[36].
Пока папа находился в Болонье, монахи из Сан-Доменико пригласили его к себе на на празднование Дня святого Доминика 8 августа. И сами доминиканцы, и отец Фелетти — до недавних пор приор этого монастыря, а также его давний инквизитор — несказанно обрадовались, когда услышали, что папа согласился к ним пожаловать.
Доминиканская братия вдвойне обрадовалась его визиту, потому что надеялась заручиться его помощью. С тех пор как в конце прошлого столетия наполеоновская армия выдворила монахов из церкви и монастыря, им удалось вернуть себе лишь часть своей бывшей обширной недвижимости. К несчастью для монахов, как раз напротив расположился военный штаб австрийского гарнизона, расквартированного в Болонье, и значительная часть доминиканских строений оказалась превращена в казармы для солдат.
После торжественного богослужения в честь основателя ордена доминиканцы устроили папе экскурсию по своей библиотеке. Некогда она была одним из лучших книгохранилищ в Италии, но в результате наполеоновских грабежей прискорбно оскудела. Мало того что множество книг похитили французы, значительная часть оставшихся фондов была изъята, чтобы пополнить собрание муниципальной библиотеки Болоньи. После этой экскурсии монахи препроводили своего гостя на торжественный прием в его честь. Там они попросили его убрать австрийские войска из их монастыря.
Желая выказать папе признательность, отец Фелетти и другие высокие монастырские чины подарили его святейшеству красивую раку с частицей мощей святого Доминика. Это был самый драгоценный дар, какой только они могли ему преподнести. Хотя в монастыре Сан-Доменико имелось немало сокровищ, наибольшую ценность в глазах братии имели святые мощи отца-основателя доминиканского ордена[37].
Пий IX принял дароносицу с благодарностью, ибо сам с трепетом относился к святыням и искренне верил в могущество духовной сферы. Через два года желание доминиканцев исполнится: всех австрийских военных вытеснят из принадлежавших им монастырских зданий, хотя совсем не при таких обстоятельствах, какие они, вероятно, рисовали себе в то славное августовское утро.
Через неделю Пий IX покинул Болонью. Его старый друг граф Пазолини так описывал эту сцену: «Трогательный и одинокий отъезд. Видно было, как из двери папского экипажа высовывается рука Пия IX и благословляет немецких солдат, которые, замерев по стойке смирно в одной шеренге, берут на караул. Больше на дорогах не было ни души»[38].
Глава 4Дни отчаяния
В пятницу, 25 июня 1858 года, на следующий день после того, как шестилетний Эдгардо уехал из родного дома на руках у полицейских в карете, покатившейся по булыжным улицам Болоньи, Момоло все еще пребывал в растерянности. Он не понимал, кто же все-таки крестил его сына, когда это произошло и откуда об этом узнал инквизитор. Он лишь знал (как ему казалось), что сын по-прежнему находится где-то в Болонье, скорее всего — в самом монастыре Сан-Доменико. Перед тем как фельдфебель Лючиди забрал Эдгардо, друг Момоло Витта потребовал у офицера расписку за мальчика. В записке, оставленной Лючиди, говорилось: «Я получил и забрал у с-ра Момоло Мортары его сына Эдгардо 7 [sic] лет от роду, которого по повелению святого отца главного инквизитора надлежит доставить в монастырь»[39].
Теперь у Момоло оставалась единственная надежда — поговорить с отцом Фелетти. Момоло вспомнил его совет — собрать одежду для сына, и хотя инквизитор сказал тогда, что пришлет кого-нибудь за детскими вещами, Момоло решил, что лучше самому отправиться в монастырь и попробовать разузнать что-нибудь про мальчика.
После завтрака он подготовил небольшой узел с одеждой — ведь у Эдгардо было с собой только то, в чем его увезли, — и попросил свояка, Анджело Москато, еще раз сходить вместе с ним в Сан-Доменико. Когда они подошли к ухоженному церковному двору, послушник-доминиканец сообщил им, что отца Фелетти сейчас нет, и посоветовал прийти завтра. На следующее утро, когда они вернулись, снова с узлом вещей для Эдгардо, их провели к инквизитору.
Отец Фелетти принял их благосклонно, но заявил Момоло, что принесенная одежда его сыну все-таки не понадобится. Инквизитор сообщил, что у Эдгардо все хорошо, но где именно находится сейчас мальчик, сказать не пожелал. «Я поручил вашего сына, — заверил он Момоло, — заботам человека, который сам хороший семьянин. На него можно смело положиться, он будет обращаться с Эдгардо по-отцовски». Момоло не узнал одного — что хорошим семьянином, о котором шла речь, являлся человек, с которым он недавно познакомился, а именно бригадир Агостини.
Больше ничего Момоло и его свояк от инквизитора не добились и удрученно вернулись домой, а вскоре друзья и соседи принесли им известие о том, что кто-то видел, как карета, забравшая Эдгардо, неслась прочь из города. Значит, мальчика все-таки повезли не в Сан-Доменико.
Момоло был потрясен. Его жена Марианна, как рассказывали некоторые, находилась на грани безумия. Слишком хорошо они понимали, какая их постигла судьба. Ведь произошло именно то, чего всю жизнь больше всего страшились они сами, их родственники и друзья-евреи.
Как только еврейского ребенка крестили, в глазах церкви он немедленно переставал быть евреем и ему нельзя было оставаться с родителями-иудеями. Католическое богословие рассматривало крещение как обряд, установленный самим Иисусом; его последствия наступали немедленно и были необратимы. Пройдя крещение, человек становится частицей мистического тела Христова, а значит, приобщается к истинной церкви. Крещение избавляет от первородного греха и всех прочих грехов, совершенных до сих пор, и позволяет сподобиться радостей вечной жизни. Для совершения обряда не требуется ничего особенного. Нужно всего лишь сбрызнуть голову крестимого водой и произнести слова: «Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа». Хотя лучше использовать для этого освященную воду, крещение имеет силу независимо от того, какую воду для него взяли. При обычных обстоятельствах обряд совершает священник, однако крестить может любой человек, лишь бы у него имелись соответствующие намерения. Более того, обряд крещения может совершить не только любой мирянин, но даже и человек, который сам не является христианином[40].
В Реджо и Модене, где выросли Момоло и Марианна, тоже случались такие истории, когда в еврейский дом посреди ночи являлась полиция и требовала отдать им крещеного ребенка. Едва ли из их памяти стерлась память о том, что произошло в Реджо, когда до рождения их первенца в этом городе оставалось меньше месяца.
Это случилось вечером 12 июля 1844 года. В дом Абрама Марони и его жены Вентурины пришли полицейские и сообщили, что их полуторагодовалую дочь Памелу кто-то тайно крестил. Они силой вырвали девочку из рук родителей и унесли ее. Абраму удалось разузнать, что предполагаемое крещение совершила молодая католичка, которая несколько дней проработала у них в доме. Никакие протесты родственников — они обращались к архиепископу, к герцогу Моденскому и даже в саму Священную канцелярию инквизиции в Риме — не помогли. Памелу поместили в местную Casa dei Catecumeni — «Дом катехуменов (оглашенных)» (так назывались специальные церковные заведения, учрежденные в XVI веке для обращения в истинную веру иудеев и других «нехристей»), и родителям запретили видеться с дочерью до тех пор, пока она не повзрослеет[41].
Момоло наверняка знал и о другом случае в Реджо, хотя пока еще не сознавал зловещего сходства той истории со своей собственной. Однажды, в ноябре 1814 года, губернатор Реджо приказал отобрать у родителей-евреев семилетнюю девочку Сапорину де Анджели. Через несколько дней после того, как полиция забрала ребенка, еврейская община Реджо помогла убитому горем отцу отправить прошение губернатору области. Оно начиналось так: «Абрам — бедный, но честный человек, ревностно соблюдающий закон Моисеев, но при этом почитающий все законы, проповедуемые в христианстве. Провидение ниспослало ему семерых детей, старшему из которых еще не исполнилось десяти лет. Однако под крышей его дома втайне плелись козни, которые ввергли его в отчаяние и слезы».
«Злодеем» в этой семейной трагедии, как и в истории с Памелой Марони, разыгравшейся в том же городе спустя три десятилетия, оказалась неграмотная молодая католичка: «Рассказывают, что какая-то женщина из низших сословий (чье имя и чьи правила нравственности неизвестны несчастному отцу) заявляет, будто некогда в прошлом, при обстоятельствах, которые сама помнит лишь смутно, она тайно крестила его дочь Сапорину. И одних ее слов оказалось достаточно для того, чтобы к ним дом явилась полиция, вырвала дочь из рук плачущей матери и отправила ее в Дом оглашенных».
Женщина, о которой шла речь, раньше работала в семье Абрама. Она утверждала, что крестила девочку уже давно, когда та была младенцем. Она говорила, что совершила этот обряд, потому что ребенок болел и ей было страшно: что станет с душой девочки, если та умрет некрещеной? Все протесты родителей Сапорины оказались напрасны. Более того: те депутаты от еврейской общины, которые взялись помогать им, получили суровую отповедь от секретаря герцога Моденского за то, что вмешиваются в чужие дела[42].
Изъятие еврейских детей из семей в Италии XIX века было отнюдь не отмирающим пережитком темной поры Контрреформации, а самым обыденным делом. Подобные случаи так участились, что в октябре 1851 года, когда Эдгардо было несколько недель от роду, предводители еврейских общин из Реджо и Модены составили совместную петицию и подали ее Франческо V, герцогу Моденскому. Их прошение начиналось с традиционного выражения верности и признательности, однако далее его податели призывали герцога сделать что-то с тем «крайне тяжким злодейством, которое в недавнем прошлом обрушивалось на нас много раз». Далее они продолжали: «Мы говорим о той ужасной опасности, которая грозит нам и сегодня, ибо каждую минуту нас могут лишить родных детей по причине их тайного крещения. Мы по опыту знаем, что во власти любого, даже самого жалкого и ничтожного человека в одно мгновенье сделать глубоко несчастной целую семью и весь наш народ повергнуть в скорбь и страх»