Средневековый ад вообще полон жизни. Границы между живым и неодушевленным постоянно размываются в его описаниях, как в ночном кошмаре, — это происходит от желания впечатлить читателя, вызвать у него душевный трепет, а также приукрасить текст с помощью иносказания. Тюрьмы превращаются в зубастых монстров, ворота клацают собачьей пастью, а грехи и пороки слоняются на фоне устрашающих декораций в виде скорбных или злобных фигур. Зевс — одновременно и демон, и низвергнутый языческий идол — живет в аду и готовится обжигать своими перунами огнепоклонников. Тут же Зависть грызет сердце, Гордость пыхтит и надувается, а Купидон стреляет из лука, изображая то ли аллегорию любострастия, то ли очередного мучителя. Подобный инфернальный ералаш можно наблюдать при описании ада даже у культовых западноевропейских авторов, и бесконечные олицетворения доставляли немало проблем переводчикам. Так, в поэме «Пентатеугум» появляются какие-то малопонятные ведьмы, адские наваждения, которые ведут себя то как опасные красавицы, то как безжалостные людоедки. Впервые эти ведьмы возникают при переводе вслед за польским krasne wiedmy. Описывается сцена, полная обманчивой роскоши: красавицы ласково встречают гостей и подают им чаши вроде тех, которые держит Вавилонская блудница на многочисленных изображениях. Но этот напиток — яд, как и ласки чудовищных девиц. А в более поздней сцене Андрей Белобоцкий добавляет ведьм по собственному вкусу. Возможно, потому, что ему сложно было сформулировать, кто именно терзает зубами злодеев так страшно, что весь Тартар затоплен их кровью.
Адский зоосад
В Древней Руси орудием посмертных мучений становятся существа, попадающие в категорию гадов: это змеи, ящерицы, черепахи, жабы, лягушки (многие из перечисленных почти не различались), пауки, мыши, черви… Обычно они ничего не чувствуют, а выступают в качестве стихийной адской силы: обвивают, впиваются, поедают, сами лезут в рот. Иногда к ним примыкают более крупные хищники: псы, львы и драконы, которые могут, подобно рыбам, плавать в огне.
Тамо же <ч>ерьви неусы<па>ющия и змии, драконы живы, и, ако рыбы, во огни плавают.
В апокрифе «Хождение Богородицы по мукам» (пер. с XI в.) описывается несколько загадочное наказание, когда грешнику-фарисею в лицо тычется крылатый змей, сверля его взглядом. Одна из голов заглядывает в глаза, другая увивается где-то на уровне губ, третья потерялась, но архангел с грустью констатирует, что нет этому бедняге отдыха от надоедливого змея. Скорее всего, третья голова тыкалась в какие-то не самые приличные места, а описание муки является аллегорией: этот грешник глазами читал Священное Писание, устами учил людей, но сам жил в блуде и беззаконии. Впрочем, некоторые исследователи считают, что змей смотрит грешнику в рот не второй, а двумя головами. Созерцание чудовищ вблизи действительно считалось особым видом наказания: в «Луцидариусе» говорится, что осужденным полагается «злая мука — образище диавольское», то есть им предъявляется ужасный огнедышащий и неприятно пахнущий демон.
…змий крылат, имеющ три главы: едина же бе глава ко очима мужю, а 2 к устом его. И рече архистратиг: «Се есть бедный человек, яко не может отдохнути от змия сего»…
Из Тартара прямиком в аллегорический ад попадают «великие грешники» древности: Сизиф, Тантал и Титий. Не так впечатляли истории их проступков, как сами наказания, хорошо вписавшиеся в контекст неугасимого огня, неумирающего червя и подобных непрекращаемых христианских ужасов. Вообще все, что хорошо встраивалось в древнерусские характеристики мук и мучителей, переносилось в нашу культуру сравнительно легко. Какие-нибудь дивные народы, поедающие змей (троглодиты), напоминали о терзаемых гадами грешниках. Какие-нибудь кинокефалы (циномоили, циномолги) брешут, как адские псы, а коромандеи скрежещут своими собачьими зубами. В голове читателя сборников о чудесах мира все эти странные повадки свидетельствовали о демонизме чужаков. С другой стороны, в описаниях дальних стран есть рассказы о каламандре — черве, который живет в вечном пламени — и о несгорающих материалах. Христианские авторы Раннего Нового времени считали «факты» такого рода доказательством существования ада.
Грешница, обвитая чудовищной змеей. «Александрия», XVII в.
Известная древнерусская загадка «Стоит человек в воде по горло, просит пить, а напиться не может», воспринимавшаяся как афоризм о ненасытных грешниках, очень напоминает Танталовы муки. Страдания Тантала действительно интересовали русских авторов (тем более что им предшествовала еще и волнующая история о людоедстве). В «Пентатеугуме» фрукты, дразнящие Тантала, для лаконичности сброшены с ветвей в воду («Мимо рота Танталови / плывут яблока алчнему»), а вот в «Овидиевых фигурах» сцена описана чуть подробнее. На гравюре видно, как чудовищный демон руководит мукой: именно он отклоняет ветку с плодами и встречным потоком из своего рта не дает Танталу напиться.
Троглодиты. Сборник XVII в.
Танталус поставил богом сына своего Пелопоса есть, за которой штраф бросили его во ад, идеже непрестанным гладом и жаждею мучится, хотя он пред собою доволно пития и ествы имеет.
«Корш одному сердце клюет, змей глотает» — сказано в «Пентатеугуме» о Титии. Перед русским читателем снова узнаваемый сюжет о том, как грешника мучают дикие звери, драконы. Кстати, еще одна интересная разновидность наказания при помощи животных — их рык. Если адские собаки только тявкают, то звери покрупнее, медведи или львы, способны причинять настоящую боль, оглушительно рыча прямо в уши. Иногда к ним присоединяются еще и бесы с сопелками.
Ушам гроза от львов рыка,
от всех сторон изданнаго.
Ревет медведь. Та музыка
не тешит осужденнаго.
Комедия Орфеуса
Уже ся в аде скончали.
Потешники злаго беса
в свои суремки заиграли.
Адский шум как «антимузыка» — известный средневековый мотив. Ужасные звуки преисподней противопоставлялись литургическому пению (если по сюжету грешник был уличен в пренебрежении церковной службой) или же каким-нибудь светским способам услаждения слуха — веселью земных пиров, развлечениям в театре. И тут античные персонажи оказывались удачной аллегорией: культура древнего языческого веселья, бесконечных вакханалий, веселых богов заканчивается посмертной скорбью.
Змеехвостый демон и мучимые змеями грешники. Икона «Страшный суд», XVII в.
Танталовы муки. «Овидиевы фигуры», XVII в.
В средневековый ад попадают кентавры, гекаты, химеры, гидры и прочие драконы, фурии-медузы и разнообразные аллегории пороков в виде чудовищ. Картины их пребывания среди грешников обычно иллюстрируют две идеи: что в аду карается порок и что в аду очень страшно. Но раз эти монстры уподобляются бесам, то они все-таки мучают или мучаются? Для христианских инфернальных персонажей это единый, замкнутый на себе процесс. В средневековом понимании зло иррационально. «Злой» персонаж совершает нехорошие поступки под влиянием ужасного внутреннего исступления, в котором постоянно находится. Он хочет крови, убийств, ожидая, что они утолят его страшные внутренние муки, но в аду это ненасытное желание только разжигается. Поэтому ни сатана, ни грешники обычно не могут каяться — они охвачены злом. Страдая от неугасимого пламени, боли, голода, укусов каких-нибудь жутких существ, мучимые люди продолжают скрежетать зубами, злиться, ненавидеть. Даже в столь непростой ситуации им чуждо чувство солидарности, и внешне они сами напоминают бесов [4: 31; 108], а в древнерусских текстах их постоянно называют детьми или слугами дьявола — настоящими чудовищами. В поэме «Пентатеугум» сказано, что грешники, подстрекаемые бесами, никак не уймутся: даже горя в огне, они продолжают пакостить соседям по костру, норовят укусить друг друга, поранить. И демоны, которые тоже могут страдать от огня, в этот момент очень довольны. По утверждению из «Луцидариуса», рады и праведники, поскольку избавились от такого безобразия.
Бесы с адскими трубами, от которых горят уши грешника. Лубок, XVIII в.
Смущающим бесом радость —
в аде мучимым с<с>орити.
Всяк суседу творит пакость,
не могут на ся смотрити,
Рвут ся, дерут и кусают,
ранами ся уязвляют,
Беси з угла поглядают,
з драки ся их улыбают.
Фурии и Цербер в аду. Вацлав Холл ар. XVII в.
Хотя кошмарное подземное царство, населенное привозными монстрами, продолжали изображать в старообрядческой культуре, к Новому времени многие чудовища все-таки выбрались из ада и преодолели свой демонизм. Одни стали настоящими литературными героями, другие нашли себя в более положительных символических интерпретациях (например, пригодились масонам), третьи осели в народной культуре, сделались из страшных смешными. Чудовища все чаще приезжали из-за границы как модный элемент декора: в аристократических домах резные девы-змеи и девы-птицы украшали спальни и кабинеты, а в крестьянских их аналоги изображались на шкафчиках, коробьях.
Демоноподобные грешники в исступлении. Гравюра и миниатюра из сборника, XVIII–XIX вв.
Дошло до того, что ветвящиеся сирены были допущены оформлять Царские врата в русских храмах, а драконы и змеи — украшать иконостас. Здесь они попали в компанию существ, которые вовсе не считались чудовищами вопреки внешней монструозности: многоглазых херувимов, летучих волов, копытных львов. Конечно, наивный читатель рукописи с подобными изображениями мог по ошибке принять странное существо за что-то демоническое и вымарать ему лицо (это обычный способ выражения неодобрения, страха). Но в целом даже к бестиям античного происхождения уже в XVIII в. стали проявлять гораздо больше терпимости. Для чудовищ на Руси начинается новая эра.