Открываю глаза и ничего не вижу, в ушах шум. С трудом поднимаюсь на одно колено, стряхивая с себя землю, вокруг темно. Иду на ощупь, пытаясь понять, где я и нащупать выход. Руки упираются в земляную стену, дальше продвигаюсь вдоль, выхода пока нет. Все так же темно, натыкаюсь на деревянную дверь, давлю на нее, не поддается. Видимо я в блиндаже, засыпанном взрывом. Наваливаюсь из-за всех сил, упираясь руками и головой, и наконец, дверь медленно открывается, сначала совсем чуть-чуть, потом быстрее и вот я уже протискиваюсь в образовавшуюся щель.
Сумерки. Лежащее перед глазами поле, вдоль и поперек пересекается глубокими окопами, соединяющими полуразрушенные уже доты. Людей не видно, желающих подставляться под шальную пулю, нет. Сверху пикируют юнкерсы, и с воем сбрасывая бомбы, отваливают в сторону, уступая место другим. Карусель, так это называется. Когда глаза, после темноты блиндажа привыкают к свету, замечаю лежащего в проходе солдата в рваной гимнастёрке, переворачиваю его, — шевелится. Почти сразу открыв глаза, начинает вертеть головой, и увидев меня, произносит кодовое слово, это пароль по которому мы узнаем друг друга. Я даю условленный ответ. Ведь не будешь же бегать, и спрашивать — Первый? А может ты Первый? Или ты?.. Поэтому все просто, если встречаем кого-то, спрашиваем — Бомбят? Ответ должен быть — летают сволочи.
Помогаю ему встать.
— Ты кто? — на лицо естественно узнать не могу.
— Третий. Нашел еще кого-то из наших? — отрицательно мотаю головой. И мы, пригнувшись, перебежками продвигаемся к условленному месту встречи.
Добежав до глубокого окопа, решили переждать, пока фашист в небе лютует. Провалившись к стенке окопа, достал документы из нагрудного кармана: — Петровский Николай Александрович, 1909 года рождения, рядовой. На груди висит медальон, уже пластиковый. Раскрутив, достаю маленький бланк — пусто. Если получится, надо записать данные, бойцы очень суеверны, заполнишь бумажку — непременно убьют. Ладно хоть вкладыш не скурил. Переждав самый пик налета, двинулись дальше. Через некоторое время собрались всем экипажем, двое рядовых, два сержанта и два молоденьких лейтенанта. Успев привыкнуть к квадратным фигурам своих подопечных, теперь терялся, не понимая, кто есть кто.
После повторного знакомства, Второй выдал указания — никуда не ходить, ни во что не вмешиваться, в бой вступать только при непосредственной угрозе. Он, глядя на меня, ещё раз повторил, — это приказ! И выжидательно уставился мне куда-то в район подбородка. Я кивнул, типа понял вас, товарищ Второй. Достав вкладыш и документы, спросил ручку, у меня в карманах было пусто. Забрав нашедшийся у Четвёртого огрызок химического карандаша, принялся аккуратно, стараясь не повредить бланк, выводить данные солдата. Второй укоризненно посмотрел в мою сторону.
— Что вы делаете? У нас приказ, ни во что не вмешиваться, просто смотреть и запоминать. Нельзя нарушать ход истории.
— У вас приказ, а у меня рекомендации. Да и что изменится от того, что те, кто поднимут тело, будут знать имя солдата?
— Все равно, приказ есть приказ.
— Да иди ты, со своими приказами. — Пробурчал я себе под нос. Командир нашёлся.
— Я буду вынужден доложить по возвращении. — Он хоть и не расслышал, нопонял что я сказал гадость.
— Кто тебя вынуждает? Не докладывай и все. А мы не сдадим. Правда, ребята? — я обвел взглядом отряд. Все опускали глаза. Да, с такими… каши не сваришь. — Ну, что же, твоё дело.
И я, отвернувшись от них, пополз в сторону где шёл бой. Скатившись в другой окоп, услышал за спиной шум, обернувшись, увидел Третьего, на мой вопросительный взгляд он коротко ответил;
— Я с вами. — Хоть один человеком оказался. Мы, проверив оружие, пригнулись, и побежали в направлении окопов, из которых велась стрельба.
Немцы наступали. По полю медленно ползли танки, за ними пехота, с нашей стороны треск винтовочных выстрелов перемешался с буханьем противотанковых ружей, несколько танков горели, но все новые и новые монстры, объезжая подбитые машины, неумолимо приближались к линии обороны. Наткнувшись на расчет ПТР, погибший от близкого попадания авиабомбы, мы с Третьим, откапав ружьё и ящик с патронами, открыли огонь по наседающим танкам, поддерживая обороняющихся. Стреляли по очереди, обоим хотелось подбить хоть одну вражескую машину, но получилось только сбить гусеницу идущему справа Т-4, не хватало опыта и знаний уязвимых мест танка. Как бы там ни было, с нашей помощью или нет, но эту атаку полк отбил.
Фашисты, отступив, снова стали забрасывать позиции обороняющихся бомбами, и когда артиллеристы отстрелялись, в небе вновь появились юнкерсы. На земле царил ад. Потом снова атака, и снова танки, отбив и её, наш командир, — а им был самый старший по званию, из оставшихся в живых, суровый нерусский лейтенант, — на свой страх и риск, принял решение отступать, пока кольцо не сомкнулось окончательно. В первую очередь надо было эвакуировать раненых, их было порядка двухсот человек. Они уже грузились на грузовики и подводы, те, кто мог еще кое-как передвигаться, грузили тех, кто не мог, там не было никого, кто мог бы еще держать оружие, более- менее здоровыми оставались только женщины.
Пока они готовились к выходу, лейтенант собрал всех, кто мог без поддержки стоять на ногах, моего экипажа, кстати, среди них не было, а бывший со мной Третий — уже пьёт чай с докторами, он в конце последней немецкой атаки поймал шальную пулю в голову. Мгновенная смерть, можно только позавидовать.
Построившись, мы ждали, что скажет командир. Он прошел вдоль шеренги, осматривая бойцов, увидев двоих раненых, но оставшихся встрою, прогнал их в тыл. Прокашлявшись, лейтенант сказал:
— Солдаты! Сегодня нам суждено умереть. Но они, — он оглянулся на выдвигающуюся колонну, — отомстят за нас. Не посрамим дедов наших. К бою!
Я стоял, с трудом сдерживая слезы. А ведь нашему лейтенанту от силы двадцать пять. Еще хуже было от того, что я знал, как все закончится. Двадцать седьмого июня, то есть сегодня, немцы окончательно окружат полк, и просто закидают всех оставшихся артиллерией. Пленных не будет.
Только успели растянуться реденькой цепью по наполовину засыпанным окопам, как фрицы пошли в атаку. На этот раз даже без артиллерии, наверное, считали, что после такого количества сброшенных бомб, тут уже никого нет. Впереди ползли танки. Два идут прямо по центру, ещё два по флангам, в принципе не много, только вот у нас уже и патронов к противотанковым ружьям практически не осталось. Вслед за танками шла пехота. В полный рост, как на параде. На поле было тихо, никто не стрелял, только ревели танковые двигатели. Но вот грохнул выстрел ПТР-а, центральная машина вздрогнула и подставив борт встала с перебитой гусеницей. Стрелок молодец! Тотчас все вокруг загрохотало, засвистело и забухало. Танкисты полезли наружу, видимо ожидая выстрела в борт. Но добивать не стали, экономили патроны. Второй танк продолжил движение, и уже почти заехав на окоп, встал, закиданный гранатами. Тот, что прорывался слева, тоже чадил. Как его остановили, я не видел.
Только справа, давя людей и круша окопы, прорвался последний монстр. Вот и все, сейчас нас обойдут и с двух сторон задавят. Заметив, что немцы подобрались к месту где сидел мой экипаж, я, чуть выставившись из окопа, стал наблюдать, может живы еще? С удивлением увидел, как задрав вверх руки, поднялся Второй, что-то быстро шпаря по-немецки. Вот падла, сдаться решил, исследователь херов. Не раздумывая достаю винтовку и сначала целюсь в голову урода, но, уже задержав дыхание, перевожу прицел пониже, куда-то в область живота. Пусть помучается сволочь. Сухо щелкнул выстрел и он, взмахнув поднятыми руками, рухнул наземь. Нельзя вмешиваться вход истории. Пленных не было. Читал ведь.
С шумом и шуршанием земли, в мою воронку съехал весь перемазанный кровью солдат. И, словно не видя меня, пополз дальше.
— Ты куда? Убьют ведь! Я схватил его за ногу и стянул вниз.
— Танк надо остановить, если пройдёт — все, хана. Ещё полчаса и наши смогут уйти, госпиталь, женщины. — Он поморщился, навалившись на перебитую руку. — Вот, собрали что осталось. — И он показал связку гранат. — Жена у меня там… санитаркой. А дома дочка, с бабушкой оставили. Бывай. — И он шустро полез навстречу своей смерти.
— Мужик! Стой! Ты не доползешь, дай мне. — Остановившись, он оглянулся.
— Нет, хочешь сделать хорошо, сделай сам. Так батя учил. — И, перекинувшись через кучку щебня, пополз дальше.
Чуть приподняв голову из травы, я смотрел что будет, хотя и так знал… не остановит он этот танк… не спасёт жену… и его дочь никогда не увидит свою мать. Вот, поднявшись, солдат кинулся вперёд, до танка было метров тридцать открытого пространства. Не добежит. Сделав несколько шагов, упал, пробитый пулеметной очередью. Из башни высунулся немец, и радостно кивая, что-то говорил по-своему, показывая пальцем на убитого. Танк медленно, крутя стволом пушки по сторонам, двинулся дальше. За ним шла пехота. Идут мимо меня, можно отлежаться тут, потом подобрать гранату и подбить вражескую машину. Хоть и знаю что бестолковое занятие, историю не обманешь, а не попробовать не могу. Эх, сейчас бы Михалыча сюда, он бы смог, пусть Володя и говорил, что так не бывает, но я все равно был уверен в обратном. Одно из двух, либо я страдаю раздвоением личности, либо Михалыч был на самом деле.
Собравшись, закинул винтовку за спину, и рванул к телу солдата. Добежав до воронки, в которую он упал, я по мягкому грунту съехал вниз. Немцы, шедшие за танком, открыли беспорядочной огонь. Выставив винтовку наружу, быстро разрядил магазин, ни в кого не попав, — пусть боятся. Звук гудения танкового двигателя изменился, на долю секунды поднял голову из воронки, танк задом ехал прямо на меня, перед ним, пригибаясь, шли трое автоматчиков. Ну все, отвоевался. Осмотрел гранаты, три штуки, связанные вместе медной проводкой, мы такую постоянно выкапываем на урочищах, сдаем потом в цветмет вместе с остальным шмурдяком. Эта мысль меня отрезвила. Они же меня не могут убить! А боец этот, Петровский… так он мёртв уже.