– Все кошмары кончаются, – сказал Мик. – Я всегда знал, что тот кошмар тоже кончится. По крайней мере, я спокоен за детей. Они будут учиться… Я тоже могу преподавать физику в школе. Я не так уж отстал от школьного уровня.
– Разумеется, – сказал я.
– Мы возьмем билеты в Мелитополь и затеряемся… Знаете, может, даже мы сойдем на какой-нибудь станции и я скажу, что потерял документы. Что мне за это будет?
– Не знаю, – сказал я. – Наверное, выдадут новые. Только трудно будет проверить…
– До встречи с вами я был в каком-то шоке, – сказал Мик. – Я вам очень признателен. От вас исходит какое-то спокойствие, уверенность в себе. Я позвонил в справочное… А, вы слышали? Я позвонил и думал спросить, не дожил ли кто-нибудь из нас… Глупая мысль.
– Нелепая мысль, – сказал я. – Получается, что вас двое. А этого быть не может.
– А вы где будете ночевать? На вокзале?
– Нет, – сказал я. – У меня здесь живет знакомая. Одна из моих тетушек. У нее отдельная квартира.
– Счастливец.
– И у меня есть к вам предложение. Детям плохо на вокзале. И жене вашей нехорошо. Я думаю, что у тетушки мы поместимся. Мы скажем ей, что вы мои мелитопольские родственники.
– Вы с ума сошли. Это же такое неудобство…
– Если вам не накладно, – сказал я, – то вы утром ей заплатите. Немного. Она на пенсии, и лишние пять рублей ей не помешают.
– Разумеется, у меня значительно больше денег. И у Маши остались еще кольца. Это было бы великолепно…
– Вот и решили, – сказал я. – Собирайте свою гвардию, а я пойду ловить машину.
– Такси?
– Такси вряд ли, – сказал я. – Поглядите, какая очередь. Это часа на полтора как минимум. Я думаю, что отыщу левака. Частника.
– А это можно?
– У нас многое можно, – улыбнулся я.
– Так я пошел?
– Давайте. Встречаемся здесь.
Я поглядел ему вслед. Он бежал через зал к своей жене. Он был счастлив – длинные зубы наружу в дикой улыбке. Он махал руками и, нагнувшись к жене, начал ей быстро, возбужденно что-то говорить…
Когда они выползли всем семейством к выходу, голубой «рафик» уже стоял неподалеку. Шофер выглянул из окошка.
– Поторапливайтесь, – сказал он. – Тут фараоны не дремлют.
– Он согласился, – сказал я. – Он еще одну семью взял, их отвезет к площади Маяковского, а потом нас, дальше, на Ленинский.
– Мы на этой машине поедем? – спросил Ося. – Я такой не знаю.
– Привыкнешь, – сказал Мик. – Ты еще не такие машины увидишь.
Сначала в машину Мария Павловна внесла спящую девочку. Потом забрались Мик и мальчик. Я последним.
Я поздоровался со средних лет четой, сидевшей на заднем сиденье. Мария Павловна уложила девочку на сиденье.
– Все в норме? – спросил шофер.
Машина ехала по Садовому кольцу, и Мик не отрываясь глядел по сторонам. Ему все нравилось. И яркое освещение, и движение на улицах. И даже рекламы. Мальчик все время спрашивал: «А это что? А это какая машина?» Мать пыталась его оборвать, но я сказал:
– Пускай спрашивает.
Перед площадью Маяковского машина свернула в переулок.
Мы сидели с Миком на переднем сиденье, и поэтому, когда я наклонился к нему и начал тихо говорить ему на ухо, его жена ничего не слышала.
– Мик, – сказал я, – только не надо шуметь и устраивать истерику. Сейчас мы приедем в одно место, и вы тихо выйдете из машины. Там нас ждут.
– Кто? – прошептал он, тоже стараясь, чтобы жена не услышала. – Кто может ждать… здесь?
– Мик, – сказал я, – вы ведь думаете только о себе. Мы вынуждены думать о более серьезных вещах. Путешествия во времени невозможны. Успешное путешествие во времени может нарушить, как говорил поэт, «связь времен». Вы исчезли в прошлом, образовав там опасную лакуну. От вашего отсутствия нарушается баланс сил в природе. Вы же физик, вы должны были это предусмотреть.
– И ждать, пока нас убьют и отправят куда-то наших детей?
– Ваши товарищи не избегли этой участи. Поймите, Мик, я не имею ничего против вас и вашей семьи. Я искренне вам сочувствую и надеюсь, что обвинение против вас будет снято. Известно множество случаев, когда людей отпускали на свободу.
– В каком году умер академик Крупинский? – спросил вдруг Мик в полный голос.
– Не знаю, – сказал я. Хотя знал, что в 1938 году.
Мария Павловна почувствовала что-то в его голосе.
– Что случилось? – спросила она. И, когда ей никто не ответил, сказала очень тихо: – Я так и знала.
Машина въехала во двор управления, железные ворота закрылись за ней. Не замедляя хода, она нырнула в знакомые мне ворота и резко затормозила во внутреннем зале. Два наших товарища уже ждали. Один из них открыл дверь.
Два других наших товарища, которые сидели на заднем сиденье, спрятали оружие, и женщина средних лет – я ее знал только в лицо – сказала:
– Выходите спокойно, товарищи.
Они вышли совершенно спокойно. Я хотел взять девочку из рук Марии Павловны, чтобы помочь той. Но Мик оттолкнул меня. Я не обиделся. Я понимал, что, с его точки зрения, я кажусь коварным человеком, заманившим его в ловушку.
– Куда нас денут? – спросил он визгливым голосом. Я подумал, что с облегчением забуду это длинное сплюснутое лицо и эти длинные желтые зубы.
– Назад, – сказал один из наших товарищей.
– Но ведь этого нельзя делать, – сказала Мария Павловна. – Они там нас ждут.
Товарищ пожал плечами.
В низкую железную дверь вошел Степан Лукьянович. Он быстро взглянул на беглецов, потом пожал мне руку и поблагодарил за работу.
– У меня были данные, – сказал я. – Остальное лишь опыт и наблюдательность.
– Скажите, – Мик так и не выпускал из рук девочку, – а вы знали? Давно?
– Это третий случай, – вежливо ответил Степан Лукьянович. – Все три нам удалось пресечь.
Он немного лукавил, мой шеф. Второй из этих случаев кончился трагически. Тот человек, который попался, имел при себе яд. Но эти наверняка яда не имеют. Совсем другие люди.
– А мы куда поедем? – спросил мальчик.
– Я вас очень прошу, – сказала вдруг Мария Павловна. – Ради наших детей. Посмотрите на них. У вас же тоже есть дети?
– Я вам искренне сочувствую, – ответил Степан Лукьянович. – Но, простите за народную мудрость, каждому овощу свое время.
– Не надо, Маша, – сказал Мик, – не проси их. Они те же самые.
– Ну тогда оставьте детей. Мы вернемся, мы согласны! – кричала Мария Павловна. Она старалась вырвать ребенка у своего мужа, он не отпускал девочку, одеяло развернулось и упало на пол, девочка верещала. Это была тяжелая сцена.
Мик первым побежал к открытой двери, но его остановил один из наших товарищей.
– Не сюда, – сказал он.
И показал на другую дверь, которая как раз начала открываться.
Протест
Олимпийский комитет всегда скупится на телеграммы. Да и отправляют их в последнюю очередь. Сначала надо сообщить о каких-нибудь затерявшихся контейнерах, вызвать Франки к Оле, оповестить Галактику о симфоническом концерте – и лишь потом подходит черед депешам Олимпийского комитета…
Я отдал спорту всю жизнь. В молодости я ставил рекорды, и именно мне принадлежали «два пятьдесят четыре» в высоту на Олимпиаде в Песталоцци. Теперь об этом помнят лишь историки спорта и старики вроде меня. Вторую половину жизни я посвятил тому, чтобы вертелись колеса спортивной машины. Кому-то приходится это делать. Кому-то приходится разбирать споры между судьями и федерациями, улаживать конфликты и в ожидании рейсовой ракеты давиться синтекофе в забытых богом космопортах Вселенной.
Когда я прыгнул на два пятьдесят четыре, мне аплодировали миллионы людей, и на какое-то мгновение я был самым знаменитым человеком на Земле, вернее, в Солнечной системе, вернее, везде, где обитают гуманоиды. Сегодня я, на мой взгляд, делаю куда больше, чем раньше. Не будь моего вмешательства, провалились бы многие матчи и стали бы врагами многие порядочные люди. Но никто мне не аплодирует. Я старый мальчик на побегушках, профессиональный деятель от спорта и ворчун. Телеграммы настигают меня, как пули, и кидают в сторону от намеченного пути, отдаляют от дома и настоящего кофе и не дают возможности задуматься, послать подальше всю эту бестолковую, суматошную не по возрасту жизнь и удалиться на покой.
Телеграмму я получил в космопорту, когда ждал пересадки. Совершенно непостижимо, как она меня разыскала, потому что, если сидишь на самом видном месте, никакая телеграмма, как правило, тебя не найдет.
Ко мне подошел тамошний чиновник в нелепейшем, на мой взгляд, стесняющем движения разноцветном наряде с множеством блестящих деталей и спросил на ломаной космолингве, не я ли уважаемый Ким Петров, ибо мое уважаемое имя он углядел в списке пассажиров корабля, отлетающего через час на уважаемую Землю. Тут мне пришлось признаться, что я и есть уважаемый Ким Петров.
«Просим, – начиналась телеграмма, а это всегда означает, что придется заниматься чем-то, что не хочется делать моим коллегам, – заглянуть (слово нашли великолепное) на Илигу, разобрать протест Федерации-45 (самая склочная из федераций, уж я ручаюсь). Встреча организована. Подробности на месте. Сплеш».
Сплешу ровным счетом ничего не стоило выслать мне депешу подлиннее, из которой я смог бы понять, кто и на кого обижен и кого с кем я буду мирить. Или осуждать. Наконец, он мог сообщить мне, где расположена эта Илига (если радисты, по своему обыкновению, не перепутали названия).
Настроение у меня испортилось до крайности, и я отправился в диспетчерскую. Там обнаружилось, что, во-первых, Илига находится на другом конце сектора и проще было бы послать туда человека прямо с Земли, чем вылавливать меня в глубинах Галактики. Во-вторых, прямого рейса отсюда нет. Надо лететь до звездной системы с непроизносимым названием, а там пересаживаться на местный рейс, который, вернее всего, отменен года два назад.
Узнав все это, я высказал про себя все, что думаю о Сплеше и Олимпийском комитете в целом, а затем погрузился на корабль. В полете я писал и рвал разнообразные заявления об отставке. Это мое хобби. Я лучший в Галактике специалист по сочинению заявлений об отставке. Пока я пишу их, мной овладевает сладкая уверенность в собственной незаменимости.