дии.
– Так и есть, брат мой, – молвил Кухулин, – это мой друг из волшебных холмов, что пришел облегчить мой дух, ибо там знают, какое мне выпало бремя – сражаться в одиночку с войсками четырех великих королевств Ирландии во время Похищения.
Подъехал к ним воин и, сжалившись над Кухулином, заговорил с ним.
– Поспи теперь крепким сном у Ферта и Лерга до исхода трех дней и трех ночей, – сказал он, – а дотоле я сам буду биться с врагами.
Тогда в глубокий сон погрузился Кухулин у Ферта и Лерга. Долог был этот сон, но велика была и усталость воина, не знавшего отдыха с понедельника перед Самайном до пятницы после весеннего празднества{235}. Лишь после полудня забывался он недолгим сном, склонив голову на кулак, в кулаке зажимая копье, а копье положив на колено, но и тогда он рубил и колол, поражал и крушил войска четырех великих королевств Ирландии. Меж тем растения из сидов, чудные травы и зелья приложил воин к ранениям бессчетным, рубцам и порезам Кухулина, так что тот исцелился во сне, сам не зная об этом.
В ту самую пору пришли на юг из Эмайн трижды пятьдесят юношей, трижды пятьдесят королевских сыновей во главе с Фолломайном{236}, сыном Конхобара. Трижды сразились они с врагами, и втрое больше, чем было их, пало ирландцев, но и средь них никого не осталось в живых, кроме самого Фолломайна. Поклялся тогда Фолломайн, что во веки веков не вернется он в Эмайн, не унеся с собой головы Айлиля с его золотой короной. Нелегкое дело задумал он, ибо вышли против Фолломайна два сына Бейте, сына Байн, два сына приемных родителей Айлиля, и поразили его насмерть.
Вот рассказ о Кончине юношей из Улада и Фолломайна, сына Конхобара.
Между тем, до исхода трех дней и ночей глубоким сном спал Кухулин у Ферта и Лерга. Очнувшись от сна, провел он рукой по лицу и покраснел с головы до ног. Крепок стал духом Кухулин, будто он шел на собрание народа, в поход, на свидание, на пир иль на одно из ирландских торжеств.
– Долго ли спал я сегодня, о, воин? – спросил Кухулин.
– Три дня и три ночи, – отвечал тот.
– Горе мне! – вскричал тут Кухулин.
– Отчего же? – молвил воин.
– Да ведь все это время никто не сражался с врагами!
– Вот уж нет, – сказал ему воин.
– Кто же тогда с ними бился?
– С севера из Эмайн пришли сюда трижды пятьдесят юношей, трижды пятьдесят королевских сыновей и с ними Фолломайн, сын Конхобара. Пока отдыхал ты, три дня и три ночи сражались они с врагами и втрое больше, чем было их, пало ирландцев, но и средь них никого не осталось в живых, кроме самого Фолломайна, сына Конхобара. Поклялся Фолломайн и пр.
– Увы, – молвил Кухулин, – силы оставили меня, а иначе не погибли бы юноши и Фолломайн.
– Полно, о, Кукан! – сказал воин, – не попрекнуть твою честь и не опозорить доблесть.
– Останься с нами сегодня, о, воин, – промолвил Кухулин, – и вместе отомстим за юношей.
– Нет, не могу я остаться, – ответил воин, – ибо рядом с тобой каждый свершит много славных геройских деяний, но не ему достанутся почести и слава. Вот почему не могу я остаться, ты же всей силой обрушься на войско ирландцев, ибо теперь уж не властны они над твоей жизнью.
– Можешь ли ты запрячь косящую колесницу{237}, о, друг Лаэг, – сказал тогда Кухулин, – если есть у тебя для нее все, что нужно, тогда запрягай, если нет, то не надо.
Вышел тут Лаэг и облачился в геройское одеяние возницы. Вот каково было это геройское одеяние возницы: рубаха воздушная, тонкая, легкая, что сработана дивно из шкуры оленя и не стесняла движения рук. Черный, словно вороново крыло, плащ надел Лаэг поверх рубахи. Сделал тот плащ Симон Маг для Правителя Рима, Дарий подарил его Конхобару, Конхобар – Кухулину, а уж он отдал его вознице. В гребенчатый шлем облачился возница, четырехугольный с металлическими пластинами, что, меняя оттенки и облик, спускался ниже середины плеч. Был украшением тот шлем, а никак не помехой. Рукою поднес он ко лбу красно-желтый обруч, сработанный на наковальне из пластинки чистейшего красного золота, дабы отличали возницу от его господина. В правой руке он зажал длинные поводья лошадей и свой изукрашенный кнут, в левую руку вложил он ремни, которыми правил возница. От лба до груди он укрыл лошадей железными пластинами, усеянными наконечниками, остриями копий, шипами и колючками, такими же, как на колесах, углах и выступах по сторонам колесницы, что на ходу все вокруг раздирала. Потом произнес он заклятье над лошадьми и своим господином, дабы скрывшись от взоров ирландцев, самим видеть всех в лагере. Воистину, не зря произнес он заклятье, ибо три дара возничего снизошли на него в тот день: лейм дар болг, фоскул дириух и имморхор делинд{238}.
Тогда герой и воитель, защитник в сражении всех смертных, Кухулин, сын Суалтайма, поднялся и облачился в боевые одежды для схватки, сраженья и боя. Вот что за платье надел он для боя, сраженья и схватки: двадцать семь нательных рубах, навощенных и твердых, крепко привязанных к телу ремнями, веревками, путами, дабы не помутилось сознание и разум героя от приступов ярости. Поверх надел он свой пояс для боя из шкур семи годовалых быков, крепкий, дубленый, что прикрывал его тело от пояса до подмышки. От дротика, пики, стрелы, острия и копья защищал его пояс, ибо скользили они по нему, словно наткнувшись на камень, скалу или рог. Потом повязал Кухулин тонкий передник из шелка, по краям расцвеченный светлым золотом, что прикрывал нижнюю часть его тела. Поверх шелкового передника облачился Кухулин в передник из мягкой коричневой кожи, на который пошли лучшие куски шкур четырех годовалых быков. Боевой пояс из коровьих шкур был поверх передника тонкого шелка.
Потом достославный герой взял боевое оружие для схватки, сраженья и битвы. Из боевого оружия для битвы взял он свой меч светлоликий с рукоятью из кости и к нему восемь малых мечей; пятирогое взял он копье и к нему восемь маленьких копий; взял он свой деил клисс и восемь маленьких дротиков; взял он изогнутый щит темно-красный – в шишку его поместился б кабан – с краем заточенным, острым, разящим, что волос легко разрубал на воде, столь был заточен, разящ он и остр, и к нему еще восемь щитов. Когда пускал юноша в ход прием лезвия, равно искусно сражался мечом он, копьем и щитом. Затем водрузил он гребенчатый шлем свой для боя, сражения и схватки – клич боевой стоголосый раздался оттуда и отразился протяжно в каждом углу и изгибе. То разом вскричали демоны и оборотни, духи земли и воздуха, что куда бы не шел Кухулин, витали вокруг него и над ним, предвещая кровавую гибель героев и воинов. Поверх всего облачился Кухулин в заговоренное платье из Тир Тайрнгире, что досталось ему от Мананнана, сына Jlepa{239}, правителя Тир на Сорха.
Тут в первый раз исказился Кухулин, став многоликим, ужасным, неузнаваемым, диким. Вздрогнули бедра его, словно тростник на течении, иль дерево в потоке, задрожало нутро его, каждый сустав, каждый член. Под оболочкою кожи чудовищно выгнулось тело, так что ступни, колени и голени повернулись назад, а пятки, икры и ляжки очутились впереди. Сухожилия икр стянулись впереди голени, и каждый могучий округлый их узел был не меньше кулака воина. У затылка сошлись мышцы головы и любой из их непомерных, бессчетных, могучих, увесистых круглых бугров был подобен голове месячного ребенка.
Меж тем обратилось лицо его в красную вмятину. Внутрь втянул он один глаз, да так, что и дикому журавлю не изловчиться бы вытащить его из черепа на щеку. Выпал наружу другой глаз Кухулина, а рот дико искривился. От челюсти оттянул он щеку и за ней показалась глотка, в которой до самого рта перекатывались легкие и печень Кухулина. Верхним небом нанес он львиный удар по нижнему, и каждый поток огненно-красных клочьев, хлынувший из горла в рот, в ширину был не менее шкуры трехлетней овцы. Громовые удары сердца о ребра можно было принять за рычание пса или грозного льва, что напал на медведя. Факелы богинь войны, ядовитые тучи и огненные искры виднелись в воздухе и в облаках над его головой, да кипение грозного гнева, поднимавшееся над Кухулином.
Словно ветви боярышника, которыми заделывают дыру в изгороди, свились волосы на голове юноши. Если бы клонящуюся под тяжестью плодов благородную яблоню потрясли над его головой, ни одно яблоко не упало бы наземь, наколовшись на его грозно топорщащиеся волосы. Геройское сияние исходило со лба Кухулина, длинное и широкое, будто точильный камень воина. Будто мачта огромного корабля был высокий, прямой, крепкий, могучий и длинный поток темной крови, что вздымался над его макушкой и расходился магическим темным туманом, словно над домом струящийся дым, когда зимним вечером останавливается там король.
Так исказившись, поднялся Кухулин на свою боевую колесницу, усеянную железными остриями, тонкими острыми лезвиями, крючками, колючками, геройскими остриями, запорами, гвоздями, что были на ее оглоблях, ремнях, петлях и узлах.
Потом проделал он громовой прием{240} ста, да громовой прием двухсот, да громовой прием трехсот, да громовой прием четырехсот, а на громовом приеме пятисот остановился, ибо считал, что не меньше того поразит в первой схватке и первом сражении с войсками четырех королевств Ирландии. Так и пустился он в путь на поиски врагов и, мощно правя колесницей, издалека объехал кругом войска четырех великих королевств Ирландии. Глубоко врезались в землю железные колеса его колесницы, и вровень с ними подымались насыпи, скалы, валуны и кучи камней, что могли бы сойти за валы или крепость. И потому воинственно объехал он вокруг войск четырех великих королевств Ирландии, что не желал упустить их, пока не напавши, не отомстит он за гибель юношей Улада.