лет взлетает».
Так что я готова ответить на вопрос Софи. Все дело в давлении. Когда со всех сторон на тебя давят с одинаковой силой, ты остаешься неподвижен. Но если с одной стороны надавить чуть сильнее, ты можешь полететь.
Интересно, есть ли у нее ямочки на щеках, как у меня? Умеет ли она загибать большие пальцы назад, чтобы они касались тыльной стороны ладони, как умеем мы с Софи? От нее ли мне достались черные волосы и страх перед насекомыми? Чувствовала ли она во время родов то, что почувствовала я?
Я очень долго лепила ее образ в своем воображении, присовокупляя к нему черты Мэрион Каннингем[10] и Кэрол Брейди,[11] Ма Уолтон[12] и миссис Косби.[13] Увидев меня, она заплачет и так крепко сожмет в объятиях, что я перестану дышать — и все равно замечу, что тела наши смыкаются без единого зазора. Она даже не сможет подыскать нужных слов, чтобы сказать, как сильно меня любит.
Но в голове моей звучит еще один голос. Ему известно, что, будь моя мать жива, все сложилось бы иначе. Почему она не пыталась меня найти?
От матери я всегда хотела одного: чтобы ее невозможно было разлучить со мной, чтобы она могла победить любую силу, стремящуюся нас разъединить. Мать должна была быть готова расстаться с жизнью, если из этой жизни исключат меня.
Вот отец всегда был на это готов.
На борту самолета мне снится сон. Он как раз посадил лимонное дерево на заднем дворе. Я хочу приготовить лимонад, но плоды еще не созрели. На фоне грозового неба дерево кажется нагим, и угловатые, тощие его конечности мелко дрожат.
Притоптав землю у самых корней, он оборачивается, но я, ослепленная солнечными лучами, могу лишь улыбнуться ему в ответ — лица его я не вижу. На руках у меня сидит полосатая кошка; я нащупываю недостающий кончик ее хвоста, и она, вырвавшись, кидается к цилиндрическим кактусам, похожим на гномов-жевунов из «Волшебника Изумрудного города». «Что скажешь, Бет?» — спрашивает он.
Руки у него красные от пыли. Вытирая ладони о джинсы, он оставляет пятипалые следы, которые тут же превращаются в длинношеих динозавров. Их головы клонятся друг к другу. Мне хочется завести динозавра. И еще морского котика. Котик может жить в ванне.
Я рассказываю ему о своих планах, и он смеется. «Я знаю, чего ты хочешь, grilla», — говорит он и, подхватив меня, подбрасывает так высоко, что я задеваю пятками солнце.
Прибытие в аэропорт «Скай-Харбор», наверное, похоже на высадку на Марсе: всюду, сколько хватает взгляда, простирается кроваво-красная пустыня и остроконечные горы. Едва выйдя из стеклянных дверей, я попадаю в густой жаркий столб воздуха. Мне непонятно, как такое место и Нью-Гэмпшир могут относиться к одной стране.
В телефоне меня уже ожидает сообщение от Эрика. Весь недлинный текст — это адрес. Его поручитель от штата — старый однокашник с юридического факультета, и какая-то подруга двоюродной сестры его секретарши (не ручаюсь за точность связи, но вроде того) разрешила нам остановиться в ее квартире, пока она перевозит вещи к своему парню.
Я забираю не в меру игривую Грету, беру напрокат машину («На какой срок она вам понадобится?» — спрашивает клерк, но я только молча смотрю невидящим взглядом) и гружу наши вещи на заднее сиденье и в багажник, где уже водружена складная собачья клетка. Рутинные телодвижения лишний раз напоминают мне о том, скольких ответов я еще не знаю. Какие здесь есть продуктовые магазины? Как добраться до этого дома на Лос-Бразос-стрит? Когда я снова смогу увидеть отца? Лямка рюкзака соскальзывает Софи на локоть, ладонь ее сжимает тугой узел собачьего поводка. Она беспечно следует за мной, подпрыгивая на каждом шагу; она безгранично доверяет мне.
Все дети доверяют своим родителям.
И я, должно быть, тоже доверяла.
По дороге, указанной Эйвис, мы проезжаем больше магазинов и супермаркетов, чем набралось бы во всем штате Нью-Гэмпшир. Здесь, кажется, найдется поставщик для любого товара: суши, мотоскутеры, бронзовые скульптуры, керамика с вашими собственными рисунками, — чего только душа ни пожелает. Я теряюсь, и растерянность эта приносит мне облегчение. В Аризоне я и не должна ничего узнавать, Аризона для меня — заграница. В отличие от Векстона, здесь я имею полное право просыпаться поутру и не понимать, кто я и где нахожусь.
Адрес, который дал мне Эрик, в Месе, и это, надо полагать, ошибка, потому что на Лос-Бразос расположен лишь трейлерный парк. И если вы представляете себе аккуратные ряды симпатичных домиков на колесах с маленькими садиками и приветливыми окошками, то глубоко заблуждаетесь. Этот трейлерный парк напоминает огромную свалку. Пыльная парковка кольцом замыкает в себе пятьдесят ненумерованных фургонов, каждый из которых являет новую степень запустения и упадка. Софи пинает спинку моего сиденья.
— Мамочка, нам придется жить в автобусе?
Мы проносимся мимо входа, у которого стоит закутанная в плащ старуха — и это несмотря на адскую жару. За забором не видно ни души. Каково же приходится людям, запертым в металлических коробках, когда на улице температура зашкаливает за сто градусов?
Остановимся в отеле, решаю я, но тут же вспоминаю, что нам не хватит денег. Эрик говорил, что счет может идти даже не на недели, а на месяцы.
У некоторых домов возле крыльца растут кактусы. В фундаменты других вплавлены бронзовые орнаменты. Порог переступает молодая девушка, и я тотчас опускаю стекло.
— Извините! — окликаю ее я. — Я ищу… — Я заглядываю в сообщение от Эрика.
— No habla ingles.
Она поспешно прячется в трейлере и опускает шторы, чтобы мы не смогли заглянуть внутрь.
Я могла бы поехать к Эрику, но он не сказал, где остановится. Я не успела опомниться, как уже объехала по кругу трейлерный парк и вернулась на главную дорогу. Старушка по-прежнему стоит там. Она улыбается мне. У нее морщинистая, как кленовая кора, кожа индианки; ее коротко стриженные седые волосы завязаны красным платком на макушке. На каждом пальце красуется по серебряному кольцу — я замечаю их, когда она распахивает свой плащ. Под ним оказывается футболка с надписью «Все хорошо, если ты из племени хопи», с атласной подкладки свисают на пластиковых петлях всевозможные предметы: ржавые столовые приборы, старые пистолеты и с десяток кукол Барби.
— Гаражная распродажа, — зазывает она. — Дешевле не бывает!
Софи, завидев кукол, оживляется.
— Мамочка…
— Не сегодня, — говорю я и натянуто улыбаюсь старухе. — Извините.
Она, равнодушно пожав плечами, запахивает плащ.
Я не сразу решаюсь спросить:
— Вы случайно не знаете, где стоит трейлер 35677?
— Вон он. — Она указывает на развалюху в каких-то двадцати футах. — Там никто не живет. Девочка жила, но уехала с неделю назад. Ключи у соседей.
В дверном проеме соседского трейлера висят радужные украшения; кривой кактус, чьи отростки напоминают запутанную карту нью-йоркского метро, водружен на табурет с мозаичным сиденьем и гипсовыми человеческими конечностями вместо ножек. К зеленым ветвям пало-верде привязаны шнурками и обрывками кожи сотни коричневых перышек.
— Спасибо, — говорю я и, велев Софи ждать в машине с включенным кондиционером, подхожу к двери. Я дважды жму на кнопку звонка, но никто не откликается.
— Никого нет дома, — говорит старуха, как будто я сама этого не поняла. Но прежде чем я успеваю ответить, вблизи взвывает полицейская сирена. Я в тот же миг оказываюсь снова в Векстоне, за десять секунд до развала моей жизни. Я опрометью кидаюсь к машине — к Софи.
Патрульная машина останавливается за моей машиной, но офицер подходит не к нам, а к старухе.
— Рутэнн, — говорит он, — сколько раз я тебе повторял?
Она затягивает ремень плаща потуже.
— Haliksa'i, ты не можешь мне ничего запретить.
— Здесь нельзя вести коммерческую деятельность, — говорит полицейский.
— А никто ничем и не торгует.
Он приподнимает солнцезащитные очки.
— Что у тебя под плащом?
Она поворачивается ко мне.
— Это сексуальные домогательства, вам не кажется?
Только тогда офицер меня и замечает.
— Вы кто? Покупательница?
— Нет. Я только что сюда переехала.
— Сюда?
— Кажется, да, — поясняю я. — Я как раз искала ключи.
Полицейский в задумчивости потирает переносицу.
— Рут, купи себе прилавок на индейском блошином рынке, ладно? Не заставляй меня сюда возвращаться.
Он садится в машину и отправляется осматривать окрестности дальше.
Старуха, тяжело вздохнув, ковыляет к двери, в которую я безуспешно ломилась.
— Попридержи коней, — говорит она. — Сейчас достанем твой ключ.
— Вы здесь живете?!
Не удостоив меня ответом, она открывает замок и заходит внутрь. Даже на таком расстоянии дом отчетливо пахнет жженым сахаром.
— Ну? — нетерпеливо окликает она меня. — Заходи же.
Я забираю Софи и Грету из машины. Приказав собаке ждать на крыльце, мы заходим в дом. Рутэнн снимает плащ и бросает его на диван-кровать — куклы выглядывают из складок, как суслики из нор. Куда ни кинь взгляд, везде громоздится какой-нибудь ящик с хламом или жестяная банка с бусинами и перьями. Клеевые пистолеты разбросаны по полу, как орудия убийства.
— Где-то здесь, — бормочет она, копошась в выдвижном ящике, забитом веточками и карандашами.
За спиной у меня Софи украдкой вытаскивает куклу из складок плаща.
— Смотри, мама, — шепчет она.
В одной руке эта Барби держит миниатюрное ведерко с шоколадным мороженым, в другой — видеокассету с фильмом «Неспящие в Сиэтле». На ней спортивные штаны и пушистые тапочки, а на бедре висит кобура с пистолетом. На шее табличка: «У Барби ПМС».
Я невольно смеюсь и тянусь к плащу за другой игрушкой. Это Барби из реалити-шоу. Облаченная в спортивный купальник и свадебную фату, она держит карту Амазонии. Во рту виден недоеденный овечий глаз, из заднего кармана выглядывает пачка долларов, а за резинку носка заткнут контракт с фирмой «Найк».