Дорога со станции была пыльная. Мы заглянули на небольшой рынок неподалеку от станции, и тренер купил помидоров.
— Я здесь с семьей, — сказал он. — Парнишку своего на свежий воздух вывез. А то ведь, не поверишь, как моряк в дальнем плавании. Вот супруга и попросила покупки сделать.
На базе было пусто. Лишь в тени, у веранды, два гиганта в майках играли в шашки. Мы прошли мимо баскетбольной площадки. Я поглядел на нее с легким замиранием сердца, как начинающий гладиатор смотрит, проходя, на арену.
— Вот. — Тренер ввел меня в длинную комнату, в которой свободно разместились три кровати: две удлиненные, одна обычная, для меня. — Белье тебе сейчас принесут, полотенце и так далее. С соседями сам познакомишься. Обед через час. Так что действуй, а я к семье забегу.
И он исчез. Лишь мелькнули в дверях широкая спина и оттопыренный блокнотом задний карман тренировочных брюк. Я уселся на обычную кровать и постарался представить себе, что думает, оказавшись здесь впервые, настоящий баскетболист. Тот, что годами кидал этот проклятый мяч, поднимаясь от дворовой команды к заводской, потом выше, выше. Потом попадал сюда. Он, наверное, волнуется больше, чем я.
Где-то за стенкой раздавались сухие удары. Я догадался — там играли на бильярде. Я подумал, что вечером надо будет попробовать свои силы на бильярде. Ведь возникшие во мне связи вряд ли ограничиваются баскетболом. Это было бы нелогично. А как сейчас Аннушка и Сенаторов? Что говорят в коридорах моего учреждения? Смеются? Ну тогда придется пригласить их…
И тут в коридоре возникли громкие шаги, и я понял, что приближаются мои соседи, товарищи по команде. И я вскочил с постели и попытался оправить матрац, на котором сидел.
Вошла грузная женщина гренадерских размеров. Она несла на вытянутых руках пачку простынь, одеяло и подушку.
— Где здесь новенький? — спросила она меня, справедливо полагая, что я им быть не могу.
— Вы сюда кладите, — показал я на кровать. Я не осмелился сознаться.
— Вы ему скажите, что тетя Нюра заходила, — сообщила грузная женщина.
— Тут полный комплект.
Она развернулась, чтобы выйти из комнаты, и столкнулась в дверях с длинноногими девушками, моими старыми добрыми знакомыми, свидетельницами моих первых успехов и поражений.
— Здравствуй, Коленкин, — сказала Валя, та, что светлее.
— Здравствуйте, заходите, — обрадовался я им. — Я и не знал, что вы здесь.
— Мы утром приехали, — объяснила Тамара, та, что потемнее. — А у тебя здесь хорошо. Свободно. У нас теснее.
— Это пока ребята не пришли, — добавила Валя.
Она очень хорошо улыбалась. И я искренне пожалел, что я ниже Иванова ростом. Иначе бы я позвал ее в кино, например.
— Сегодня вечером кино, — сказала Валя. — В столовой. Придете?
— Приду, — пообещал я. — А вы мне место займете?
— Мест сколько угодно. Еще не все приехали.
— Валь, — окликнула ее Тамара, — забыла, зачем мы пришли? — Она обернулась ко мне: — Мы по дороге Андрей Захарыча встретили. Он говорит, что Коленкин приехал. Мы тогда к тебе. Позанимаешься с нами после обеда, а? У Валентины, например, техника хромает.
— Ну какая уж там техника, — застеснялся я. — Конечно, что могу — обязательно.
— Где тут наш недомерок остановился? — прогремело в коридоре.
Валя даже поморщилась. Я сделал вид, что непочтительные слова меня не касаются.
Лохматая голова Иванова, украшенная длинными бакенбардами (как же я не заметил этого в прошлый раз?), возникла у верхнего косяка двери.
— Привет, Коленочкин, — поздоровался Иванов и протиснулся в комнату.
— Устроился?
И тут я понял, что Иванов совсем не хочет меня обижать. Что он тоже рад моему приезду. Пока я был чужим, толстячком, встреченным случайно, он испытывал ко мне недоброжелательство, теперь же я стал своим, из своей же команды. А уж если я мал ростом и не произвожу впечатления баскетбольной звезды, это мое личное дело. Главное — чтоб играл хорошо. Хотя при том я понимал: с ним надо быть осторожным, ибо щадить моет самолюбия он не намерен. Ему это и в голову не придет.
— Ты бы, Иванов, мог потише? — спросила Тамара. — Человек с дороги, устроиться не успел, а ты со своими глупыми заявлениями.
— А чего ему устраиваться? — удивился Иванов. Потом посмотрел, склонив голову, на девушек и спросил: — А вы что здесь делаете? Человек с дороги, устал, устроиться не успел…
Тут рассмеялись мы все и почему-то никак не могли остановиться. Так что, когда мои соседи, еще мокрые после купания, с махровыми полотенцами через плечо, похожие друг на друга, как братья, вошли в комнату, они тоже начали улыбаться.
— Знакомьтесь, мальчики, — представила меня Тамара. — Наш новый центровой, Коленкин. Андрей Захарович сегодня рассказывал.
Баскетболисты оказались людьми деликатными и ничем не выдали своего разочарования или удивления. А может быть, тренер их предупредил. Они по очереди протянули мне свои лопаты, аккуратно повесили махровые полотенца на спинки своих удлиненных кроватей, и в комнате стало так тесно, что у меня возникло неловкое чувство — сейчас кто-то из них на меня наступит.
— Ну что, обедать пора? — спросила вдруг Валя.
— Точно, — сказала Тамара. — Я чувствую, что чего-то хочу, а оказывается, я голодная.
И девушки упорхнули, если можно употребить это слово по отношению к ним.
Обедать я пошел вместе с соседями. Я шел между ними и старался привыкнуть к мысли, что по крайней мере несколько дней я буду вынужден смотреть на людей снизу вверх.
— Ты раньше где играл? — спросил меня Коля (я еще не научился их с Толей различать).
— Так, понемножку, — туманно ответил я.
— Ага, — согласился Коля. — А я из «Труда» перешел. Здесь больше возможностей для роста. Все-таки первая группа.
— Правильно, — согласился я.
— И в институт поступаю. А ты учишься или работаешь?
— Работаю.
У ребят явно перед глазами висела пелена. Психологический заслон. Они смотрели на меня и, по-моему, меня не видели. Рядом с ними шел маленький, лысеющий, с брюшком, сорокалетний мужчина, годящийся им в отцы, а они разговаривали со мной, как с коллегой Герой Коленкиным из их команды, а потому, очевидно, неплохим парнем, с которым надо будет играть. И вдруг все мое предыдущее существование, налаженное и будничное, отошло в прошлое, испарилось. И я тоже начал чувствовать себя Герой Коленкиным, и особенно после того, как за обедом ко мне подошел Андрей Захарович, передал сумку и сказал, что там форма и кеды, мой размер.
Андрей Захарович с семьей обедал вместе с нами, за соседним столиком. Его сын смотрел на меня с уважением, потому что слышал, наверное, от отца, что я талант, что внешность обманчива. Мальчику было лет семь, но он старался вести себя как настоящий спортсмен, и тренировочный костюм на нем был аккуратно сшит и подогнан. Зато жена Андрея Захаровича, худая усталая женщина с темными кругами вокруг желтых настойчивых глаз, смотрела на меня с осуждением, ибо, наверное, привыкла вмешиваться в дела и решения добродушного мужа и это его решение не одобряла.
— Ну, мальчики-девочки, — сказал весело Андрей Захарович, — отдохните полчасика и пойдем покидаем.
Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я глубоко уверен, что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов. Именно с блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах.
Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке — тренеру женской команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером, не то представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с головы до ног и остался недоволен.
В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и переваривали пищу. Было жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни на какую тренировку, не хотелось кидать мяч. Я сбросил ботинки и повалился на койку, моля бога, чтобы строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин… И тут же проснулся, потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно:
— Ох, Коленкин, Коленкин! Намучаюсь я с тобой. И чего ты решил жир нагонять в такое неурочное время?
Коля и Толя собирали свои вещи в белые сумки с надписью «Адидас».
— Извините, — сказал я. — Вздремнул.
— Даю три минуты, — сообщил Андрей Захарович. — Начинаем.
Я спустил вялые ноги с кровати. Встать, взять с собой полотенце, форму, собрать выданную мне скромную сумку стоило непомерных усилий.
— На бильярде играешь, Коленкин? — спросил Толя.
— Играю, — ответил я смело, хоть играть и не приходилось. Лишь видел, как это делается, когда отдыхал в санатории года три назад.
— Совсем забыл, — сунул вновь голову в дверь Андрей Захарович. — Вы, ребята, Коленкина к врачу отведите. Осмотр надо сделать.
У входа в кабинет мне стало страшно. Дверь была деревянная, обычная, как и в прочих комнатах домика, но я вдруг вспомнил, что у меня барахлит давление, случается тахикардия, есть шум в левом желудочке, постоянно болят зубы и вообще со мной неладно, как неладно с остальными моими сверстниками, которым под сорок и которые ведут сидячий образ жизни.
— Мы тебя, Гера, подождем, — предложили Коля и Толя. Наверное, почувствовали мое волнение. — Врач у нас свой, добрый. Кирилл Петровичем зовут. Не стесняйся.
Окно в кабинете было распахнуто, молодые сосенки качали перед ним темными пушистыми ветками, вентилятор на столе добавлял прохлады, и сам доктор, как-то не замеченный мною в столовой, хоть меня ему и представляли, показался мне прохладным и уютным.
«В конце концов, — подумал я, — если даже меня и отправят домой по состоянию здоровья, это не хуже, чем изгнание из команды за неумение играть в баскетбол».
— Здравствуйте, Кирилл Петрович, — сказал я, стараясь придать голосу мягкую задушевность. — Жарко сегодня, не так ли?
— А, пришли, Коленкин? Присаживайтесь.
Доктор был далеко не молод, и я решил, что он стал спортивным врачом, чтобы почаще бывать на свежем воздухе. Я встречал уже таких неглупых, усатых и несколько разочарованных в жизни и медицине врачей в домах отдыха, на туристских базах и других местах, где есть свежий воздух, а люди мало и неразнообразно болеют.