Громов приезжает очень оперативно, распахивает дверь, прожигая ее взглядом. И почему-то в эту самую минуту Уля понимает, что дальше все пойдет не по плану, по крайней мере не по ее. Девушка подбирается, пытаясь спрыгнуть с кровати, но, стоит ее ступням коснуться пола, все вокруг плывет, головокружение вновь дает о себе знать, и она практически падает в вовремя подставленные руки Степана.
– Спасибо, что приехал, – запрокидывает голову. – Забери меня, у меня завтра выступление, мне нужно там быть, – цепляется за мужские плечи, заглядывая в глаза, – они несут какой-то бред про сотрясение, но у меня его нет. Ты же видишь, все у меня нормально!
Громов сурово осматривает ее лицо, разжимает пальцы, усаживая ее хрупкое тело на кровать.
– Лежать здесь. Поняла меня? – укладывает ее обратно практически в одно движение. – Я сейчас вернусь.
Степан быстро поднимается на этаж выше, заглядывает к главврачу, который по стечению обстоятельств оказывается его однокашником. Здоровается, быстро расспрашивает о поступившей Никольской, просит карту, говорит с врачом, который ее осматривал, подписывает нужные бумажки и уже через двадцать минут засовывает ее в свою машину.
– Куда ты меня везешь?
– К себе.
– Что? – подается вперед, а Громов надавливает на кнопку регулирования пассажирского сиденья, опуская Ульку в полулежачее положение.
– То. У тебя сотряс. На сцену нельзя.
– Ты офигел? Ты мне не папочка, ясно тебе? Ты не имеешь права меня куда-то везти без моего согласия, – Ульяна надрывает голос, – это похищение, Громов. По-хи-ще-ни-е!
Степан смотрит на нее с усмешкой, молчит. Смысла с ней спорить он не видит, все равно поступит так, как считает нужным. Если оставить ее в больнице или сдать родителям, она все равно завтра выпрется на сцену, и вот тогда все примет печальный оборот. И для ее карьеры – грохнуться в обморок перед залом, и для здоровья – до конца расшибить свою башку.
Мужчина выкручивает руль, съезжая с трассы к поселковым дорогам. Машина проскальзывает небольшой сосновый бор, оказываясь на длинной улице, которая усыпана домами разных мастей. Если заглушить мотор и прислушаться, то можно распознать звуки залива, шум воды, которая бьется о камни и омывает пляж.
Притормозив у забора, Громов открывает пультом ворота, оказываясь на территории дома. Ульяна все это время молча смотрит в одну точку. Лишь припарковавшись, он понимает, что она просто уснула, впрочем, так даже лучше.
– Мы уже приехали? – Никольская просыпается сразу, как только мотор машины глохнет. Осматривается. – Мы за городом, что ли?
– Какая догадливая.
Ульяна морщит нос и вылезает на улицу. Крепче стискивает полы джинсовки, ветер с залива продувает до костей, а все еще открытые ворота впускают его все больше. Пробежав глазами по двухэтажному дому в стиле хай-тек, Ульяна отшатывается от машины. Много стекла, простора. Красивый дом. Неподалеку бассейн, пока Громов копошится в салоне авто, Ульяна идет туда. Улыбается. Ей здесь нравится, даже дышится здесь как-то иначе. Заводит руки за голову, делает еще шаг, оступается и с воплем летит в бассейн. Вода кажется ледяной. В конце августа ночи уже походят на осенние. Зубы стучат, девушка барахтается в воде, пытаясь подплыть к бортику, цепляется руками, но скользкий кафель не поддается.
Все больше ее охватывает этот пронизывающий до костей озноб.
Громов появляется быстро, даже внезапно, вытягивает ее из воды, тихо матерится. Ульяна стоит перед ним в промокшей одежде, сотрясаясь от наглых потоков ветра.
– Ты зачем сюда поперлась?
Ульяна пожимает плечами, стискивая постукивающие зубы. Степан накидывает на нее свою куртку.
– Все хорошо? – растерянно бегает глазами по мокрому лицу.
– Да. Спасибо.
– Пошли.
Он тянет ее за руку, а после нетерпеливо поднимает над землей. Широким шагом заходит в дом.
– Тина, включи свет, – командует, и гостиная освещается холодными лампами.
– У тебя умный дом? – Никольская осматривается, крепче прижимаясь своим телом к Степиной груди. Ей холодно. Безумно холодно.
– Поумнее тебя явно, – ставит ее на пол, – ванная прямо. Полотенце там есть. Горячий душ. И я тебя прошу, давай аккуратнее.
– Ладно, – улыбается ему в спину. Он уже отвернулся, пошел к кухонному островку.
Ульяна плетется в душ. Дрожащими пальцами снимает мокрую одежду, бросая ту к своим ногам. Открывает воду, вставая под теплые струи. Прикрывает глаза, прижимаясь спиной к еще немного прохладному кафелю. Проводит ладонями по своему лицу, волосам, обнимает руками плечи.
Он за ней приехал. Не бросил. В животе начинают порхать глупые влюбленные бабочки, вся бравада тает. Она рада быть здесь, рядом с ним. Облизав пухлые губы, девушка заворачивается в огромное белое полотенце, доходящее ей до щиколоток, и выходит в гостиную.
Громов оборачивается на шум, ставит на стол чашку с напитком, от которого идет пар.
– Спасибо, – Улька взбирается на стул, сжимая кружку в руках.
Степа вытаскивает из джинсов мобильный, протягивая его Никольской.
– Звони.
– Кому?
– Говори, что у тебя сотрясение и танцевать ты не сможешь.
– Нет, – качает головой.
– Звони, или это сделаю я.
– Тебя это не касается.
– И поэтому среди ночи ты звонишь именно мне?
– Мне нужна была помощь.
– И если ты завтра выйдешь на сцену, она понадобится тебе снова.
– Громов, давай ты не буде…
Мужчина ухмыляется, огибает стол, замирая в паре сантиметров от Никольской. Склоняет голову чуть вбок, прищуривается. Он и так слишком зол и пока не определился с наказанием за ее прошлые выверты. Теперь еще и это.
– Будешь. Ты, – касается ее плеча, и Ульяна вздрагивает, – будешь. Сейчас возьмешь телефон и позвонишь.
– Ты серьезно?
– Я серьезно. Звони.
Ульяна насупившись смотрит на телефон. Думает. Голова кажется чужой, ее действительно подташнивает, да и виски болят адски.
– Ладно, – утвердительно кивает, набирая по памяти номер Дёмы. Как только брат берет трубку, Улька начинает тараторить, говорить так, словно отчитывается перед балетмейстером. Через пару предложений брат перестает задавать глупые вопросы, просто слушая. Напоследок напоминает, что сестренка не в себе, и сбрасывает вызов.
Девушка возвращает телефон на стол, смотрит в уже остывший чай, видя в темной жидкости свое отражение.
– Ты же понимаешь, что выйти туда завтра было бы непрофессионально?
– Наоборот, Степочка, наоборот, – шепчет себе под нос, – я с температурой сорок танцевала, а тут легкие головокружения. Зря я тебе позвонила, нужно было разбираться самой.
Подыгрывает ему, чтобы он поверил.
– Вот видишь, насколько поздно в твою голову приходят правильные мысли. Спать иди.
– С тобой? – усмехается, не отводя глаз от мужского лица. Смотрит в его слегка расширенные зрачки, закидывая ногу на ногу, так что края полотенца разъезжаются, оголяя колени.
Громов ведет плечом, его кадык нервно дергается, а кулак упирается в столешницу.
– Не злись, Степочка, – соскальзывает на пол, касаясь пальцами мужской груди, очерчивает напряженные мышцы живота под тонкой серой футболкой, – мне не нравится, когда ты злишься.
Мужчина сдавливает девичье запястье, тянет ее стройное тело на себя, проводит пальцами по голому плечу, ключице, слушая громкие удары собственного сердца.
– Иди спать, – цедит сквозь зубы, понимая, что еще одна подобная провокация, и вся его сдержанность полетит к чертям. Здесь его дом, не гостиничный номер, здесь у нее не получится сбежать по-английски, не помахав ручкой напоследок.
– Иначе что? – Ульяна запрокидывает голову, приподымаясь на мыски.
– Иначе все, – усмешка.
– Совсем все? – затаив дыхание.
– Абсолютно.
– Подними меня.
– Что?
– Хочу на ручки, Громов, – лениво улыбается, и он действительно приподымает ее над полом, усаживает на стол, устраиваясь между разведенными ногами, – мой Степа самый хороший, – шепчет и тянется к его лицу, – я это точно знаю.
Громов молчит, наблюдает за ее действиями, реакциями, анализирует. Ульяна же продолжает говорить. Очень тихо, почти шепотом. Касается теплыми губами его щеки, и от этих прикосновений по его спине расползаются мурашки. Губы непроизвольно подтягиваются вверх, заостряя уголки в улыбке.
– Я хочу с тобой пообниматься, – она обхватывает его шею ладонями, – у нас не будет секса, нет, не сегодня. Но я очень хочу с тобой пообниматься. Ты выдержишь мои заморочки, Громов? Выдержишь или пошлешь куда подальше? Я тебе нравлюсь, я это знаю. Всегда знала, – проводит языком по его шее, – но ты всегда меня боялся. Меня или себя? – отстраняется, чувствуя, как его пальцы впиваются в ее талию.
Громов крепче стискивает ее своими ладонями. Чувствует запах чистой кожи, волос, от него едет крыша. Каждое ее прикосновение равноценно удару тока. Пальцы сами тянутся к матовой коже, разворачивают полотенце, оголяя острую грудь, касаются сосков едва уловимыми движениями. Ульяна замирает, сидит не шевелясь. Нервничает. Он знает, что нервничает. Целует в шею, чуть выше, обхватывая губами мочку ушка.
– У нас не будет секса, – говорит с хрипотцой, – ты права, сегодня не будет.
– Ты пойдешь на такие жертвы? – она смеется, стараясь выглядеть уверенно.
– Жертвы? Что ты знаешь о жертвах? – приподымает бровь и резко, в одно движение, стаскивает ее со стола. Как она и хотела, берет на руки, устраивая ладони под коленями и под спиной.
В комнате, где они оказываются, темно. Кромешная тьма и плотно задернутые шторы.
Ульяна дрожит, ее влажные волосы рассыпаны по плечам, груди, ладони крепко прижимаются к его шее. Волнение зашкаливает, она так близка к этой грани, к чему-то запретному до этой ночи. Оголена как электрический провод. Она не стесняется своей наготы, скорее наоборот. Никольская чувствует его взгляд даже здесь, в абсолютной темноте, когда все эмоции обострены до предела. Он смотрит на нее страстно, с неподдельным обожанием. Она сводит его с ума. Она и сама уже давно рехнулась. Каждое его прикосновение пробуждает в ее теле приливы неконтролируемых желаний, когда низ живота стягивает крепким узлом, а инстинкты становятся поистине животными.