Тропа идет вверх и вверх, и, поднимаясь, я пытаюсь не думать о конфликте с Ариэлем. И о письме. И о том, что с каждой секундой приближается момент, когда его отправитель приведет свою угрозу в исполнение. «Скоро правду узнают все».
Но кроме этого я могу думать только о Логане с Джасинтой, как он целует ее, как его рука лежит на ее затылке, на каштановых кудрях. Тогда через некоторое время у меня получилось выбросить эту сцену из головы, убедить себя, что это ничего не значит, особенно после того, как Логан сделал мне предложение. Но теперь воспоминания вернулись.
Она – Джасинта – была красивая. Высокая, загорелая, в темно-каштановых волосах мелькали рыжеватые пряди. Даг не мог удержаться от того, чтобы при каждом удобном случае не трогать ее за руку, и всегда старался сесть с ней рядом. Даже Нил то и дело на нее поглядывал. Но больше всего мне запомнился взгляд Логана. Он смотрел на нее так, будто меня даже не существовало.
Остальные события того вечера во «Франжипани» словно в тумане. Днем, увидев их вместе, я приняла две или, может, три таблетки «Ксанакса» – достаточно, чтобы суметь вести себя как обычно.
Следующим утром Джасинта была мертва.
Затем несколько дней я пыталась поговорить о ней с Логаном, чтобы посмотреть, не признается ли он, что целовал ее. Выяснить, было ли между ними что-то большее.
– Как жаль ту девушку, то, что с ней случилось, просто ужасно, – начинала я, когда мы ужинали или сидели на диване, и на его лицо набегала тень. Но он всегда находил способ свернуть разговор.
– Да, это печально. Но не надо было подходить так близко к краю. О чем она только думала?
А потом все вошло в привычную колею. Логан даже стал более ласковым, чем обычно, при каждом удобном случае растирал мне плечи или прикасался к волосам. Да и какой был бы толк от разговора? Они просто поцеловались. Так что я последовала его примеру и сделала вид, что ничего не случилось. Делать вид я умею отлично, не зря же я оттачивала этот навык годами.
Я прибегаю к нему с тех пор, как умерла мама, когда мы еще жили в том старом доме в Нью-Йорке, который быстро перестал казаться домом. Прибегала к нему в те дни, когда на кухне копился мусор, а на звонки в дверь никто не подходил. В такие дни было безопасно: отец запирался в спальне и даже не вспоминал, что по дому бродят двое детей. Такие дни были гораздо лучше других, когда тишину прерывали вспышки паники и ярости, словно в спячке у него накопилась неуемная энергия. С беспощадным энтузиазмом он брался за какое-нибудь дело: проект дома, рабочую задачу, планы на отпуск. Все необходимое летало по дому, а сам он двигал руками и ногами так быстро, что походил на мультяшного персонажа. Эта кипучая энергия часто переходила в жестокость. Все заканчивалось фингалом под глазом у Робин, растяжением связок запястья – у меня.
После отец каждый раз был безутешен. Он сгребал нас в охапку и крепко прижимал к себе, как будто прикосновение к нашим телам могло вернуть его в нормальное состояние. Он неистово лечил наши травмы. Стерильными бинтами перевязывал порезы, прикладывал лед к синякам. А потом начинался поток извинений и оправданий, связанных с маминой смертью. Как будто из-за скорби, которая уничтожила нас всех, он мог делать, что хотел. Как будто мы, двое девочек-подростков, должны были все исправить. Привести его в чувство.
И я попыталась. Но только все разрушила.
Я не могу снова рискнуть и потерять Логана.
Я взобралась на вершину Кхрум-Яй, и остров открылся передо мной как на ладони.
Я схожу с тропы и сажусь на землю, вытянув ноги, пятки только-только касаются края утеса. Вид я почти не замечаю. Несмотря на все усилия, мысли возвращаются к письмам с угрозами. Кто их отправляет? Я думаю о том, что за последние дни мне уже несколько раз казалось, что за мной следят, наблюдают.
Что бы сказала Робин, будь она здесь?
Я так делаю уже далеко не первый раз. Нахожу на острове уединенное местечко, где ей бы понравилось, и представляю, что она со мной. Мне нравится фантазировать, что бы она подумала обо мне и моей нынешней жизни, гордилась бы мной или нет.
Я никому об этом не рассказывала. Ни Брук, ни Логану – ему особенно. Он бы не понял. Никто из них бы не понял.
Я смотрю на расстилающуюся перед нами водную гладь, которую Робин при жизни так и не увидела, и пытаюсь дышать. Но тревога сдавила мне грудь так сильно, что я, кажется, сейчас лопну.
И тут до меня доходит. Этого он и хочет, тот человек, что оставляет мне письма, преследует меня по всему острову, угрожает мне в моем собственном доме. Он хочет, чтобы я страдала.
Я думаю о Робин, обо всем, что она не успела повидать за свою короткую жизнь. И чувствую, что моя тревога меняет форму и твердеет, превращаясь в нечто другое. В злость.
Я резко встаю, решимость пронизывает все тело.
Хватит. Я не позволю взять надо мной верх. Не позволю кому бы то ни было испытать удовлетворение, наблюдая, как я корчусь в ожидании следующего удара.
Я оглядываю прекрасный Санг, этот совершенный остров, который стал моим домом, и свою жизнь, которую теперь у меня хотят отнять, и моя уверенность крепнет.
Я узнаю, кто этот человек, и сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить его.
21Брук
Тишина, которая наступает после того, как я возилась с телефоном, чтобы выключить звук, тянется бесконечно. Затаив дыхание, я в три погибели согнулась под окном в гостиной Касс и Логана.
До этого момента все шло гладко. Я воспользовалась той же невидимкой, которой открыла дверь номера Люси, и замок послушно поддался. Над системой безопасности на Санге явно стоит поработать. Перед тем, как проделать трюк с невидимкой, я постучалась, но все равно остановилась в дверях и прислушалась. Касс говорила, что обычно перед началом смены во «Франжипани» Логан ходит в спортзал, но я понятия не имела, где может быть Касс. Я негромко позвала их, заготовив предлог на случай, если кто-нибудь из них дома, – мол, дверь была приоткрыта, и я просто хотела убедиться, что все в порядке, – но меня встретила только тишина.
Я начала с письменного стола в гостиной и как раз рылась в верхнем ящике, когда услышала этот звук. Снаружи раздался ровный гул: кто-то подъезжал к дому, постепенно сбавляя скорость. Прежде чем я успела подумать, кто это может быть – Логан ушел из зала пораньше или откуда-то вернулась Касс, – комнату заполнил пронзительный звонок моего телефона. Я вытащила его, нашарила кнопку выключения звука и увидела, что на экране мигает имя Касс.
Я скользнула к стене и присела под окном, затаив дыхание.
Теперь, позволив себе чуть расслабиться, я осторожно приподнимаю голову и выглядываю в окно сквозь дешевые горизонтальные жалюзи.
Прямо на меня смотрит Касс.
Я тут же приникаю к полу, зажимая рот ладонью. Сижу, сгорбившись и опустив голову. Наконец, через пару секунд, которые тянутся бесконечно, я выпрямляюсь ровно настолько, чтобы взглянуть в самую нижнюю щель между планками жалюзи.
Я шумно выдыхаю. Касс оставила байк и теперь идет к деревьям, где начинается тропа на Кхрум-Яй. Но мое облегчение лишь временное. Тропа короткая, а значит, Касс скоро вернется.
Я закрываю жалюзи, блокируя солнце, и снова принимаюсь за дело. В столе ничего интересного, так что я как могу привожу все в порядок и перехожу в спальню.
Чтобы понять, на какой стороне кровати спит Касс, мне требуется всего секунда. На левой прикроватной тумбочке – обертки от протеиновых батончиков и бутылка для воды с пятнами розового порошка. На той, что справа, только небольшая фотография в рамке – Логан и Касс улыбаются в объектив.
Я беру ее и некоторое время рассматриваю – кожа горит, пока я гляжу на улыбающееся лицо Касс, – а потом ставлю на место, чуть более резко, чем следует.
Тумбочка Касс, на первый взгляд, набита всяким хламом. Я роюсь в ней и вдруг натыкаюсь в глубине на что-то, похожее на ощупь на картон. Вытаскиваю все, что навалено сверху, и обнаруживаю белую коробочку с красными буквами. «Ксанакс». Увидев знакомое название, я вздрагиваю. Открываю коробочку и быстро осматриваю содержимое: три блистера, один – почти пустой, как вдруг натыкаюсь пальцами на какой-то более тяжелый предмет. Там лежит небольшое золотое кольцо. Я верчу его и замечаю гравировку. «Мы двое навсегда». Это одно из помолвочных колец Касс и Логана. Но зачем Касс положила его сюда? Как будто не хочет, чтобы его нашли.
Несмотря на вопросы, вид продолговатых белых таблеток, уютно лежащих каждая в своем пластиковом пузырьке, на некоторое время отвлекает меня, и голова затуманивается воспоминаниями. В колледже мне выписала «Ксанакс» равнодушная медсестра, и я практически чувствую на языке мелоподобную текстуру таблеток. На минуту я снова оказываюсь на кровати в общежитии, с которой не вставала неделями. Так долго, что моя соседка попросила разрешения переселиться, а меня перевели на академический испытательный срок. Каждый день новая пригоршня таблеток. Каждый день я спрашивала себя, сколько нужно принять, чтобы все закончилось. Каждый раз принимала чуть меньше и на следующий день просыпалась с гудящей головой, сухостью во рту и сожалением оттого, что не впихнула в себя на одну штуку больше.
Не знаю, сколько я простояла вот так с таблетками в руке, поддавшись смутным воспоминаниям. Даже сейчас один их вид пробуждает то давнее желание. Сделав над собой усилие, я бросаю коробочку на кровать и возвращаюсь к ящику, где под полупустым тюбиком крема от солнца и заплесневелым детективом в мягкой обложке нахожу паспорт Касс. Открываю его, точно зная, что увижу внутри, и фотографирую айфоном первую страницу.
Я предпринимаю последнюю отчаянную попытку и, опустившись на колени, заглядываю под кровать. Она слишком низкая, и ничего не видно, поэтому я просовываю под нее руку и шарю туда-сюда.
И что-то задеваю. Пластик скрипит по паркету, и предмет отлетает на несколько дюймов. Я тянусь дальше, пытаясь вслепую его нащупать, и наконец хватаю.