Я пригласила Сократа посетить меня и выразила пожелание познакомиться с его учителем, подумав про себя, что если его взгляды не раздражат Перикла с первых же слов, то наверняка позабавят. Сама я уже мечтала познакомиться с моей более старшей и менее красивой соперницей по философским спорам, учившей мудрости любви.
— Мне пора идти, — сказала я Фидию.
Тот, едва выйдя из Парфенона, расчихался от пыли, забившей нос. Скульптор выглядел утомленным и явно нуждался в послеобеденном отдыхе. Капли пота выступили на его лбу, становившемся все выше из-за редеющих волос. Фидий отнюдь не казался стариком, но именно в тот день мне пришло в голову, что он уже далеко не молод. Я понадеялась, что его огромный труд принесет ему признание, которое он заслужил и к которому стремился, не слишком поздно, а тогда, когда этот человек еще будет в силах насладиться его плодами.
— Раз ты оставляешь Акрополь, зайди посмотреть на новую статую, изображающую трех граций. Этот странный парень, я говорю про Сократа, артист в своем деле. Грации по-настоящему прекрасны, в их движениях чувствуется жизнь. Он мог бы добиться многого, если б приложил немного усилий.
Эти фигуры называли грациями потому, что они олицетворяли собой красоту, радость, здоровье[35]. Входя в свиту великой богини Афродиты, они привносили дополнительный блеск тому неотразимому обаянию, которое она излучала. По утверждениям некоторых, грации являлись ее дочерьми от Диониса, и при виде их легко было поверить в то, что эти прелестные создания произошли от обоих богов, повелителей чувственности. Фидий оказался прав: скульптура, рожденная мастерством и вдохновением Сократа, говорила о его таланте. Эти магические создания были прекрасно раскрашены, их волосы сияли, словно освещенные ярким солнцем. Я удивилась, применил ли Сократ особую краску, которая придала естественность их лицам и телам и тем драгоценным уборам, что украшали их шеи и уши. Или же это другой художник явился следом за ним и поработал над скульптурой?
В любом случае статуэтка казалась превосходной. Женские фигуры были полуобнажены, тела всех трех обвивала широкая лента, которая сбегала по их рукам и ногам, объединяя фации в бесконечно выразительном танце. Руки их переплелись, а изящные тела словно клонились друг к другу. Мои уши почти слышали музыку, под которую они исполняли свой соблазнительный танец. Но лица девушек несли печать независимости и индивидуальности. Удивительное лицо Аглаи, покровительницы красоты, выглядывало из-под краешка ленты, лукавое и дразнящее. Талия, само олицетворение веселья, в полном самозабвения жесте запрокинула голову назад. А Евфросина, харита радости, смотрела на меня в упор.
Мне совсем не понравилось выражение, с которым она смотрела на меня, будто у нее на уме есть что-то, что она не намерена открыть. Две другие грации казались более благожелательными, но и чуть отстраненными, Евфросина же словно несла ко мне какой-то непонятный призыв. Могло ли быть, что те же насмешки, что я выслушала вчера, сегодня летели ко мне с мраморного лица статуи? Я отвернулась от творения Сократа, восхищаясь его одаренностью и говоря себе, что при встрече надо не забыть рассказать ему о той тревоге, которую вселила в меня одна из его скульптур. С этой мыслью я рассталась с грациями и начала долгий путь домой.
Константинополь, 9 июля 1801 года
Дорогой отец!
Рада сообщить тебе, что нам посчастливилось добиться успеха и получить фирман от султана Порты! Получение этого документа означает, что всем нашим художникам дозволено производить работы на Акрополе, снимать копии и делать слепки с любых произведений искусства, находящихся там, разрешается сооружать подмостки вокруг Парфенона, а также производить раскопки на месте древних фундаментов и вывозить любые мраморные древности, достойные того из-за имеющихся на них надписей. Художникам и ремесленникам, нанятым нами, никто из солдат или чиновников не имеет права ни под каким предлогом мешать. Скажи, разве это не замечательно? Я просто счастлива, потому что было б безумно обидно потерпеть неудачу в том, что мы считаем главным в нашей миссии, да еще после всех понесенных расходов.
Папа, до чего я была рада получить от вас с мамой письма из Афин! Я знаю, что ты прежде не приходил в восторг от планов Элджина относительно Акрополя, как, должна признаться, и я. Но теперь, когда я узнала о том, что ты выразил одобрение его работе, я испытываю большое утешение. Эти произведения древних мастеров являются высочайшими и по мастерству, и по стилю. Получив твою поддержку, я стала чувствовать себя уверенней. Элджин тоже в восторге от того, что ты принял такое участие в его заботах. Твой приезд, без сомнения, поднимет дух художников, и они примутся за работу с новой энергией.
Последние несколько недель мы, спасаясь от невыносимой константинопольской жары, провели в прекрасном Белграде. Что может быть лучше этого города с его источниками, которые оказались полезны для хронических ревматизмов бедного Элджина. Город также изобилует прекрасными садами с тенистыми тропинками, которые ведут к Черному морю[36]. Но боюсь, что здесь мы подвергаем себя риску заболеваний, и нам следует воздерживаться от употребления местной воды, поскольку доктор Скотт предупредил нас, что вода является источником лихорадки. Маленький Баб приболел, и было так ужасно видеть его страдания. Узнав, что вы покинете Мальту, как только окончится карантин, и отправитесь домой на родину, я вам даже позавидовала. Как я скучаю по своим дорогим папочке и мамочке.
Ваша любящая дочь,
М. Элджин
Афины, 1 августа 1801 года
Уважаемый лорд Элджин, ворота Акрополя ныне открыты для нас так же, как улицы Афин. Художники получили свободу и могут заниматься своим делом: копировать, делать раскопки и отбирать особо понравившиеся творения. Последние несколько дней были для нас особенно волнующими. Корабельный плотник и пять человек из команды судна взобрались на стену храма Афины и, призвав двадцать местных жителей, с помощью системы канатов спустили на землю одну из метоп, ту, на которой была изображена битва между Тесеем и кентавром. И самое примечательное, что произвести эту операцию удалось, не причинив ни малейшего вреда бесценному произведению искусства, которым давно уже восхищается мир. Должен сказать, что и вправду трудно даже вообразить что-либо равное этому рельефу по красоте и изяществу. Вторая метопа, соседняя с первой и продолжение того же сюжета, тоже была спущена на землю и уложена горизонтально без всяких повреждений. Лусиери уверяет, что в мире нет более совершенных творений.
На западной стороне Парфенона находилось изображение Зевса-громовержца, представляющего свою дочь Афину совету небожителей. Многое из этого шедевра утрачено, но мы, усомнившись, что эти обломки исчезли без всякого следа, разрушили соседний дом и стали осматривать котлован. Выкопав значительной глубины яму, мы вдруг обнаружили мраморный торс Зевса и крупные обломки тела крылатой богини, которая, как полагает Лусиери, изображала посланницу богов Ириду. Он судит по драпировкам ее одежд, которые настолько легкие и тонкие, что напоминают современную ткань муслин и самым красивый образом подчеркивают контуры изящного тела юной богини. Реализм этой статуи таков, что смотрящий отказывается верить собственным глазам! Воображение не может согласиться с тем, что это изображение выполнено из камня. Кроме того, там же, под землей, мы обнаружили часть тела Гермеса, вестника богов и сына Зевса, тешащего, как можно догадаться, объявить о землеколеблющем появлении Афины из головы отца.
Но, уважаемый милорд, у нас нет никаких рычагов, чтоб остановить расхищение турецким гарнизоном того, что еще осталось от Парфенона. Невежественные солдаты постоянно отбивают отовсюду куски мрамора для того, чтоб извлечь из них свинец, использовавшийся для крепления отдельных мраморных блоков друг с другом. Я не испытываю ни тени сомнения в том, что не пройдет и половины столетия, как от Парфенона не останется ни одного камня, поэтому было б хорошо, ми — лорд, если б вы смогли приобрести в собственность оставшееся или же сделать возможное для спасения и сохранения его хотя бы в настоящем состоянии.
Надеюсь видеть вашу милость в Афинах в самом скором времени. До того прощаюсь с вами и остаюсь
преподобный Хант
Константинополь, осень 1801 года
Леди Мэри Кристофер Брюс, которую называли просто малышка Мэри, появилась на свет в последний день августа. Вторые роды прошли для матери много легче, чем первые. Но до сих пор Мэри не могла изгнать из памяти тягот деторождения, мысленно удивляясь тому, как верно слово «тяготы» отражает процесс родов. Она все еще не оправилась от потрясения, пережитого в то время. Ровно два дня спустя после рождения дочери, когда французы потерпели поражение от английской и турецкой армий под Александрией, Элджин вбежал в дом, сжимая в руке письмо с этим счастливым известием, и с того дня жизнь английского посольства в Константинополе завертелась в вихре развлечений. Посольскую чету приглашали на все празднества, проводимые султаном, — а их было великое множество — и на все торжественные ужины и грандиозные балы, устроенные в честь победы.
Не прошло и трех недель после появления на свет дочери, а Мэри уже каждый вечер отправлялась на большом барке любоваться прекрасными фейерверками, и продолжалось это развлечение целую неделю. Присутствие супруги посла было обязательным, Элджин на каждый из праздников получал особое приглашение. В один из этих вечеров их лодка повстречалась с огромным кораблем султана. Когда суда поравнялись, Селим приветствовал английского посла. Обернувшись через минуту еще раз взглянуть на прекрасный барк, Мэри увидела, что султан навел на их судно подзорную трубу и смотрит прямо на нее. В этот же момент она заметила, как ей приветственно машут женщины гарема, затворницы уютной ма