– Вы знаете, кто это сделал? У полиции есть версии? – спрашивает девушка с высоким блестящим лбом и в розовом спортивном лифчике.
– Слушайте, мне удалось подойти поближе, и я его видел. Ему перерезали горло, прямо как по телику показывают, и везде была кровища. А убийца до сих пор на острове? – худой парень с акне у линии роста волос умоляюще смотрит на Грету. Остальные слушают и кивают. Грета удерживает на лице улыбку, но я замечаю, что ее брови чуть сходятся, и только появившаяся между ними морщинка выдает ее раздражение.
Раздирающая меня злость резко контрастирует с атмосферой в зале. Мне хочется наброситься на них, молотить кулаками, царапать ногтями – что угодно, только бы сделать им больно. Такие типы мне знакомы. Жаждущие внимания ненасытные зеваки, которые сломя голову лезут поближе к трагедии, но не настолько близко, чтобы она их коснулась. Они везде одинаковы: как моя соседка по комнате в колледже, которая лила перед журналистами крокодиловы слезы, рассказывая, что я всегда казалась ей какой-то «не такой»; как «друзья», не потрудившиеся выразить Робин сочувствие, когда умерла наша мама, старались перещеголять друг друга сентиментальными сообщениями на ее мемориальной странице в Фейсбуке; а теперь еще и вот эти.
– Жаль всех вас разочаровывать, но никакой информации у меня нет, – отвечает Грета. – Я знаю столько же, сколько и вы. Но как только появятся новости, я обязательно ими поделюсь. Так что обязательно приходите после обеда на полуторачасовое занятие по бикрам-йоге.
Я наблюдаю, как они, разочарованные, расходятся. Ладони у меня сжимаются в кулаки, но они этого не замечают: их занимает только важность собственной жизни и собственных пустых желаний.
– Касс, родная! – голос Греты вырывает меня из состояния злости. – Иди садись. – Она берет из угла коврик и ловко разворачивает так, что он расстилается по полу в нескольких футах от нее. – Я принесу нам воды.
Я сажусь на коврик, подогнув под себя ноги, и через минуту Грета возвращается с двумя стаканами холодной воды с ломтиками огурца. Она одета в комплект из леггинсов и спортивного бюстгальтера, который открывает ее накачанный пресс, волосы у нее собраны в пучок, как у балерины. Она грациозно опускается на коврик и скрещивает перед собой ноги, а потом обеими руками обнимает меня.
– О, милая, – она замечает мой обеспокоенный вид, и на ее лице тут же появляется сочувственное выражение. – Я подумала, что что-то случилось, раз ты не пришла на занятие. Как ты?
После этих слов я не выдерживаю, и слезы едва успевают выступить на глазах, как вдруг уже ручьями стекают по щекам. Из меня выплескивается все: страх, что меня раскроют, моя паранойя, грусть из-за смерти Люси, шок от убийства Даниэля. Грета укачивает меня, все еще держа в объятиях.
Пока этим утром я ездила по острову, обдумывая содержание нового письма и его последствия, я поняла, что сейчас мне нужна именно Грета. Ее речь на вечеринке по случаю нашей с Логаном помолвки была в самую точку. Если мы все семья, то Грета в ней – мать. Немного глупо, учитывая, что она всего на десять лет старше меня, но она – само воплощение заботливости. С того самого вечера, как мы познакомились во «Франжипани» два года назад, она взяла меня под крыло, можно сказать, приглядывала за мной. Уже несколько месяцев я размышляю, не рассказать ли ей о своем прошлом. Я думаю об этом каждую неделю, когда мы пьем кофе после йоги, даже открываю рот, чтобы дать словам выход. Но всякий раз что-то меня останавливает.
Я трусь головой о ее руку, ее объятия меня успокаивают, и я говорю себе, что она поможет мне все исправить. Грета поймет, что делать. Поймет, как со всем разобраться.
– Эта бедная девочка не заслужила такой смерти, и тот парень тоже. Ты так хорошо держишься. Я очень тобой горжусь.
Я смотрю в Гретины темные глаза, полные участия. Я пытаюсь что-нибудь ответить, но горло будто набито марлей. Слезы льются все сильнее, и вот уже мою грудь сотрясают рыдания, которые жадно забирают оттуда весь воздух. Спустя минуту сквозь мою истерику пробивается голос Греты, и она помогает мне восстановить дыхание. Один, два, вдох. Ее рука ласково описывает круги на моей спине. Не помню, как долго. Я сижу так еще несколько минут, с удовольствием слушая ее мелодичные и нежные, словно колыбельная, скандинавские интонации, которые направляют мое дыхание. Один, два, выдох.
Когда я наконец немного прихожу в себя, а дыхание восстанавливается, я смотрю на Грету. Меня тут же охватывает неудержимое желание все ей рассказать, более сильное, чем когда-либо. Как это было бы просто. Выложить ей все о письмах с угрозами, таблетках, о том, что я не могу до конца вспомнить события «Полнолуния-пати», вообще все. Довериться, наконец, кому-то полностью.
Но если Грета, заботливая и добрая, отвергнет меня, что тогда? Она точно расскажет все Логану: не могу ведь я заставить ее хранить подобный секрет. И тогда он узнает, что я лгала ему – и им всем.
– Нам необязательно обсуждать это прямо сейчас, – осторожно говорит Грета, будто услыхав мой внутренний диалог.
Я киваю с облегчением оттого, что она сменила тему, и позволяю ароматам свечей и мерному шуму вентилятора себя окутать.
– Прости, пожалуйста, – говорю я, когда мой голос наконец обретает близкое к нормальному звучание.
– За что это ты извиняешься? – спрашивает Грета, подняв брови.
– Столько всего случилось, сначала наша помолвка, затем… – я развожу в воздухе руками, – все это, и я тебя совсем забросила. А ведь с тех пор, как уехала Элис, прошла всего пара недель. Как твои дела?
На лицо Греты набегает тень, как будто внутри нее что-то надломилось.
– Я… – Она запинается. – Прихожу в себя понемногу. Мне просто нужно время.
Она слабо улыбается, и эта улыбка – как ножом по сердцу. Грета единственная на острове с самого начала не скрывала своего прошлого. На следующий день после того, как мы познакомились во «Франжипани», Грета позвала меня погулять вдвоем по пляжу. Она не стала спрашивать, почему я приехала на Санг, и слава богу, но с готовностью поделилась своей историей.
Она рассказала мне об Элис, тихой темноволосой девушке, которую я видела накануне во «Франжипани» и еще несколько раз потом и которую Грета всегда бережно обнимала за талию.
– Мы с Элис познакомились в школе в одном из городков под Стокгольмом. Увидев ее, я сразу поняла, что она – та самая. Я никогда раньше такого не чувствовала.
В глазах у Греты заблестели воспоминания.
– Родители Элис нас не поняли. Они очень старомодные, выросли на самом севере страны. Они и представить не могли, чтобы их дочь стала встречаться с женщиной. А Элис… Она не смогла с этим смириться. Она считает, что такие, как ее родители, позорят всю страну. Нам нужно было уехать подальше, туда, где нас бы приняли. Мы много где были: Индия, Индонезия, Лаос… Но когда мы приехали на Санг, что-то произошло. Мы обе почувствовали такую любовь! Нам обеим показалось, что здесь у нас есть будущее. Я преподавала бы йогу, а она бы готовила в одном из ресторанов на пляже.
Сидящая напротив меня Грета улыбается сейчас той же немного печальной улыбкой, с которой говорила тогда на прогулке об Элис.
– Какое-то время у нас все было хорошо, я занималась студией, Элис фактически была шефом в «Арой Мак»… – Она замолкает. – То есть даже лучше, чем хорошо. Ты сама видела.
Это правда. Грета осыпала Элис любовью при любой возможности. Когда они были вместе, ее материнская натура раскрывалась в полную силу. Но Элис другая, более сдержанная. Она чуть застенчива и с виду казалась моложе, хотя по идее они с Гретой ровесницы, и мне так и не удалось понять, что она из себя представляет. В отличие от Греты, которая всегда была душой компании, Элис по большей части держалась на периферии, подальше от остальных, как будто не хотела иметь с нами ничего общего. Сказать честно, я всегда недоумевала, что Грета в ней нашла.
Пару недель назад, как раз перед тем, как на остров приехала Брук, я пришла вечером во «Франжипани» и увидела, что Нил, Даг и Логан собрались вокруг Греты. Она рыдала, спрятав лицо в ладони, плечи у нее тряслись. Элис ее бросила. Грета вернулась домой после занятия по пилатесу и увидела, что Элис нет, а все ее вещи исчезли – ни записки, ни объяснения.
– Я просто не ожидала такого, – говорит Грета сейчас. – Наверное, я сама внушила себе ложное ощущение того, что все в порядке. Мне казалось, что у нас все прекрасно.
Я вздрагиваю: звучит слишком знакомо. Я заставляю себя понимающе кивнуть.
Наша беседа затухает, но молчать приятно. С Гретой всегда так. Только с ней я могу говорить, не боясь осуждения, и только наши разговоры я не прокручиваю потом в голове часами, думая, не сказала ли что-нибудь не то, и не упрекаю себя в том, что выбрала неверный тон.
Наконец мне кажется, что пора уже ей довериться. Слова выскакивают прежде, чем я успеваю их удержать.
– Грета, мне нужен совет. Я… Я была не совсем честна, – от эмоций в горле у меня ком. – Я врала Логану о своем прошлом.
Она молчит, и я зажмуриваюсь, впервые боясь на нее посмотреть. Боясь увидеть в них осуждение.
– А теперь… – я запинаюсь, глотая слова, которые хочу на самом деле произнести. А теперь кто-то хочет раскрыть, кто я на самом деле такая – точнее, что, – и он обязательно это узнает. – А теперь мы женимся, и мне нужно все ему рассказать. Я не могу врать ему и дальше.
Я жду, пока Грета ответит, и в животе у меня крутит, словно я лечу в бездонный временной провал.
– Ох, Касс, – говорит она, и все мое тело расслабляется. Она понимает. Когда я наконец открываю глаза, ее взгляд исполнен сочувствия. Я жду, что она будет задавать вопросы – ведь должно же ей быть любопытно, – но она ничего не спрашивает. Вместо этого она снова обнимает меня и шепчет на ухо слова утешения.
– Милая моя девочка, – говорит она, когда мы отстраняемся друг от друга. – Нужно сказать ему правду. Чтобы ваш брак начался с чистого листа. Без всякой лжи.