На какое-то мгновение она замолчала, а затем продолжила уже более мягким тоном:
– Ты уехал. А мы все по-прежнему живем здесь. Я прошу тебя, чтобы ты оставил все как есть. Не ради Стивена. Ради меня.
И тогда я все понял.
– Тебя послал он, не правда ли? – сказал я. – Отморозки не сработали, поэтому он решил, что тебе удастся меня тронуть, уговорить в память о старых добрых временах?
Она покачала головой.
– Если бы Стивен хотел, чтобы ты исчез, он не посылал бы меня. Он послал бы кого-нибудь, кто закончил бы начатое мальчишками Флетча.
– Мальчишками Флетча?
Ну конечно. Коренастый и долговязый. Вот почему они выглядели такими знакомыми. Когда мы были детьми, Флетч всегда выступал в роли безмозглого громилы. И его отпрыски явно поддерживают семейную традицию.
– Я и правда должен был заметить семейное сходство, – произнес я. – В особенности в том, что касается кулаков.
Она залилась краской, и у меня внутри что-то екнуло. Однако дело было не в том, что ее реакция меня тронула. Это было гадкое ощущение в животе, возникающее тогда, когда твои худшие опасения в отношении человека подтверждаются.
– Ты знала о том, как меня «встретили»?
Это бы объясняло отсутствие вопросов по поводу синяков у меня на лице.
– Узнала только тогда, когда все уже было сделано. Мне жаль.
– Мне тоже.
Она встала.
– Мне нужно идти. Это было глупо. Пустая трата времени.
– Не совсем. Ты можешь передать Хёрсту послание.
– Не думаю.
– Скажи, что у меня есть кое-что для него.
– Сомневаюсь, что ты можешь чем-то заинтересовать Стивена.
– Назовем это сувениром. Из шахты.
– Господи, это было двадцать пять лет назад. Мы были просто детьми.
– Нет, это моя сестра была просто ребенком.
Не могу сказать, что мне стало приятно, однако я почувствовал удовлетворение, увидев, как вытянулось ее худое болезненное лицо.
– Мне жаль Энни, – сказала она.
– А Криса?
– Это был его выбор.
– Правда? Так почему бы тебе не спросить Хёрста кое о чем еще – о том, почему Крис на самом деле прыгнул?
16
Крис нашел его. Это был его дар. Находить вещи.
Как и я, он был необычным членом банды Хёрста: долговязый и тощий, с льняными волосами, торчавшими, как наэлектризованная солома; вдобавок Крис заикался, когда он нервничал (а нервничал он, как и большинство неуклюжих ботанов, очень часто).
Никто не мог даже предположить, почему Хёрст взял его под свое крыло. Однако я это понимал. Хотя Хёрст и был хулиганом, но он был умен. Он знал, кого нужно сломать, а кого – держать поближе к себе. А у Криса были свои сильные стороны. Как, полагаю, и у всех нас.
Большинство приятелей Хёрста были вполне обычными позерами и драчунами, а вот его ближний круг несколько отличался. Флетч был мускулами команды. Безмозглым отморозком, который смеялся над шутками Хёрста, лизал ему задницу и крушил для него черепа. Крис же был ее мозгами. Эдаким прибившимся к хулиганам непризнанным гением. Его склонность к наукам позволяла нам создавать лучшие самодельные бомбы-вонючки и примитивные ловушки для ничего не подозревающих жертв, а однажды с его помощью мы устроили взрыв химических реагентов, из-за которого эвакуировали всю школу, а новый учитель химии лишился своей работы.
Но одним этим полезность Криса не ограничивалась. Он был невероятно любопытен. Он пылал желанием узнавать новое и находить неожиданное. Он умел замечать то, на что другие люди не обращали внимания. Крис умел рассчитать лучшую точку для подглядывания за девочками в их раздевалке. Разработать план проникновения в газетный киоск и кражи оттуда сладостей и фейерверков.
Если бы Крис не разбил себе череп в школьном дворе, забрызгав его серое бетонное покрытие своими гениальными мозгами, он мог бы стать предпринимателем с миллиардным состоянием… или главарем преступного синдиката. Во всяком случае, мне всегда так казалось.
В тот пятничный вечер Крис, как всегда, опоздал. А опаздывать изящно он не умел. В таких случаях у него всегда было раскрасневшееся лицо, съехавший галстук, запачканная едой рубашка и виноватые глаза. Однако, когда он ворвался на детскую площадку в ту памятную пятницу, его лицо было еще более красным, а взгляд – еще более неистовым, чем обычно. Я сразу понял, что что-то случилось.
– Все в порядке, Крис?
– То место. Н-н-н-нашел. З-з-з-земля.
Когда Крис нервничал, его заикание ухудшалось настолько, что его практически невозможно было понять.
Я оглянулся на Хёрста и Флетча. Мэри с нами в тот вечер не было – ей нужно было помочь маме с работой по дому. Так что на площадке были только мы трое. Мы просто сидели, болтая всякую фигню, стараясь убить время. В какой-то мере было хорошо, что не было Мэри. Она мне нравилась, но в этом-то и заключалась проблема. Она мне нравилась. Слишком нравилась. А когда она была с нами, то была с Хёрстом, собственнически обнимавшим ее за плечи.
Бросив окурок на землю, Хёрст спрыгнул с детской горки и оглядел окутанного вечерним сумраком Криса.
– Ладно, приятель. Успокойся. Блин, ты бубнишь, как фиговая говорящая игрушка.
Флетч сдавленно засмеялся, словно кто-то наполнил его сигарету веселящим газом.
Лицо Криса зарделось еще сильнее. Щеки стали ярко-красными. И без того непослушные волосы за время бега растрепались так, что стали напоминать стог сена на ветру. Его фуфайка была сверху донизу перепачкана грязью. Однако больше всего меня поразили глаза Криса. И без того неестественно голубые, тем вечером они просто сверкали. Я не любил это признавать, поскольку это звучало странно и как-то по-гейски, но иногда Крис был похож на прекрасного обезумевшего ангела.
– Ладно, оставь его, – сказал я Хёрсту.
Я был единственным, кому было позволено говорить с Хёрстом подобным образом. Ко мне он прислушивался. Полагаю, именно этим я и был полезен. Я выступал в роли голоса разума. Он мне доверял. Не говоря уже о том, что я часто делал за него его задания по английскому.
Я тоже бросил сигарету. По правде говоря, мне никогда особо не нравилось курить. Как и пить пиво. Вкус и того и другого вызывал у меня желание сплюнуть и почистить зубы. С тех пор я, разумеется, повзрослел и стал мудрее. Да и зависимость никто не отменял.
– Отдышись, – сказал я Крису. – Говори помедленнее и обо всем нам расскажи.
Кивнув, Крис попытался обуздать свое бешеное пыхтение и сопение. Сжав руки перед собой, он старался взять под контроль свои нервы и заикание.
– Чертов дебил, – пробормотал Флетч и сплюнул в сторону.
Хёрст взглянул на меня. Я сунул руку в карман, вытащил оттуда слегка подтаявшую жевательную конфету и протянул ее Крису, как подачку щенку:
– Держи.
Вопреки современным представлениям, сладости были едва ли не единственной вещью, которая могла успокоить Криса. Возможно, именно поэтому их запас у него был практически бесконечным.
Взяв конфету, Крис сунул ее в рот. Он начал говорить еще до того, как успел до конца прожевать угощение:
– Я был на… на старой шахте.
– Понятно.
Все дети иногда там шлялись. Пока здания не начали сносить, мы забирались туда и воровали всякий бесполезный хлам вроде кусков старого металла и шахтного оборудования. Просто в качестве доказательства того, что мы там были. Однако Крис ходил туда часто. Причем один, что было странно. Впрочем, Крис вообще был странным, странным настолько, что вскоре мы к этому привыкли. Когда однажды я спросил его, зачем он туда ходит, Крис ответил:
– На поиски.
– На поиски чего?
– Пока не знаю.
Разговоры с Крисом были делом нелегким. Приходилось бороться с раздражением, пока он сосредоточенно подбирал слова так, чтобы его фразы не выглядели бессвязными.
Наконец он произнес:
– Я нашел кое-что. В з-з-земле. В-в-возможно, это вход.
– Вход куда?
– В шахту.
Я вытаращился на него. Меня охватило странное ощущение. Казалось, что я уже слышал эти слова раньше. Или ожидал их услышать. По моему телу пробежала необъяснимая дрожь, подобная статическому электричеству. В шахту.
– Ты нашел вход в старые шахтные стволы? – перебил его Хёрст.
– Ни фига себе, – добавил Флетч.
Я покачал головой:
– Невозможно. Они все заблокированы, да и в любом случае находятся в сотнях метров под землей.
Взглянув на меня, Хёрст кивнул:
– Торни прав. Ты уверен, Пончик?
«Пончик» было прозвищем Криса, потому что он был мягким, как тесто.
Крис переводил взгляд то на одного, то на другого из нас, своим видом напоминая огромного беспомощного зайца в свете фар. Сглотнув, он произнес:
– Я т-т-точно не знаю. Я вам покажу.
Лишь позже, по-настоящему обдумав произошедшее – а у меня было на это немало времени, – я понял, что он так никогда и не ответил на вопрос Хёрста: «Вход в старые шахтные стволы?»
Мы предположили, что он имел в виду именно это. Хотя я не думаю, что это было так, даже в тот конкретный момент. Он имел в виду шурф. Словно уже знал, чем он был на самом деле. Но шурф был совсем другим.
К тому моменту, когда мы добрались до места, уже почти совсем стемнело. Был конец августа, последние дни летних каникул, и ночи, как говорила моя мама, «растягивались» (при этих словах я всегда представлял, как кто-то берет ночь в руки и растягивает ее, в результате чего она начинает закрывать собой день).
Думаю, у нас всех было ощущение, что раздолье заканчивается. Дети всегда это чувствуют, когда от шести недель каникул практически ничего не остается. Полагаю, мы также понимали и то, что для нас это было последнее лето настоящего детства. В следующем году у нас были экзамены, после которых даже в девяностые многие дети бросали школу и начинали работать, хотя и не в шахте, как это было раньше.
К тому моменту территория старой угольной шахты выделялась как большой грязный шрам в окружающем ландшафте. На ней уже даже начинали пробиваться трава и кустарники. Однако она все равно по-прежнему была черной от угольной пыли и все так же заваленной камнями, ржавым шахтным оборудованием, острыми железяками и кусками бетона.