Спустя шесть недель туринский католический еженедельник, вернувшись к дискуссии вокруг дела Мортары, снова принялся отстаивать позиции церкви, утверждая, что с древнейших времен до сегодняшнего дня папы всегда делали все, что могли, для защиты евреев. Однако, указывал автор, «мы не должны забывать о тех злодеяниях и низостях, которые издавна пятнают репутацию евреев, и о тех беспорядках, на которые не раз толкала их ненависть к христианству, горящая в их душах»[197].
К тому времени, когда Эдгардо увезли в Рим, эти церковные воззрения на евреев, насчитывавшие уже много веков, хотя и продолжали сохранять влияние, все же не вполне устояли под натиском новых идей, захлестнувших Европу. Одним из признаков наметившихся изменений стали, конечно же, реформы самого Пия IX в начале его понтификата, ослабившие запреты и ограничения, издавна налагавшиеся на римских евреев. Но в 1858 году церковные лидеры уже воспринимали приверженность традиционным взглядам на евреев как неотъемлемую часть той общей борьбы, которую церкви приходилось вести против либеральной и революционной угрозы. Евреи, как сравнительно малочисленная группа, сделались главным элементом идеологического фундамента, на котором зиждилось Папское государство: жизненно важно было отстаивать верховенство церкви и развенчивать всякую идеологию, провозглашавшую равноправие всех религий и потому требовавшую отделения церкви от государства.
Антонио Грамши, не питавший симпатии к церкви, сидя в 1930-х годах в фашистских застенках, размышлял о том, как церковь эксплуатировала еврейскую тему в своей борьбе с либеральной угрозой. Он вспоминал, что в 1848 году, когда один еврей, участвовавший в туринских протестах, вернулся в свой родной город, тамошние реакционеры распустили слух, будто он убил христианского ребенка с ритуальной целью, и подговорили крестьян из окрестных сел устроить погром в маленьком гетто того городка. Грамши заключал: «Реакционерам и духовенству было выгодно внушать простому народу мысль, будто либеральные новшества 1848 года — просто еврейские происки». К такому наблюдению итальянский коммунист, сидевший в тюрьме, приписал: «Мне нужно восстановить историю юного Мортары, которая отозвалась таким громким эхом в антиклерикальной полемике»[198].
Если кто-то из церковнослужителей в Италии и считал, что, захватив Эдгардо и удерживая его в Доме катехуменов, церковь поступила неправильно, то они держали такое мнение при себе. Католическая пресса единодушно выражала поддержку позиции Ватикана и немилосердно нападала на всех, кто осмеливался ее критиковать. Еще бы — пришла пора объединиться и встать за папу горой, а не выказывать перед врагом признаки слабости.
Зато в других странах католической Европы некоторые церковники все же подавали голоса протеста. Громче всех выражал протест малоизвестный французский священник, некий аббат Делакутюр. Его письма, обличавшие церковь за ее поступок, получили широкое распространение, появившись в европейской прессе. Сторонников папы приводили в ярость эти письма, так как их автор, сам священник, заявлял, что Ватикан нарушает основные принципы католицизма.
Послания Делакутюра, посвященные делу Мортары, были опубликованы по-французски в виде отдельной брошюры в конце 1858 года и вскоре переведены на итальянский. Аббат писал, что к открытым высказываниям его побудила наглость и самоуверенность, с какой защитники папского правления уверяют, будто ни один истинный католик не может придерживаться противоположной точки зрения. Но лично он не допустит, чтобы враги католической веры сочли, что те идеи, которыми паписты силятся оправдать «похищение» Эдгардо, действительно отражают суть католичества. Свою задачу он видит в доказательстве обратного, ибо, если позиции сторонников папы позволят возобладать, это будет иметь серьезные последствия для церкви. «Может ли что-либо выставить нашу религию, святую и благотворную, в столь ненавистном виде, — вопрошал Делакутюр, — в каком выставляет ее тот факт, о котором мы говорим?»[199]
Позиция Делакутюра — католическая, но явно испытавшая влияние идеалов Просвещения — основывалась на верховенстве естественного права. Естественное право проистекает из человеческой способности мыслить — способности, которую человечеству даровал Господь. А один из первейших постулатов естественного права, по словам аббата, гласит, что дитя принадлежит своим родителям. Естественное право — это свод законов, начертанных самим Богом, а потому это право стоит выше всех других человеческих законов и не подлежит отмене именем последних.
Аббат высказывал и другие опасения: он боялся потенциального вреда, который может нанести католической церкви занятая ею позиция по делу Мортары. Ведь если церковь объявляет о своем праве хватать крещеных еврейских детей на землях, где царит католичество, то не послужит ли это дурным примером? Что, если другие государства, где господствующее положение занимают другие религии, тоже вздумают обращать в иную веру собственных граждан-католиков? Что тогда ждет католиков, живущих в мусульманских странах, или среди «раскольников» в Греции, или среди лютеран в Швейцарии?[200]
Вышестоящие церковные чины втайне пытались — безуспешно — заставить Делакутюра замолчать. В письме от 19 декабря 1858 года Карло Саккони, папский нунций в Париже, сообщил кардиналу Антонелли тревожное известие о выходе брошюры Делакутюра: «Поскольку его письма, посвященные делу Мортары, перестали печатать в Journal des Débats в связи с тем, что правительство обязало прессу впредь молчать об этом вопросе и о любых других религиозных предметах спора, он прибег к другому средству и опубликовал свои тезисы в виде отдельной книжицы. Сегодня его брошюра поступила в продажу». К письму нунций прилагал экземпляр брошюры.
«Это сочинение Делакутюра, — докладывал нунций, — так же ошибочно, ущербно и безосновательно, как и его письма […] Но, — предупреждал он, — оно может произвести еще большее впечатление, нежели те письма, на людей малообразованных, на тех, кто нетверд в религиозных материях». Дальше затрагивался вопрос церковной дисциплины, потому что аббату уже запрещали впредь публиковать какие-либо соображения в связи с делом Мортары. «Выпустив эту брошюру, Делакутюр не только пренебрег особыми указаниями и предупреждениями, полученными от курии своего архиепископства […], но и проявил непочтение и явно нарушил распоряжение, сохраняющее силу […], — распоряжение, предписывавшее соблюдать законы церкви, согласно которым ни один представитель духовенства не может публиковать сочинение на религиозные темы, не предоставив его предварительно архиепископу для цензуры».
В завершение этого письма кардиналу Антонелли нунций выразил сомнение в том, что местные церковные власти «отважатся применить к нему суровые меры воздействия». По мнению нунция, парижские церковные власти отличались чрезмерной снисходительностью[201].
Если архиепископ Парижский не горел желанием налагать какие-либо санкции на мятежного аббата, то его вполне можно было простить за это. Почти двумя годами ранее его предшественник, монсеньор Сибур, подверг дисциплинарному взысканию священника, который в своих проповедях выступал против церковного учения (этот ренегат оспаривал доктрину непорочного зачатия Девы Марии). А 3 января 1857 года отец Верже, свято веривший в то, что Бог на его стороне, внезапно приблизился к архиепископу, когда тот проводил церемонию в парижской церкви, и всадил ему в сердце кинжал. Через несколько минут монсеньор Сибур скончался. Когда священника-убийцу допрашивали, тот объяснил, что выразил таким образом свое несогласие с решением архиепископа заткнуть ему рот, хотя, добавил преступник, в его действиях не было мотивов «личной вражды»[202].
В конце декабря пришел ответ от государственного секретаря. Поблагодарив нунция за присланный экземпляр «предосудительной брошюры», он призвал его к действиям. Антонелли, разделявший опасения Саккони, что парижские церковные иерархи окажутся склонны ко всепрощению, попросил его осторожно подтолкнуть местную курию в верном направлении. «Заставьте их осознать неподобающие и возмутительные последствия, какие обычно влекут за собой подобные проступки, если оставлять их безнаказанными»[203].
Едва ли кардинал Антонелли остался доволен тем ответом, который получил в следующем месяце. Должно быть, писал ему Саккони, вы уже с изумлением читали «письмо аббата Делакутюра от четвертого числа сего месяца к Union, перепечатанное седьмого числа в Presse и в других газетах». В своем письме аббат заявлял, «что указания, какие он получил от церковных властей касательно его публикаций о деле Мортары, не затрагивали существо дела, а касались исключительно вопроса, являются ли его публикации своевременными… Поощренный многозначительным, — и тут архиепископ Саккони подчеркнул слово „многозначительным“, — молчанием церковных властей, он даже осмелился прислать в Presse новое дерзостное письмо, датированное двенадцатым числом, которое было обнародовано семнадцатого числа»[204]. По-видимому, в конце концов церковным властям все-таки удалось усмирить мятежного священника, но лишь после того, как он успел нанести порядочный урон.
Однако, к счастью для государственного секретаря, голос аббата оставался гласом вопиющего в пустыне. В Италии у Делакутюра не нашлось среди клириков ни одного единомышленника.
Глава 15Дело принципа
Момоло Мортара и его окружение — как евреи, так и знакомые неевреи, от семейного врача Паскуале Сарагони до его приятеля, бывшего судьи Карло Маджи, — все в той или иной степени были порождены Просвещением. Влияние французов, которые оккупировали Эмилию и Романью почти на два десятилетия, оказалось очень стойким. Почти все люди круга Момоло и Марианны верили в силу разума, неизбежность прогресса и равенство всех граждан. А вот представления о том, чт