Вскоре после ареста инквизитора кардинал Вьяле-Прела направил губернатору Луиджи Карло Фарини протест (который вручил ему лично помощник архиепископа), требуя немедленно освободить монаха. Фарини согласился поговорить с эмиссаром и, согласно донесению последнего, высказал предположение, что отца Фелетти, возможно, выпустят, если он сможет доказать, что действовал, исключительно подчиняясь приказу вышестоящих чинов. Архиепископ сам толком не понимал, что именно должен был говорить инквизитор, учитывая чудовищную неопределенность и хаос новой политической ситуации, — в сущности, допустимо ли было вообще что-либо говорить. Он знал, что отец Фелетти отказывается отвечать на любые вопросы, связанные с деятельностью Священной канцелярии. Желая получить какие-нибудь указания, архиепископ написал кардиналу Джачинто де Феррари — доминиканцу, служившему комиссаром Священной канцелярии инквизиции в Риме.
Кардинал де Феррари был хорошо осведомлен о деле Мортары, потому что именно ему отец Фелетти изложил в письме от 26 октября 1857 года первые слухи о том, что в Болонье крестили еврейского мальчика. Фелетти запросил тогда разрешение приступить к расследованию, и 9 ноября де Феррари написал ему ответ из центральной канцелярии инквизиции в Ватикане, прислав болонскому инквизитору роковые указания: принимать меры. Ни болонский суд, ни следователь Карбони ничего об этом не знали[316].
Теперь же, спустя два с небольшим года, отец Фелетти томился в тюрьме. 11 февраля комиссар Священной канцелярии откликнулся на письмо кардинала Вьяле-Прела:
Я получил вопрос о том, может ли узник отвечать, что выполнял Высочайшее Повеление из Рима, и т. д. Незамедлительный ответ таков: безусловно, дать такой ответ можно, однако к нему следует добавить слова святого Петра: Obedire oportet Deo magis quam hominibus [Богу следует повиноваться более, нежели людям]. Теперь же, опасаясь, что то письмо [которое разрешало отцу Фелетти забрать Эдгардо из семьи] утеряно, мы сочли наиболее благоразумным оставить этот вопрос на усмотрение Вашего Преподобнейшего Преосвященства.
Через десять дней архиепископ снова написал комиссару, сообщая ему о новом тревожном обороте дела. Похоже, вытащить монаха из тюрьмы будет не так просто, как они поначалу думали:
Я посылал своего второго заместителя к синьору Фарини, чтобы поговорить о судьбе отца Фелетти, и он ответил, что для его освобождения будет достаточно, если он сам признает, как я уже говорил, что просто выполнял высочайшее повеление. Однако теперь, по-видимому, выполнения одного этого условия властям кажется мало. Мы уже написали синьору Фарини, чтобы напомнить ему о звучавших ранее заверениях и подвести все дело к завершению, и теперь я ожидаю ответа. Я постараюсь сделать для узника все, что от меня зависит[317].
После второго допроса Анны Моризи следователь Карбони был почти готов составить исковый документ для обвинения. Но перед этим он решил, что в последний раз попробует разговорить инквизитора. 6 марта Карбони вошел в тюрьму Торроне, и его проводили в камеру к отцу Фелетти.
Монах, похоже, обрадовался появлению собеседника, но вначале заговорил сварливым тоном, потому что давно уже обдумывал кое-что. Если новые власти так озабочены незаконными действиями, совершенными в связи с данным делом, то почему, интересно, они не арестовали «еврея Момоло Мортару, который нарушил обнародованный церковью закон, запрещавший евреям нанимать христианскую прислугу? Ведь этот закон был издан специально, чтобы предотвращать подобные случаи». Однако вскоре раздражение монаха улеглось, и, вернувшись мыслями к более высоким материям, он вспомнил об указаниях Священной канцелярии, полученных через архиепископа: «Решения церкви не подлежат суду никаких нижестоящих властей, ибо католическое учение гласит, что вера святого Петра неподсудна никакому другому суду. Никому не дано судить решения, вынесенные в согласии с апостольской верой по вопросам веры и поведения».
Следователю пора было приступать к заключительному допросу. Карбони понимал, что лучший способ добиться обвинительного приговора — это доказать, что бывший инквизитор нарушил законы, имевшие силу во время похищения Эдгардо. Если отец Фелетти сумеет доказать, что, приказывая схватить мальчика, он всего лишь выполнял законным образом сформулированные распоряжения начальства, то признать его виновным можно будет, лишь придав обратную силу новым законам данной области, а в судах и даже в правительстве найдется много людей, которые не захотят создавать подобный прецедент.
«Вы даже сегодня продолжаете утверждать, — начал Карбони, — что, приказав подполковнику де Доминичису схватить юного Мортару, вы просто выполняли приказ, полученный от Верховной конгрегации Священной канцелярии?»
«Да, синьор. Я был лишь верным исполнителем распоряжений, полученных от Верховной конгрегации Священной канцелярии в Риме».
Однако, возразил следователь, ни фельдфебель Кароли (чиновник полицейского управления, регистрировавший присланный инквизитором приказ), ни бригадир Агостини, которому предъявили письмо от де Доминичиса, не припоминали, чтобы там что-либо говорилось о выполнении распоряжений, поступивших из Рима. Если вы не покажете мне письмо, которое вы получили из Рима, или иное подобное доказательство, предупредил Карбони монаха, мне придется сделать вывод, что похищение мальчика было вашей собственной инициативой.
Для того чтобы отдать приказ полиции, ответил отец Фелетти, не нужно ссылаться на какие-то вышестоящие власти. Если же требуется доказательство того, что он действовал в соответствии с приказами из Рима, достаточно заметить, что «мальчика ждал директор Дома катехуменов в Риме, а его святейшество был так добр, что пожелал лично встретиться с этим мальчиком, благословить его и стать ему отцом во всех смыслах слова». Отцу Фелетти показалось оскорбительным предположение, что он мог действовать самостоятельно в подобном случае, не дожидаясь указаний из Священной канцелярии инквизиции в Риме: «Это унижение, которое я принимаю из руки Господа, и меня утешает мысль, что никто из людей, знающих меня, не подумал бы обо мне так плохо».
Почему же тогда, спросил Карбони, он не хочет показать ему приказ, полученный, по его словам, из Рима?
«На все вопросы, на которые я мог отвечать, не нарушая клятву, данную Священной канцелярии, — сказал монах, — я отвечал. Но когда речь заходит о вещах, о которых мне не позволено говорить, я молчу вовсе не оттого, что желаю показаться невежливым, ибо, напротив, говорить было бы в моих интересах. Но моя совесть категорически возбраняет мне давать вам какой-либо ответ».
Но почему же, допытывался следователь у отца Фелетти, если он просто следовал указаниям, полученным из Рима, он вручил Агостини четыре скуди как особую награду за услуги?
«Я просто оплатил Агостини расходы, которые он и мальчик понесли в поездке. Я дал ему эти четыре скуди просто как небольшую компенсацию за неудобства, ведь он сам — отец семейства».
Далее следователь обратился к вопросу о самом крещении. Когда Момоло Мортара в первый раз явился к инквизитору, пока полиция продолжала сторожить его сына дома, Момоло спросил монаха, почему тот думает, будто Эдгардо кто-то крестил. Почему инквизитор ничего ему тогда не объяснил?
— Я сказал еврею Мортаре, что его сына крестили, но я не мог ему ничего объяснять из-за той клятвы, которая меня связывает.
— В таком случае, — потребовал Карбони, — объясните и обоснуйте хотя бы сейчас, как, когда и кто крестил ребенка, как известие об этом дошло до Священной канцелярии и какие усилия предпринимались для проверки его правдивости до того, как был издан приказ разлучить крещеного ребенка с его иудейской семьей.
— Верховная священная конгрегация, признав крещение мальчика действительным, приказала мне распорядиться, чтобы его привезли в Рим, в Коллегиум катехуменов. Верховной священной конгрегации известно обо всех подробностях расследования, которое считается необходимым в подобных случаях, и одна только она могла бы сообщить вам обо всех деталях этого расследования.
Карбони уже начал раздражаться:
— Довольно этих уклончивых ответов, преподобный отец, они не только лишают вас возможности защитить себя, но и наводят на некоторые неблагоприятные для вас предположения.
— Мне искренне жаль, что вы полагаете, будто я уклоняюсь от вопросов о расследовании, предпринятом в связи с крещением мальчика Мортары. Когда вы спрашивали меня о вещах, о которых я могу говорить, я отвечал вам со всей прямотой и ясностью, на какую способен. Но о том, о чем вы меня спрашиваете сейчас, я не имею права говорить без позволения Верховной священной конгрегации в Риме.
— Раз уж вы не хотите или не можете предъявить письменные документы, о которых я просил, скажите хотя бы, кто именно доложил вам о крещении Эдгардо и кого вы опрашивали, чтобы подтвердить правдивость этих сведений.
— Клятва, которую приносит человек, призывает Бога в свидетели истинности его слов или деяний, и нарушение этой клятвы грозит божественной карой. Меня больше заботит спасение моей души, нежели любое наказание, которое может постичь меня в этом мире всего лишь за то, что я исполнял приказы, полученные от главы католической церкви через посредничество Священной конгрегации. Я не желаю навлечь на себя божественную кару, нарушив свой обет хранить тайны, связанные с деятельностью священной инквизиции.
Но, возразил следователь, вы с полным правом можете сказать, что не нарушаете клятву добровольно, что вас вынуждают сделать это, чтобы защищаться в уголовном суде.
«Я предоставляю мою защиту только Богу, Пресвятой Деве, Матери Милосердия, к коей прибегают все грешники, и уповаю на заступничество молитв, каковые возносит за меня Богу дитя Эдгардо Мортара, о чем я узнал много месяцев назад от одного человека в Риме, который служит папе».