Иоанн Колов, тихий смиренный инок, укрощает опасную дикую гиену, которая рыщет среди могил. Он бегает за ней с просьбой остановиться, и страшный зверь внезапно слушается, даже дает себя связать и увести. Подвиг совершается вследствие просьбы настоятеля пойти на кладбище и принести помет гиены, а в случае встречи со зверем — захватить и саму гиену. Эта просьба звучит как шутка — в ней так же мало здравого смысла, как и в повелении Еврисфея сходить в Аид за Цербером. Тем более что и настоятель, и Еврисфей реагируют очень живо, увидев, что задание неожиданно выполнено. Они обесценивают произошедшее событие, просят вернуть зверя на место. Дело в том, что в христианстве мистическое послушание диких зверей, гадов, чудовищных хищников — это известный признак святости. Способность укрощать без применения силы, воздействовать уговорами на бессловесных тварей дается только свыше и демонстрирует торжество добродетели над злом, каким бы могущественным оно ни выглядело. И настоятель, видя этот знак, пытается не избаловать будущего святого, не пробудить в нем грех гордыни. Поэтому он набрасывается на Иоанна с палкой, ругает его и восклицает примерно так: «Ты что же думаешь, что это собака?» После чего нового Цербера развязывают и отпускают на свободу.
Геракл и Кербер. С амфоры. 530 г. до н
И паки рече ему: «На оном месте видех мотыла уены, иди и принеси ми их». Бе бо тамо уены живущи, уморяющи человеки и скоты. И рече Иоанн: «Что сотворю, отче, аще на мя приидет уены-зверь?». Старец же, радуяся, рече: «Аще приидет на тя — свяжи ю и приведи семо». И шед Иоанн вечеръ тамо. И се прииде уены-зверь на него. Он же по словеси старчю начат гнати ея, глаголя: «Стани, отец ми рече, повеле связати тя». Старец же, скорбя, седяше ждый его. И се идяше Иоанн, ведый уену связаны. Видев же сие, старецъ дивися и хоте смирити его, да не возвеличится». Взем жезл и бияше его, глаголя: «Пса ли, блудне, привел еси семо?». И разреши ю старец и отпусти.
Собачка Платона
К XVII в. в древнерусских толковых словарях оформляется статья «Кервер». Правда, она очень короткая: «зверь лютый» — вот весь ее текст. Такие же подписи в это время сопровождали чудовищ (грифона, единорога) на муравленых изразцах [39: № 70, 73, 175]. Но в XVIII в. сообщения о Цербере стремительно множатся, хотя детали его биографии недостаточно известны и понятны.
Автор «Книги естествословной» (XVIII в.) пишет о Цербере в разделе о дивных существах, помещая его рядом с минотавром и сфинксом. Кербер записан как Корвер, а вместо Аида-Плутона в рукописях по ошибке возникает Платон. У этого Цербера не только три песьих головы, но и хвост с ядовитым жалом на конце, а также страшный голос. Автор этого описания использует книгу «Мифологическая библиотека» — там чудовище, конечно, возникает в ряду подвигов Геракла. Легендарный герой должен привести Цербера к Еврисфею живым, а хозяин пса ставит дополнительное условие: укротить монстра голыми руками (без ружья — то есть без любого оружия, например дубинки).
…труд приказан ему, чтоб он из Ада привел Кервера: у сего были три головы сабачьи, а хвост змеиной, а по спине были всякие змеиные головы <…> когда Ираклий просил у Плутона Кервера, то Плутон велел ему вести его, толко без ружья, кое на нем было. А Ираклий, обретши его при вратах Ахеронтовых, будучи пансырем огражден и лвиною кожею окрыт, и обняв голову руками, (от себе) не отпустил, а хотя от Дракона, что на хвосте (у Кервера) и угрызен был, (однако ж) держа за шию и погнетая, усмирил зверя…
↓
О корвере. Было дивовище, именуемое корвер; <были> у него четыре ноги зверины, три головы собачьи, а хвост яко у аспида, в конце лютейший яд имать; глас имел страшый и жил аки бы во аде с Платоном.
Процесс унизительного укрощения Цербера, разумеется, в русском источнике опущен. Вообще автор «Книги естествословной» описывает мир, статично населенный монстрами, а их легендарные биографии, истории побед и поражений не так важны. Он даже не пользуется случаем рассказать, как драконья голова на хвосте Цербера кусает Геракла. Кроме того, в его описании по сравнению с оригиналом существенно сократилось число змеиных голов: нет их ни на спине пса, ни на хвосте. Зато добавляется страшный голос. Скорее всего, автор «Книги естествословной» знал еще какое-то описание Цербера, которое не совпало с «Мифологической библиотекой» в исключенных деталях, но показалось ему достовернее.
«Грив — зверь лютый». Изразец. XVII в.
Громкий чудовищный лай — известная с Античности характеристика Аидова пса. В 1790 г. А. Н. Радищев прославил некое чудище обло стозевно, использовав измененную строку из поэмы В. К. Тредиаковского в эпиграфе к «Путешествию из Петербурга в Москву». Тредиаковский в своем тризевном чудище совместил несколько античных бестий, включая Цербера. Но задолго до Тредиаковского такая мешанина нарочно устраивалась при создании эмблем, чтобы их символика была многослойной. Например, визгливо лающая Сцилла удачно переплелась с Цербером в западноевропейской эмблематике (такое соотнесение делает и Симеон Полоцкий, о чем уже шла речь в предыдущей главе). Для современного читателя набор персонажей может выглядеть довольно странно, но это типичный текст эпохи барокко: разные античные образы включены в новый назидательный сюжет как иносказания, поэтому Симеон собирает пестрый букет героев и чудовищ. Во-первых, там Геракл привязывает себя к мачте вместо Одиссея. Во-вторых, мореплавателю одновременно угрожают не только коварно поющие сирены, но и водоворот-Сцилла, а также голодные псы. Прямо на глазах у читателя псы эволюционируют и обретают независимость: из частей монструозной Сциллы они собираются в атакующего людей Цербера. Разумеется, все эти метаморфозы — просто цепи иносказаний, литературный прием. Но механика этих превращений была знакома и древнерусской литературе — создается все тот же пульсирующий, нагнетающий ужас образ зла, которое ежеминутно меняет свой облик. Сцилла и Цербер неоднократно смыкались в этом образе как близкие монстры с собачьими признаками.
Геракл и Цербер. «Овидиевы фигуры», XVII
Помимо сознательных совмещений, в русских текстах XVII–XVIII вв. возникает немало бессознательной путаницы. Хотя имя пса уже известно, приходится уточнять, кто он. В издании 1722 г. «Овидиевы фигуры» запечатлен сюжет: пена изо рта укрощенного пса превращается в ядовитую траву (аконит). В подписи с кратким рассказом о том, как «Геркулес Цербера вытащил из ада», есть пояснение для Цербера: «адскую собаку». Постепенно благодаря эмблематическим словарям становится более-менее понятно, что этот античный персонаж был связан с Аидом, имел три головы, а может, даже три хвоста. Змеиные головы иногда перемещались на собачьи и отвратительно плевались кровью — впрочем, все это довольно точно переведено и изложено по античным следам.
Но немного раньше, в конце XVII в., на русский язык Андреем Белобоцким переводится поэма «Пентатеугум» (книга 3-я, о которой сейчас пойдет речь, восходит к польским стихам Зигмунта Брудецкого и латинским — «О четырех последних вещах» — Иоганна Нисса). В ней тоже возникает Цербер, отнесенный, как это было принято в западноевропейском Средневековье, к стражам и мучителям ада.
Розжми, аде, рот собачый,
покажи страсти гегенны.
Цербере, з нуры выскочи,
троезубний псе бесенный
О гегене и муках вечных.
Пентатеуум
Этот Цербер неожиданно назван трехзубым, причем это его единственная внешняя характеристика. Для сравнения: латинский Цербер назван triformis (очевидно, речь о трех головах), а польский — troyrzędne (что могло обозначать три ряда зубов или три пасти). Андрей Белобоцкий прямолинейно переводит с польского, видимо, не понимая, как странно будет выглядеть чудовищный Цербер с тремя зубами. При этом переводчику все-таки известно, что такое адский пес (по-польски pies piekielny), и он свободно заменяет такое определение личным именем Цербера, если в источнике сказано иначе. К сожалению, по сравнению с оригиналом русский Цербер мало участвует в финальной части этой книги, хотя попутно все-таки сказано, что обжоры будут питаться в аду нечистотами адского пса. Зато вступительная сцена с пастью Цербера и воротами ада изображена Андреем Белобоцким достаточно ярко.
Зрелища из пасти
Итак, описания ада в поэме «Пентатеугум» начинаются чем-то вроде циркового фокуса: из собачьей пасти выпрыгивает собака поменьше. В латинском тексте между ними более явная параллель: Тартар — Цербер. В русском вход в ад предстает в виде собачьей пасти, откуда выскакивает демон-мучитель в виде легендарного пса. Создаваемая картина напоминает миниатюру из Цветника — иллюстрацию к рассказу о некоем иноке, который хотел убежать из монастыря, «но пес адский лаянием устраши его — и возвратися». Формально это всего лишь история о том, как монаха напугала какая-то черная собака, натравленная неизвестным старцем. Но инок говорит, что остался, поскольку понял: ему никак нельзя избежать «угрызения» этого пса вне стен монастыря. То есть видение с собакой оказалось символическим, пес дал представление о пасти ада, в которую неминуемо угодит этот человек, если не вернется. И на иллюстрации жуткий пес набрасывается на героя, выскакивая прямо изо рта, напоминающего пасть маленькой собаки.
Инок, испуганный псом. Цветник, XIX в.
Видимо, именно под влиянием Цербера в XVIII в. ад становится не только змеиным (это самый частый вид адской пасти), но и собачьим. На лубочной картинке этого времени запечатлен известный на Руси сюжет о пьянице, который продал душу дьяволу. Чтобы убедиться, насколько опрометчиво это было