в сознании до самого конца. Натяните веревку!
Они с готовностью ухватились за веревку и рванули с такой силой, что сдавленный вопль Шины тут же оборвался булькающим хрипом. В мягком серебристом свете луны ее нагое тело казалось невесомым, даже прекрасным. Широко раскрытые глаза смотрели с мольбой, но было некому внять. Слово Илая было законом, и никто не смел возразить. Их охватило новое желание, разнузданность которого граничила с безумием; в предвкушении убийства они были чужды и разума, и сострадания.
— Повесить ее! К дьяволу эту сифилитичку!
Все не сводили глаз с Лилэна, державшие веревку ждали его команды.
Тот стоял, воздев руки к ночному небу, в лунном сиянии его глаза казались огромными. Он физически ощущал свою власть: в ушах зашумело, кровь в жилах побежала быстрей, сердце отбивало боевой ритм. Когда Лилэн решил разнообразить серое существование кумгильцев, он выдумал и "священные" обряды, призванные помочь участникам оргий позабыть стыд. Неожиданно фантазия стала реальностью, и теперь губы шептали странные, непонятные ему самому слова. Но он был уверен, что именно те самые, которые нужны для прямого обращения к Хозяину Зла.
Тело Шины приподнялось еще выше, когда свободный конец веревки привязали к стоявшей рядом березе, связанные ноги задергались. Палачи поспешили присоединиться к остальным, чтобы лучше видеть раздувшееся, искаженное лицо жертвы, кровь, брызнувшую из прокушенной губы на грудь. Тело медленно качнулось, черный треугольник, казалось, дразнил мужчин, скрывая то, что столько раз в прошлом давало им наслаждение. На этот раз не оргазм потряс тело Шины, но приближение смерти. Хрустнули позвонки искусанной в любовном экстазе шеи.
Заклинания Лилэна потонули в злобных криках. Тело дернулось в последний раз и обвисло; сук заскрипел под тяжестью. Смерть Шины была встречена воем разочарования, но не потому, что ее пожалели: все произошло слишком быстро, и они не успели насладиться мучениями жертвы. Свою злость и досаду они обрушили на безжизненное тело, царапая его ногтями, молотя кулаками; под яростными ударами оно болталось, как боксерская груша. Тем временем Илай Лилэн продолжал монотонно читать заклинания, на лице застыла отрешенность, глаза казались невидящими, словно бельма.
Неожиданно сгустился туман, холодное облако опустилось на рощу, скрыв белой пеленой и луну, и болтавшийся на веревке труп. Все затихли, как по команде. Даже голос Лилэна смолк, хотя губы продолжали безмолвно шевелиться, призывая зло.
Шина была забыта, все с тревогой оглядывались вокруг, испуганно шарахаясь друг от друга. В ужасе они упали на колени и обратили взгляды в Лилэну, крики слились в едином вопле.
Главарь, казалось, оцепенел, протянутые руки что-то искали, но находили лишь пустоту. Он попятился, передвигая ноги, как заводная игрушка, лицо исказила страшная мука, какую не могла причинить даже самая сильная физическая боль. Он согнулся и зашатался, но прежде, чем тело ударилось о землю, он был уже мертв. Едва Лилэн тяжело рухнул на мокрую траву, на том месте, где только что стоял он, возникла из тумана какая-то фигура. Или это вечность прошла? Время исчезло.
Тень постепенно уплотнялась и приняла форму зверя, красные глаза сверкали сквозь туман. Из ноздрей шел пар — то ли морозное дыхание, то ли клубы дыма. Завоняло потревоженным гнилым болотом. Глаза зверя вперились в толпу, лишая мыслей, но не освобождая от ужаса. Если бы люди могли двигаться, то бросились бы бежать без оглядки. Но они застыли, бессмысленно глядя на явленное им. Илай все-таки добился своего!
Сам Сатана откликнулся на его зов!
Но не для их спасения он соизволил явиться. Из-за раздутых ноздрей и горящих глаз поглядывали иные черты — человеческие, но постоянно меняющиеся. Старческое лицо превратилось в юное, однако столь злобное, что оно не казалось неуместным на теле четвероногого. Перед ними было одно из воплощений Хозяина — омерзительно скотское, оно вдохнуло в извращенные души дикую ярость. Опустившись на четвереньки и свирепо рыча, люди превратились в кровожадную стаю невиданных хищников, готовых рвать друг друга.
Началась драка. Ими овладел первобытный инстинкт самосохранения: все кругом были врагами, нужно было уничтожить других, чтобы выжить самому. Вот из чьего-то горла брызнула кровь, и все накинулись на несчастного, а когда тот замер, бросились на следующего. Так убивали друг друга звери в человеческом облике; от воплей, сотрясавших заброшенную рощу, казалось, разлетался туман, луна скрылась за облаками, будто не в силах вынести ужасное зрелище. Они сплелись, как пауки в банке — апофеоз зла.
Но и во тьме безумие не прекратилось; отбрасывая мертвые тела в сторону, живые продолжали истреблять друг друга. Седой Айвор вырвался из схватки с окровавленной мошонкой, дико озираясь. Он мог бы убежать и спастись, но это даже не пришло ему в голову. Он снова кинулся в драку, увидел чьи-то горящие ненавистью глаза и с силой вонзил в них пальцы, пытаясь выдавить из орбит. Перед ним маячило плоское лицо с толстыми губами и поросячьими глазками, невероятная злоба была написана на нем.
Противник отбросил Айвора и подмял его под себя. Деревенский дурачок! Но это невозможно, Лилэн сказал, что мальчишка ушел в шахты… Нет, это был не он, луна, на мгновение показавшись из-за туч, осветила морщинистое лицо старика. И запах от него шел старческий, затхлый; скрюченные руки сомкнулись на горле Айвора и сжимали, пока он не потерял сознание.
Последнее, что он увидел в черноте ускользающего сознания, было рогатое чудовище: пофыркивая от нетерпения, оно поднялось на задние лапы, красные глаза приказывали Айвору быстрее умереть, потому что зверю не терпелось уйти. До рассвета ему надо было завершить еще одно дело…
Занимался день, когда трое полицейских вошли в рощу. Их привлек визгливый смех, непрерывно доносившийся из-за деревьев. Они старались держаться вместе, почему-то опасаясь идти поодиночке. Дошли до поляны, раздвинули листву — и обомлели.
— Бог мой! — Рослый сержант с покрасневшими от бессонной ночи глазами отпрянул, на миг ему показалось, что он бредит, и он недоуменно посмотрел на товарищей.
Сук, на котором висело обнаженное женское тело, скрипнул и прогнулся, грозя обломиться. Под ним раскинулось побоище — груда мертвых тел, некоторые еще дергались в агонии.
— Чертова бойня! — констебль помоложе почувствовал, что его вот-вот вырвет. В памяти мелькали фотографии, которые он видел в управлении уголовной полиции. Ритуальные убийства детей на ферме в Болхаузе. Есть ли какая-то связь между этими двумя зверствами? Завтра… нет, уже сегодня кумгильская трагедия выплеснется на полосы газет. На следующий день будут новые фотографии и новые подробности. Публика обожает смаковать кровавые истории в тишине и безопасности собственных домов. Только тут констебль заметил единственного уцелевшего в этой душегубке. Немолодая женщина сидела, привалившись спиною к дереву. Одна из тяжелых грудей была сильно исцарапана; бесстыдно раскинутые, согнутые в коленях ноги как бы призывали любовника. Она была уже за гранью разума.
Но настоящий ужас они испытали, когда нашли чернобородого мужчину. Он, единственный из всех, был одет и лежал в стороне, у подножья пологого склона. Вытянутые, плотно сжатые ноги указывали направление падения, руки были раскинуты в стороны. Он напоминал перевернутый крест.
Мужчина был сражен единственным ударом, размозжившим череп и оставившим столь четкий отпечаток, что его было видно за несколько шагов. Мгновенная смерть наступила от удара раздвоенного копыта!
А женщина все смеялась, и в тишине раннего утра смех звучал жутко. Над головами полицейских послышался шум: черные птицы, похожие на стервятников, опускались на деревья неподалеку. Покричав, они затихли и расселись в ожидании своего часа, как будто были кем-то посланы навести порядок, очистить поляну от следов отвратительной бойни.
Глава девятнадцатая
Андреа кричала в ужасе, Малькольм Беллмэн пятился от надвигающейся груды камней. Саймон Рэнкин дрожащими пальцами отвинчивал пробку бутылки со святой водой, громко читая молитву. Обернувшись, он увидел, что рухнувшая стена открыла большую пещеру. Священник посмотрел туда, и ему показалось, он понял все.
Но не было времени раздумывать над тем, что осветил луч фонаря, пробившись сквозь густую пелену пыли. Это не могло быть явью, очередная химера, сотворенная силами зла. Но может быть, все же?..
Он увидел небольшую толпу. Люди сидели или стояли, среди них были и знакомые ему, и никогда не встречавшиеся лица. Взрослые и дети. Все они тупо смотрели перед собой, видимо, напуганные обвалом. Они были совершенно неподвижны, и трудно было понять, живы они или нет.
Рэнкин пригляделся внимательнее, ощутил холодное, проникающее зло, исходившее от них, и понял, что все это — живые мертвецы, жертвы Джетро Льюиса. Много лет назад первые из них были заточены в заброшенных шахтах. С тех пор все, пропавшие под землей, присоединились к ним, вырванные из жизни, чтобы вечно мучиться в смерти, и от их прежних тел остались только оболочки.
Саймон вздрогнул и едва не выронил бутылку. В толпе он заметил лицо Фрэнсис Майетт, она смотрела с мольбой. Во имя Господа, которому ты служишь, вызволи меня из этой могилы! А вот и Артур Мэтисон, напуганный и недовольный, и рослый юноша, видимо, Дэвид Уомбурн, и те, кого заманили в шахты первые жертвы, чтобы умножить свои ряды и успешней противостоять Джетро. Их поглотила вечная борьба добра и зла, но жажда мести ожесточила затерянные души, и теперь все они принадлежали злу.
Саймон чувствовал, как они надвигаются — опасная сила, полная решимости уничтожить того, кто угрожал ее существованию. Они звали его, уговаривая войти в пещеру, — еще немного, и он бы подчинился. Только его вера могла спасти живых. Фонари погасли — как и тогда, любой свет умирал перед лицом зла. Оно физически ощущалось в наступившей тьме, жило и двигалось, пытаясь добраться до Саймона.