– Нужна еще операция, говорят, что я смогу встать. По крайней мере, я в это верю.
– Все будет хорошо, – понижает голос, крепче стискивая Ульку в объятиях. Он боится думать о худшем, пока еще верит, эта надежда теплится в нем. Если она не сможет встать, это будет его вина. Его крест.
– А если нет? Что, если нет, Степ? Ты будешь мучиться со мной до конца жизни. Я лишусь покоя, потому что не смогу дышать и знать, что человек, который рядом, – задыхается.
– Не говори глупостей.
– Ты в меня веришь?
– Я всегда в тебя верю, Ульяна. Больше, чем в себя. Я люблю тебя, всегда любил. Такую забавную, веселую, красивую. С милым и курносым носом, – кончик пальца касается Улькиного носика. – Зачем ты его переделала?
Ульяна крепко стискивает зубы, чтобы не разрыдаться. Его признание становится для нее неожиданностью, чем-то запредельным. Тайным, но таким желанным. Она очень хотела услышать эти слова, но не здесь, не в этой палате. Хотя сейчас, несмотря на весь ужас происходящего, на всю ту боль, которую ей пришлось испытать, она самая счастливая. Самая.
– Я хотела что-то изменить, чтобы быть уверенней, мне всегда не хватало этой уверенности. А нос милым пятачком никогда не был пределом моих мечтаний. Ты же пластический хирург и должен понимать….
Ульяна стирает со щек свои слезинки и смотрит Громову в глаза, он стал таким родным. Кажется, он один может ее понять, прочувствовать.
– Иди ко мне, – Степа заключает ее в кокон своих объятий, его язык касается ее губ, проникая глубоко в рот.
Все время, что он был не здесь, его разбирало от желания поцеловать ее, до боли в мышцах, почувствовать ее кожу под ладонями.
– Когда ты рядом, я верю, что справлюсь, – Никольская поджала губы, а после расплакалась, громко, так, как не могла позволить себе при родителях. При них, особенно при маме, она была обязана держаться, казаться веселее, увереннее, чем есть, а сейчас, при Степе, она больше не могла сдерживать эмоций. Не могла терпеть ту дикую душевную боль. Не могла бороться со своими страхами и отчаянием. Внутри было так темно и пусто, но здесь, рядом со Степой, она также чувствовала невероятное душевное тепло, оно окутывало каждый уголок ее тела, сознания, призывая отпустить, разжать пальцы, до боли стиснутые в кулак, и поверить. Просто верить.
– Значит, я буду рядом всегда. Тебе что-нибудь принести?
– Я очень хочу кофе, но мама опять начнет читать нотации.
– Я принесу.
– Не надо, не уходи, – Улька встрепенулась, – потом.
– Ладно.
Она боялась его отпустить, а он и не хотел уходить. Тишина, повисшая над ними, объединяла, они понимали друг друга без слов.
Степа не сразу заметил, что она уснула, но даже во сне Ульяна продолжает льнуть к нему, цепляться за футболку и что-то шептать. Когда ее дыхание становится размеренным, Громов ненадолго выходит из палаты. Ему необходимо влить в себя еще кофе, его день не подошел к концу. Он ждет звонка, но они словно специально тянут это чёртово время.
Сбежав по лестнице в небольшое кафе, Степан берет трехсотмилиллитровый стакан кофе, сталкиваясь здесь с родителями Ульяны. Они сидят совсем близко, за круглым столиком, у них растерянные и понурые лица.
– Что-то произошло? – Степан присаживается на пустующий стул, а Никольская раздраженно отворачивается.
– Пришел ответ из немецкой клиники. Они берутся за операцию, прогнозируют очень хорошие результаты…
– Это же прекрасно, – Громов делает глоток кофе и слегка прищуривается.
– Это прекрасно, мы не ожидали такого скорого ответа. Они предлагают транспортировать Ульяну уже на следующей неделе, считают, что затягивать не стоит.
– В чем проблема?
– Мы думали, что у нас будет время…
– В деньгах, – повышает голос, и довольно эмоционально произносит Олеся Георгиевна, – проблема в деньгах! Они просят очень болшую сумму, которую мы не успеем собрать до отлета.
– Сколько?
Артур Павлович протягивает Степану свой телефон с открытым письмом в электронной почте.
– Внушительно, – Громов кивает, – я думаю, что смогу помочь.
Никольская же смотрит на Степана с неверием, ждет подвоха.
– С чего вдруг такие жертвы, для чужой…
– Она мне не чужая. Смиритесь с этим.
– Смиритесь, – женщина фыркает и откидывает за плечи свои распущенные волосы, а покоящийся в Громовском кармане смартфон оживает.
– Секунду, – вытягивает указательный палец, – мне нужно ответить.
Степан знает, кто ему звонит, знает, что сегодня у него будет еще одна встреча, не самая приятная.
– Степан Арсеньевич? – голос в трубке отличается акцентом. – Сегодня выходят все сроки.
Громов поднимается из-за стола и отходит подальше, крепче прижимая телефон к уху.
– Деньги у меня. Я в Москве.
– Хорошо, наши люди есть везде. Чуть позже вам сообщат адрес места встречи, и я очень надеюсь, что вы не устроите нам неприятных сюрпризов. Например, в лице вашего друга подполковника.
– Можете не волноваться, я буду один.
– Вот и прекрасно.
***
На эту встречу Громов действительно едет один. Он сообщает Ивану обо всем за пару минут до выхода из такси, но настоятельно просит не вмешиваться, потому что Степану не нужны проблемы. Совсем, их сейчас и так больше, чем хотелось бы.
Он едет на окраину города, в довольно заброшенное место, которое, к счастью, знает таксист. Им не приходится вилять кругами, испытывая навигатор и нервы. Громов выходит на улицу по указанному адресу, вокруг горят фонари, а на город уже час как упала ночь.
В сумке, которую он перекинул через плечо, деньги. Много денег, совсем неподъемная для него сейчас сумма, и если быть откровенным до конца, то его клиника этого не стоит.
Через несколько минут рядом останавливается пара идентичных черных джипов. Они будто запирают пути отступления, лишая права выбора. Вскоре из машины выходит высокий, худощавый мужчина. Его лицо скрывается под накинутым на голову капюшоном. Он протягивает ладонь, в которую Громов отдает сумку. Получив желаемое, незнакомец открывает молнию и вытаскивает пару пачек с деньгами.
Пока он убеждается в том, что деньги настоящие, с соседней крыши в прицел винтовки их отчетливо просматривает снайпер. Происходящее пишется на камеру со звуком.
Токман сидит в машине неподалеку, черный мини-фургон, под завязку набитый аппаратурой. Иван видит каждое движение тех, кто приехал на встречу с Громовым, и самого Громова видит. Он за ним следил с момента, как сегодня он вышел от Азарина. Степан упрямый, но ему нужна страховка, еще неясно, что на уме у этого быдла. Не смотря на то, что Иван уже все решил.
– Когда будут разъезжаться, ведем Власовских до конца, – Токман отжал кнопку на рации и с прищуром взглянул в монитор.
Степан все еще стоял напротив долговязого мужчины, который с улыбкой на лице отдал сумку своим помощникам.
– Все в порядке? – интересуется Громов.
– Более чем. Степан Арсеньевич, с вами можно иметь дело.
– Не хотелось бы, – Громов сделал шаг назад, а люди рассыпались по машинам.
Степан посмотрел вслед уезжающим авто и вытащил телефон. На экране горело несколько пропущенных от Ульяны, он совсем забыл ее предупредить. Покачал головой и вызвал такси, не стал ей звонить, а смысл беспокоить или будить ее среди ночи. Лучше приехать лично, что он и собирался сделать.
– Тебя подвезти? – за спиной раздался знакомый голос, и Степна повернулся.
– Токман?
– Я.
– Ты за мной следил?
– Конечно. Это слишком гнилые люди, чтобы я оставил тебя одного.
Громов разозлился, но тактично смолчал, не видел сейчас смысла что-то говорить. Главное, что все прошло удачно.
– У меня для тебя новость. Банк, через который Талашина проводила свои махинации, знаешь чей?
– Чей?
– Власова. Того, чьим людям ты только что бабки отдал. Светку развели, счет не был заморожен. Фактически они его просто завернули.
– И давно ты в курсе?
– Пару часов.
– Значит, я сейчас…
– Нет. Ты сейчас все сделал правильно, они забрали свое, а тебе вернут то, что «заморожено» на счету. Люди умеют быть сговорчивыми, поверь…
– То есть ты меня использовал для каких-то своих делишек?
– Я просто договорился. Все слишком сложно, но не отдать им деньги здесь и сейчас было невозможным.
– Сука ты, Токман.
– Я говорил тебе подождать, с самого начала. Говорил, – Иван раздраженно стащил с шеи галстук.
– Мог бы разъяснить, почему и…
– Не мог. Не в этой ситуации, работа у меня, знаешь ли, такая.
– Работа, – Степан злобно оскалился, – ну да.
Громов качнул головой и шагнул в сторону проезжей части, где уже остановилось такси.
– Степ…
– Пошел ты.
В дороге он много думал. Анализировал произошедшее. Он понимал и не понимал Ивана. Их дружба подрывала здравый смысл, с друга ты всегда требуешь большего, а иногда даже невозможного. К сожалению, именно так устроен человек, он требовательное и не самое приятное создание на этой планете.
У больницы Степан расплачивается с водителем наличкой и сразу вытаскивает пачку сигарет. Хочет курить, до дрожи в пальцах. Сегодня он потрепал себе нервишки на годы вперед.
Делает крепкую затяжку, выдыхая густой дым в небо.
Выбросив окурок, Громов поднимается к Ульяне, еще в первый день договорился (приплатил кому надо), чтобы пускали в любое время. Тихо открывает дверь в палату и замирает на пороге, сталкиваясь с ее огромными красными глазами. Она плакала.
Улька вытирает слезы и задирает голову, смотрит на него настороженно, но стоит ему сделать шаг к ней, как она вновь срывается на плач.
– Что случилось? – садится рядом, растерянно бегая глазами по ее мокрому лицу.
– Здесь была Света.
После этих слов мужские кулаки сжимаются, а глаза наливаются лютой ненавистью.
– Что она тебе сделала? Что сказала?
– Все, – Улька всхлипывает, – все… она рассказала мне все. О своем долге, о том, что ты продал клинику, чтобы его выплатить. О том, как ты переживал. Ты ее любишь, да? – Ульяна покачала головой в неверии. – Я понимаю, что, наверное, теперь уже совсем не хороша, – с размаху зарядила кулаком по своему бедру, – даже встать с кровати не могу. Но почему? Почему ты мне не сказал? Я бы все поняла. Зачем, Степ? Зачем ты говорил, что любишь меня, если это неправда?! Зачем?